Евгений Зубарев - Я убью тебя, менеджер Страница 29

Уже одетый, я уловил какую-то несообразность в общем хаосе нашей маленькой, но невероятно захламленной прихожей и, приглядевшись, понял, в чем проблема, – мешок со сменной обувью, принадлежавший, кажется, Тимофею, валялся в углу, а должен был бы сейчас висеть в раздевалке гимназии.

Не раздеваясь, я прошел в комнату к детям и застыл на пороге. Так и есть – Тимофей с бледным до желтизны лицом лежал на втором ярусе своей любимой металлической кровати, и было слышно, как тяжело и прерывисто он дышит.

Можно было и не трогать лоб, и так все ясно, но я потрогал, почувствовав, какой этот лоб влажный и горячий. В ответ на прикосновение Тимофей чуть приоткрыл свои огромные, но сейчас такие печальные глаза.

– Я заболел, пап, – сказал он жалобно, и сердце мое мгновенно стиснула почти физическая боль.

Больной ребенок – это что-то неподвластное моему разуму, я не могу спокойно наблюдать за тем, как веселые, счастливые создания вдруг превращаются в маленьких, несчастных старичков. Мне каждый раз становится страшно – а вдруг это навсегда?

– Мама оставила тебе записку на кухне, – выдавил из себя Тимофей и тут же ушел в тяжелый, горячечный сон. Я поправил одеяло и заметил под ним рыжий хвост, а потом и остальные достойные части Пафнутия – этот кот считал своим долгом лично поддерживать заболевших членов семьи, составляя им компанию в кровати.

Я благодарно погладил кота и пошел на кухню. Там, среди гор невымытой посуды в мойке, бардака на полках и на неприбранном обеденном столе, мною была обнаружена записка:

«Дорогой! Хоть мы с тобой и не разговариваем, но сейчас придется. Тимофей заболел, похоже, грипп. Врача я вызвала, но у меня срочная работа в магазине, поэтому меня не отпустят. Сидеть с Тимохой тебе. Парацетамол я ему уже давала, больше ничего давать не надо, жди врача. Звони, если что. Катя».

Почему мы с Катькой не разговариваем, достоверно я вспомнить не смог – вчера я явился домой не очень трезвый и запросто мог сказать ей что-нибудь вопиюще откровенное.

Я бросил записку в мусорное ведро, вернулся в прихожую, разделся и начал наводить порядок сначала в прихожей, а потом засучил рукава рубашки и принялся мыть посуду на кухне. Я вообще-то люблю это занятие – когда ты моешь посуду, никто из домашних не осмеливается тебя тревожить, чтобы не попасть под раздачу или не быть припаханным к подобной работе, так что в эти минуты ты можешь спокойно обдумать какую-нибудь стоящую мысль, не отвлекаясь на глупости.

Впрочем, ничего достойного обдумать мне не удалось – пришлось отвлечься на глупости. Опять зазвонил телефон, и на этот раз я решил ответить.

Осторожно выуживая мокрыми руками телефон из глубин внутреннего кармана пиджака, я уже приготовил резкую отповедь Мише в ответ на ожидаемые упреки в разгильдяйстве. Но это звонил не Михаил.

– Ваня, тебя где носит? – раздался неожиданно встревоженный голос Марты.

– Я дома. Тимофей заболел, – ответил я лаконично, как и полагается озабоченному отцу больного ребенка.

– А-а-а, – сочувственно протянула Марта. – А то тебя тут Миша с собаками искал, решил, что ты опять скрываешься, пропивая последний аванс.

– Как видишь, это не так, – подчеркнуто сухо сказал я.

Марта помолчала немного, а потом вдруг предложила:

– Слушай, Миша очень убивался, что ты на встрече какой-то нужен, дескать, свои же интересы должен представлять. Хочешь, я за тебя там поприсутствую, раз такое дело? Я просто рядом с «Интершумом» околачиваюсь, у меня в районе съемку отменили…

Мне понравилась эта идея, и я радостно кивнул:

– Давай! А ты знаешь, какие у меня интересы?

– Что тут может быть нового? – в тон мне весело откликнулась Марта. – Денег хочешь побольше, верно?

– Ну да, – согласился я. – Ты уж там постарайся, придуши этих империалистов как следует.

– Империалистов? – удивилась Марта, и я в двух словах рассказал ей про визит фифы из Америки.

– Ну, тогда я с них не слезу, пока они, засранцы, нам Аляску не вернут, – грозно пообещала Марта и отключилась.

Я вернулся на кухню и еще около часа драил там все, на что падал мой взгляд, от посуды до мебели, попутно размышляя о сюжетах для следующей серии «Поля чудес». Потом, разогнавшись, я еще взялся мыть пол, но тут меня вдруг осенило сразу двумя идеями одновременно, и я, бросив тряпку, побежал в спальню к ноутбуку, записывать последствия нежданного визита Музы. Ибо, как показывает моя горькая практика, вовремя не записанная мысль уходит навсегда.

«Не стоит выбрасывать дряхлую и грязную стодолларовую бумажку только потому, что в ближайшем банке ее отказались принять. Растворите полстакана стирального порошка в подходящей мисочке (можете отнять у любимого котенка жены) и как следует прополощите купюру в этой жидкости. Затем слейте мыльную воду и прополощите бумажку под краном. Прицепите прищепкой за краешек и повесьте на просушку, а наутро прогладьте утюгом. Все – вы получите новенькую хрустящую купюру, которую с руками оторвут в том же банке, откуда накануне вас изгнали с позором.

Именно на этой нехитрой процедуре зарабатывает около полутора тысяч долларов в месяц москвич Герман Тельман.

Пять уличных ларьков, совладельцем которых он является, производят не очень законные, но весьма актуальные для местных жителей операции – скупку ветхих и грязных американских долларов по слегка заниженному курсу. Стирка грязных (во всех смыслах) денег происходит в специально оборудованном лично Германом помещении, в стиральной машине, параметры работы которой и приемлемый порошок также подбирал он сам.

Выстиранные и отутюженные купюры реализуются через эти же ларьки. Учитывая, что в большинстве обменных пунктов ветхие и грязные купюры просто не принимаются, а в тех немногих, где их принимают, устанавливают смехотворный курс, Герман пока вне конкуренции.

Сегодня он подумывает о расширении своего бизнеса, и вполне вероятно, что уже этой осенью в одном из столичных банков появится целая прачечная, где под руководством Германа будут отстирываться миллионы грязных американских денег».

Сюжет мне понравился, а вот получившийся текст показался слишком лаконичным – если все десять сюжетов будут такими же небольшими, текста не хватит, чтобы закрыть два журнальных разворота. Но сколько я ни думал, развить сюжет какими-нибудь новыми поворотами не получалось, и решил оставить все как есть. В конце концов, краткость должна быть мне сестрой.

Второй сюжет требовал большего времени на реализацию, и я решил прерваться, чтобы размять ноги и встряхнуть мозги. Тут я вспомнил о Тимофее и тихонько, на цыпочках, прошел в детскую.

Тимофей успел проснуться, тихо прошмыгнуть к полкам и письменному столу, помародерствовать там и отволочь к себе на второй этаж кучу книжек и игрушек.

Сейчас он сидел в пижаме поверх одеяла, держа в одной руке плюшевого зайца, а в другой – огромного пластмассового динозавра. При этом Тимоха еще и негромко беседовал за двоих:

– Привет, заяц! Как твои дела?

– Спасибо, динозаврик, все нормально. А как твои дела?

– Плохи мои дела, зайка. Мои-то все вымерли, никого не осталось.

Я сдержанно хихикнул, и Тимофей, увидев меня, отложил игрушки.

– Привет, пап. А у меня уже все хорошо. Можно я на компьютере поиграю?

– Подожди, дай лоб потрогаю.

Поскольку он сидел, чтобы коснуться его лба, мне пришлось залезть на прикроватную лесенку. Лоб у Тимохи оказался совершенно нормальным, и я подумал, что участковая врачиха опять будет делать недовольное лицо, подозревая в симуляции не столько ребенка, сколько родителей. Ведь родителям, как известно, лишь бы оплаченный бюллетень заполучить, а то, что несчастный врач вынужден за грошовую зарплату часами грязь месить по дворам, никого совершенно не касается.

Что интересно, ни Катьке, ни мне бюллетень сроду не был нужен – при всей несносности нашего начальства, на слово своим работникам оно еще верило. Но обиженное лицо врачиха все равно делала, и это было неприятно – как будто и впрямь оторвали ее вздорные бездельники от необычайно важных дел ради своих дурацких пустяков.

– Нет, Тимоха, к компьютеру я тебя пока не пущу, – отказал я, осторожно спускаясь с лесенки. – Скоро врач придет, а ты тут вместо постели играть будешь? Да и нельзя тебе пока, лежи здесь, – строго подытожил я, оказавшись внизу, и тут как раз в дверь позвонили.

– Ура, врач пришел! – завопил Тимоха, понимая, что после проводов врачихи я не смогу отказать ему в удовольствии поиграть.

Действительно, пришла наша врачиха, и, как всегда, она прямиком из прихожей поперлась к больному ребенку, не сняв ботинки и не помыв рук. Я, осторожно подбирая слова, напомнил ей о гигиене, и она, опять же традиционно вздернув костистый подбородок в ответ на замечание, поплелась в ванную, а оттуда уже явилась к Тимохе, таки все ж не сняв ботинок.

– Ну, где больной? – спросила врачиха, оглядывая пустую детскую.