Алёна Бессонова - Меня убил Лель… Детектив Страница 3

Он подтолкнул друга ближе к девчонке, а та обеими руками, что было сил отправила парня обратно. Тот кого называли Мизгирём едва удержался на ногах.

– Но потом! – девчонка в отчаянии топнула ногой. – Лель полюбил Купаву. Полюбил, когда ему Снегурочка во взаимности отказала. Я тебе Лель никогда не откажу… Ты плохо знаешь пьесу, Игнат!

– Что будет потом, решу сам. Нашу пьесу пишу я Игнат Островский! – паренёк намеренно усилил звук голоса, выделяя слово «нашу».

За перебранкой они подошли к реке, отыскали в камышах оставленную два дня назад лодку и, погрузившись, отплыли от берега, спрятав в тех же камышах велосипед.

– Слушай, Игнат, – прошептал Петр, энергично работая вёслами, – зачем ты так с ней? Сонька любит тебя с детского сада. Таскается за тобой всюду. Тебе, что для неё ласкового словечка жалко. Девчонка переживает…

Игнат приблизил злое лицо почти к самому уху друга, сказал, цедя сквозь зубы:

– Петька, ты голову потерял? Она ведь знает о твоих чувствах. Ты тоже таскаешься за ней всюду, но ласковых слов для тебя она не находит.

– Так, то, я. – Петр виновато опустил голову. – Я мужик, потерплю. Ты жениться на ней не собираешься? – он с мольбой взглянул в глаза друга.

В ответ Игнат хмыкнул:

– Ещё чего! Я её не люблю.

– Значит, дождусь! – выдохнул Мизгирь.

В это время девчонка, улеглась животом на носу лодки и блаженно улыбаясь, подставила солнцу, задрав юбку платья уже под грудь, шоколадную спину и ягодицы. Соня любовалось деревом на берегу острова. Его крона закрыла солнечный диск, но пучки света заселили каждую щёлочку в ветвях и листьях, превращая дерево в переливающийся новогодний шар. Слепыми от солнца глазами Соня иногда поглядывала на мальчишек. Они переговаривались между собой, бодро работали вёслами. Младшие, которых в компании берендеев звали Брусило и Малыш копались на дне лодки, разбирали в коробке снасти к удочкам.

Брусило приходился братом Сони, а Слава – Малыш братом Игната. Мальчишки тихие, послушные не были обузой. Утро субботы удалось и Соня, мечтая, задремала. Разбудил её резкий толчок, лодка причалила к берегу.

Всё время до обеда ребята строили второй шалаш. Решено было ночевать так: Игнат, Петр и Малыш в большом шалаше, а Соня и Брусило в свеже построенном поменьше. Соня хлопотала с обедом, варила в котелке на костре кашу из концентратов. Рыбы для ухи ребята ещё не наловили. Малышня таскала братьям сучья, резала у берега камыш. К обеду всё сладилось и шалаш и еда. Компания разместилась рядом с огнём.

– Куда, Купава, собираешься поступать после школы? – спросил Игнат, облизывая кашу с ложки, – в кулинарный не хочешь? Каша у тебя отменная!

– С её золотой медалью она может поступать куда хочет, – вставил фразу Петр.

Соня суетливо выхватила у Игната плошку и выложила из котелка всю оставшуюся кашу:

– Доедай, если понравилась, – откликнулась раскрасневшаяся от жара костра и похвалы повариха. – Мизгирь посуду мыть тебе. А вы куда собираетесь?

Игнат живо доел добавок, повалился на спину и, поглаживая сытый живот, позёвывая, ответил:

– Я с Мизгирём в университет на химико-технологический.

– Я с вами! – тут же воскликнула Соня.

– Ты хотела на иностранные языки, – удивился Петр.

– А теперь хочу с вами, – зыркнув злым взглядом на Петра, сказала Соня и вопрошающе посмотрела на Игната. Игнат спал.

– Замучился наш Лель. Простудится на траве, от реки мокротой тянет. Надо разбудить его, пусть идёт в шалаш. – Соня осторожно тронула парня за плечо, – Лель переходи в шалаш.

Игнат перевернулся и, встав на четвереньки, не открывая глаз, пополз в направлении шалаша. Через минуту из убежища донеслось его сопение.

– Мы, что будем делать? – спросил Петр, собирая грязную посуду.

– За грибами пойдём, – весело ответила Соня. – Где моя корзинка? Если наберём, я вам вечером такую солянку на костре сварганю – пальчики оближите…

Грибов Соня с Петром набрали немного, хотя облазили все закоулки, овраги и лесистые пригорки острова. Но и то, что собрали, было, кстати. Мальчишки Брусило и Малыш наловили рыбы. Игнат пока Берендеи ходили по грибы прикрепил над костром котелок с водой, почистил рыбу и картошку. Соня сразу же принялась за дело.

Уха с грибами, по специальному Сониному рецепту получилась, действительно, пальчики оближешь. Весь вечер парни наперегонки распевали песни под гитару. Каждый старался выкинуть музыкальные коленца, удивить. Игнат больше похрипывал песни Высоцкого, а Пётр Юрия Визбора:

– Не утешайте меня,Мне слова не нужны.Мне б отыскать тот ручейУ янтарной сосны.Вдруг там меж сосенКраснеет кусочек огня,А у огня ожидают,

Представьте, меня, – выводил он хорошим баритоном, поглядывал на Соню.

Ночь тихая и светлая укрыла реку, выбелила лунную дорожку. Прибрежные ивы опустили в воду косы, позволили волнушкам поиграть ими. Костёр потрескивал. Брусило и Малыш давно заснули. Пётр и Соня разморились, побрели по своим местам. Выспавшийся за день Игнат решил посидеть у костра.

Ночью Пётр проснулся, рядом беспокойно спал Малыш. Во сне он, вероятно, ловил рыбу. «Подсекай!», «Тяни!», «Подсекай!» – выкрикивал мальчишка, ворочаясь с бока на бок. Игната в шалаше не было. Пётр решил сходить по нужде и заодно посмотреть, не заснул ли друг у костра – чего доброго, обожжётся.

Костёр догорал, а из шалаша Сони доносились необычные хлюпающие звуки и страстный шёпот Сони:

– Лель, любимый… Ты ведь любишь меня, правда? Никакая я не Купава, я твоя Снегурочка…

И недовольный ворчащий голос Игната:

– Молчи… молчи… брата разбудишь…

Петр не помнит, как добрался до своего места в шалаше. Помнит, что обмочился и от ужаса, стыда и страха, закусил мякоть большого пальца до крови – лишь бы не закричать… лишь бы не закричать…

Глава 3

– С чего начнём? – профессор Мизгирёв встал, подошёл к портрету жены. В интерьере гостиной картина была самой яркой точкой. Только сейчас Михаил понял – всё вокруг сделано для того, чтобы выделить портрет. Написанный маслом, он отражал не только лицо, но и характер женщины. Она смотрела на мир голубыми с лёгкой грустинкой глазами. Тёмно-русые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Выражение лица казалось безмятежным и почти счастливым. Слово «почти» острым коготком карябало Исайчева.

«Терпеть не могу это убогое „почти“. Когда оно возникает, – подумал Михаил, – то всё, что было до него и после становиться ущербным. Слово вгоняет в тоску, делает окружающее декорациями к постановке. Жизнь утекает из этого спектакля, превращаясь в ванну с тягучей тёмно-вишнёвой жидкостью!»

Исайчев взглянул на стоящего рядом Петра Мизгирёва. Хозяин тоже всматривался в портрет.

– И всё же она не Купава. – с застывшим на лице выражением безнадёжности выговорил Пётр, – Сонька – Снегурочка! Снегурочка! Никак не сговорчивая, плывущая по волнам обстоятельств Купава.

– Мне кажется, что и Снегурочка не обладала особо решительным характером, – откликнулся Исайчев, – какое-то мятущееся, сонное существо…

– Ну что вы? – решительно не согласился профессор, – Снегурочка предпочла растаять, не приняла предложенные ей условия существования. Это поступок, прыгнуть в огонь! Так и Соня… – Пётр сглотнул комок в горле и уже спокойнее сказал, – давайте по порядку…

Мизгирёв взял с журнального столика медный колокольчик размером с куриное яичко, позвонил. Дверь тотчас открылась, прислуга в этом доме была отлично вымуштрована. В проёме появилась заплаканная девушка в тёмно-синем платье и белом, отделанном кружевом переднике. Она вопросительно, не говоря ни слова, воззрилась на Мизгирёва. Лицо Петра Владиславовича исказила гримаса недовольства:

– Вера, к чему этот карнавальный наряд? Переоденься сама и переодень прислугу. В доме траур! Принеси два кофе, папе чай…

– Нет! – воскликнул старший Мизгирёв. – Мне тоже кофе…

– Папа, сердце… – попытался остановить отца Пётр.

– Я сказал кофе! – рявкнул Владислав Иванович, стукнув бадиком о пол.

Профессор поднял обе руки с развёрнутыми вовне ладонями и покивал:

– Как скажешь, папа. Как скажешь. Я всего лишь забочусь о твоём здоровье, – Пётр обиженно вскинул подбородок, обратился к прислуге, – Вера, всем кофе. Папа, я просил тебя не выражать свои эмоции при помощи клюшки. Ты портишь пол…

Девушка кивнула и юркнула за дверь. Мизгирёв жестом руки пригласил мужчин пересесть в другую мягкую зону гостиной, там вокруг журнального столика стояли три кресла. Исайчев и Владислав Иванович последовали приглашению. Разговор предстоял долгий неприятный. Профессор приступил к нему не сразу, ждал кофе. Когда одетая во все чёрное Вера принесла напиток он, сделав глоток, прервал молчание: