Александр Содерберг - Сын за сына Страница 3

Антония обратилась к записям в своем маленьком погнувшемся в заднем кармане блокноте. Имя убитого было неизвестно. Квартирой владела женщина, которая сдавала еще двенадцать квартир в городе и за городом.

– Я закончил, – сказал криминалист и вышел из комнаты.

– Спасибо, – пробормотала она.

У нее за спиной заскрипели ступени. Антония обернулась.

Там стоял ее шеф Томми Янссон, стоял и смотрел на труп. Томми принес с собой погоду – по крайней мере, его внешний вид соответствовал ей: плечи покрывала изморось, а с черной кожаной куртки стекал таявший снег. С собой он взял кое-что еще, своего верного спутника – нервное раздражение.

Томми указал большим пальцем себе за спину и нервно зашептал:

– Улица, черт возьми, односторонняя. Я подъехал не с той стороны, пришлось припарковаться и идти два квартала!

Он говорил так, как будто улица специально была сделана односторонней, чтобы только его позлить. Томми пристально смотрел на Антонию – наверное, он ждал ответа или выражения сочувствия, хотя бы солидарности. Но ничего такого не последовало.

– Томми, что ты тут делаешь? – предпочла спросить она.

Вопрос был не праздным. Последнее время он редко приезжал на место преступления.

– Услышал по радио, ехал поблизости, – невнятно ответил он, указав на труп. – Можешь взяться за это, Антония?

– Да, я ведь здесь?

– За все целиком, я имею в виду.

– Вот как?

– Ты жалуешься, что у тебя слишком много всего, – продолжал Томми.

– Нет, не много.

Из квартиры Антония и Томми ушли вместе. Когда они медленно спускались на первый этаж, старый механизм лифта скрипел.

Антония Миллер и Томми Янссон в замкнутом пространстве. Они недолюбливали друг друга. Одни в скрипящем лифте… у них было немного тем для разговора. К счастью, Антония знала, что жена Томми страдала от БАС[5] и была при смерти.

– Как самочувствие у Моники?

Сначала Томми смотрел в пол, потом поднял подбородок и оглядел Антонию, как будто пытался найти скрытый мотив ее вопроса.

– Без изменений.

Он ответил так коротко и нарочито вежливо, что у нее резануло в животе.

Они спустились на первый этаж. Томми отодвинул внутреннюю решетку. Та поддалась. Он протиснулся первым. Правило «сначала дамы» не действовало в ситуациях, когда он был начальником.

Когда они вышли на улицу Софиагатан, снег уже превратился в град.

– Может, увидимся вечером, – произнесла она.

– Может быть, – вяло ответил он и, ругая погоду, пошел направо.

Антония посмотрела ему вслед, а потом подняла глаза на темное холодное небо, открывшее вентили и выпускавшее теперь из них маленькие ледяные осколки. Собравшись с духом, она шагнула в непогоду, поспешила к машине и плюхнулась на водительское сиденье. Град усилился, громко ударяя по стальной крыше автомобиля. Прежде чем повернуть ключ зажигания и завести двигатель, Антония некоторое время сидела неподвижно. Надо было высушить запотевшие стекла, и вентилятор работал на полную мощность. Потом она уехала, обогнав Тони, который торопливо шел по тротуару вдоль фасада, засунув руки глубоко в карманы куртки и всем своим видом показывая, как ему плохо.

У Антонии даже мысли не возникло подвезти шефа до его машины.

Его имя произносилось как английская мера длины или как имя американского трубача. Но у его родителей не было английских корней, да и джазом они никогда не увлекались. Они были дипломатами и считали, что важно иметь интернациональное имя. Все Ингмарссоны были дипломатами, поколение за поколением. Всех звали не по-шведски, как, например, Джон, Кэтрин, Сэнди, Тэд, Сэм, Молли. Младшего брата Майлза звали Ян, а своим детям тот дал имена Салли и Джек. Всю семью поразил скандинавский комплекс Кеннеди, в который обязательно входили успех, белый летний домик, яхты, претенциозные косые проборы и носки туфель, а еще удивительная способность ни на миллиметр не открывать дверь в свой внутренний мир для окружающих. Вместо этого их все больше поглощало поверхностное существование, где беседы за коктейлем и другая банальная чепуха составляли основу жизни.

Майлз тоже когда-то был дипломатом, но в том мире он с самого начала не мог найти себе место. Он ничего не понимал в правилах коллективного общения, которые, казалось, другие воспринимали как нечто само собой разумеющееся.

По карьерной лестнице Майлз продвигался в обратную сторону. Начав с вершины, быстро и уверенно спустился вниз. От посольства в Анкаре до Скопье в Македонии, потом Кишинев в Молдавии и, наконец, Хартум в Судане, где он занимал странную должность, суть которой не понимал никто.

Как по учебнику, Майлз женился на женщине удовлетворительной внешности с академическим образованием и со способностью вести диалог. Правда, он не рассчитал, что со временем она полюбит его… захочет его понять… Майлз жутко испугался. В итоге они развелись. Его бывшая жена тут же встретила дантиста из Броммы и забеременела.

Дипломатическая родня пыталась помочь устроить его будущее. Майлз не выдержал. Единственным выходом была смена профессии, он стремился как можно дальше уйти от МИДа и дипломатии. Им на смену пришел мир полиции. Дипломаты и полицейские – противоположности, разные полюса во всех отношениях.

Семья перестала общаться с ним. Сколь велико было их разочарование, столь спасительным – его освобождение.

Теперь сорокапятилетний Ингмарссон был относительно натренирован и мускулист благодаря периодически возникающей привычке отжиматься и приседать перед сном. Его темные с проседью волосы, лицо и глаза воскрешали в голове образ кинозвезды из старых фильмов. Хотя в целом этот образ почти целиком затмевало поведение Майлза с отпечатком невидимого горя, в котором не смог бы разобраться и Фрейд, впрочем, как и сам Майлз.

Он находился в сильной зависимости от стриптизерш. Благодаря им Ингмарссон чувствовал себя лучше и только в этой обстановке мог по-настоящему расслабиться. Тепло, излучаемое женщиной, и хотя бы недолгое созерцание груди; формы, женственность… Его не интересовал секс; скорее у него развилась нездоровая потребность в защищенности, которую в чем-то еще найти не получалось. Где он только не искал – алкоголь, гашиш, еда, спорт, азартные игры… Ничего не действовало так, как стриптиз. Майлз ходил в стрип-клубы пять раз в неделю, круглый год в любую погоду.

Вот и опять он сидит здесь, за одним из столиков в неосвещенном углу, и пристально смотрит на худощавую женщину с силиконовой грудью. Женщина танцевала у шеста под паршивую восточную электронную музыку. Получалось у нее плохо. Майлз хотел сказать ей, что танцевать необязательно и она может этого не делать, а просто постоять здесь, подвигаться немного…

В кармане пиджака завибрировал телефон.

– Да?

Томми Янссон из Управления интересовался, чем занимается Майлз.

– Обедаю, – ответил Ингмарссон.

– Хочешь работать на меня?

Женщина слишком резко и неловко сделала оборот вокруг хорошо отполированного шеста.

– Хорошо, – ответил Ингмарссон и продолжил смотреть представление.

Уходить из стрип-клуба средь бела дня – вечный стыд, длящийся семь секунд. Именно столько нужно, чтобы открыть дверь, выйти на улицу, дать двери захлопнуться и ретироваться, принимая на себя выражения лиц прохожих. Извращенец.

Майлз с трудом брел по обильно выпавшему за утро снегу. Теперь – для удобства автомобилистов – его убрали в большие сугробы на тротуаре так, что пешеходы могли серьезно пострадать.

Держась ближе к домам, Ингмарссон выудил из кармана пальто сигарету, зажал фильтр между губами и прикурил от пьезозажигалки. Затянулся, двинулся дальше. Дым прожег отверстие в легких, прежде чем Майлз успел выдохнуть. Затем он сделал еще две быстрые глубокие затяжки одну за другой, чтобы унять желание и насладиться разрушением.

Последние годы Ингмарссон работал в Отделе по борьбе с экономическими преступлениями. Там он вел неинтересные дела, которые редко приводили к чему-либо. Его это устраивало: он мог не напрягаться.

Но позвонил Томми Янссон. Томми хочет встретиться, Томми хочет поговорить. В том самом пабе в квартале Клараквартерен, где зависали все копы, устраивали вечеринки «синих мигалок». Сегодня к копам присоединились работники «скорой» и пожарные. Обычно они встречались и напивались в середине недели. Майлз несколько раз бывал на таких встречах, и ему не понравилось. Ребята со «скорой» – идиоты, все пожарные – пижоны или геи, а может, и то, и другое. Коллеги, как упорно называли друг друга копы определенного типа, были настолько далеки от Майлза, что в их присутствии он чувствовал отвращение. Но Томми хотел встретиться именно там и собирался предложить Майлзу новую работу. Наверное, сейчас самое время. Он и так чувствует, что умирает с каждым днем. И это ощущение не покидает его уже очень давно.