Эдуард Хруцкий - Приступить к ликвидации Страница 3

Данилов знал полковника много лет, видел все его падения и взлеты, и его всегда поражала легкость характера Серебровского. Он жил просто и весело, находя хорошее в любой, самой плохой, ситуации.

- Ну вот и я, - сказал он, усаживаясь и весело поглядывая на Данилова, - давай, Ваня, поведай нам страшные уголовные тайны Москвы.

- Да что говорить-то. Я же все написал в рапорте. Три преступления. На Башиловке ограблена машина с продуктами, шофер и экспедитор убиты. На улице Красина взят магазин, причем сторож найден убитым на улице. На Полянке - квартира. Унесено много ценных вещей. Хозяин ничего толком сказать не может. Открыл дверь, хотел вынести мусор, его ударили по голове, он потерял сознание, заволокли в квартиру, надели мешок на голову, связали.

- А что взяли? - поинтересовался начальник.

- Золото, хрусталь в серебре, несколько отрезов габардина, бостона, коверкота, два кожаных пальто, фетровые бурки, колонковую и каракулевую шубы. Деньги двадцать тысяч и на девять тысяч облигаций золотого займа.

- Кто потерпевший?

- Минин, солист Москонцерта, - ответил Серебровский.

- Это какой Минин? Утомленное солнце?.. - поинтересовался начальник.

- Именно он, жена его работает в жанре художественного свиста. Пластинка есть, танго "Соловей" высвистывает.

- Они хорошие люди, - перебил Серебровского Данилов, - работают во фронтовых концертных бригадах.

- Ты, Иван, - начальник достал рапорт Данилова, - объединяешь эти три преступления воедино. Основания?

- Там написано.

- Ты поведай нам с Серебровским. Бумага бумагой, а мысли мыслями. Мы послушаем, а потом я тебе еще один вопрос задам.

Данилов помолчал, поглядел на начальника. Тот смотрел, откинувшись в кресле, лицо его было серым и отечным. И Данилов подумал, что начальник смертельно устал, впрочем, как и все они.

- Начну с Башиловки. Фургон остановили неизвестные на проезжей части, экспедитору, вылезшему из машины, нанесли удар тупым предметом по голове...

- Ломом, что ли? - начальник прикурил новую папиросу.

- Или ломом, или монтировкой, смерть наступила мгновенно, шофера застрелили.

- Пулю и гильзы нашли?

Данилов вспомнил грязно-серый рассвет, машину-фургон с распахнутыми дверцами, тело человека у колеса и труп шофера, навалившийся на руль. Было темно и холодно, руки стыли даже в перчатках. Эксперты запалили маленький костерок и по очереди отогревали пальцы.

- Есть, - крикнул самый молодой оперативник Сережа Белов, - нашел!

Данилов подошел к нему и увидел на снегу маленький квадратный след. Его сделала еще горячая гильза, выкинутая отсекателем. Белов снял перчатку и закостеневшей на морозе рукой начал аккуратно разгребать снег. Через минуту он протянул раскрытую ладонь Данилову. На ней лежал латунный бочонок гильзы.

Данилов взял его, поднес к глазам. Похоже на гильзу от парабеллума, но все-таки немного иная. Подошел эксперт.

- Разрешите, Иван Александрович. - Он покрутил гильзу, взглянул на маркировку. - По-моему, "Радом". Приедем, баллистики скажут точно.

- Пулю нашли?

- Ищут, Иван Александрович, надо машину на Петровку отогнать, здесь, на улице, трудновато.

- Пулю и гильзу нашли. Они от пистолета "Радом".

- ВИС-35? - удивился Серебровский.

- Да.

- Это оружие еще по нашей картотеке не проходило.

- При чем здесь ограбление Минина? - нетерпеливо поинтересовался начальник.

- При осмотре квартиры Минина в прихожей найден патрон от "Радома". Видно, преступник выронил его. Я показывал патрон Минину, он сказал, что видит его впервые.

- Хорошо. - Начальник встал, зашагал по кабинету. - Это ты объединил, возможно, правильно. Действительно, "Радом" - система для Москвы редкая. Правда, во время войны и не такие бывают. Но принимаем как рабочую версию. Магазин на Красина?

- На Башиловке, в квартире Минина и на Красина работал левша. Все три удара нанесены по левой стороне головы.

- Один думал? - хитро прищурился начальник.

- Нет, вместе со мной, - улыбнулся Серебровский.

- Вот и надумали на свою шею. Вместо трех отдельных эпизодов имеете устоявшуюся бандгруппу.

- Так я в ОББ работаю. - Данилов достал портсигар, вопросительно поглядел на начальника.

- Кури, чего там. Только по мне лучше бы вообще никакого ОББ не было. Теперь слушай. Начальство уже задергалось. Звонили. С разных уровней. Говорили всякое, лучше тебе не слушать такого. Времени у нас с тобой практически нет. Доложи, какие приняты меры.

- Отрабатываем версию "левша", смотрим оружие... - Данилов помолчал, глядя, как начальник меряет шагами кабинет, затянулся глубоко, ткнул папиросу в пепельницу и продолжал: - Вещи, взятые у Минина, а также номера облигаций объявлены в розыск, кроме того, по накладным нам известны маркировки папирос и консервов, взятых на Башиловке и в магазине, ищем по рынкам.

- Быстрее работайте.

- Рынки - моя забота, - белозубо улыбнулся Серебровский, потянувшись своим большим и сильным телом.

Сергей ненавидел совещания. Он был человек дела.

Данилов любил его за простоту, за обостренное чувство товарищества, за оперативную хватку и необыкновенное мужество.

За много лет работы в милиции он знал людей, спокойно идущих под бандитские пули, но робеющих перед начальством. Серебровский оставался самим собой и на операциях, и на многочисленных предвоенных собраниях, на которых решались людские судьбы. На них Сергей говорил открыто, смело защищал товарищей по работе, не боясь ни взысканий, ни понижения в должности.

В МУР Серебровский вернулся из наркомата за два дня до войны, и Данилов был несказанно рад этому. Они работали вместе третий военный год, и Иван Александрович ощущал конкретную помощь, которую оказывал заместитель начальника его отделу.

- На рынках мои ребята посмотрят, - еще раз повторил Серебровский.

Начальник посмотрел на него внимательно и промолчал. Он подошел к напольным часам в черном узорчатом футляре, выполненном в виде башни, достал ключ и завел механизм боя.

Потом повернулся к Данилову и сказал:

- Ты, Иван, почему не в новой форме? Не получил?

- Получил, но зашился с делами, не успел погоны пристегнуть. Ребята обещали сделать.

- Так, теперь у меня к тебе последний вопрос, начальник ОББ...

Данилов понял, о чем пойдет разговор, и ему стало мучительно-стыдно, такое чувство появлялось у него только в юности, в реальном училище, когда он, не выучив урока, вынужден был идти к доске.

- Серебровский бы сказал, - продолжал начальник, - "Что это за кровавая драма на Патриарших прудах?" А?

- Убит милиционер Потапов, неизвестный преступник погиб в перестрелке.

- Как у тебя все просто, Данилов. А что я жене Потапова скажу, двум его детям?

- Вы так говорите, - Иван Александрович закатал желваками, - будто я его убил...

- Помолчи, Данилов, помолчи. Это с каких же пор по Москве бегают пацаны с оружием и типографским шрифтом? Что тебе известно об убитом?

- Пока ничего.

- Что за шрифт? Откуда? Что за пистолет?

- Баллисты дадут заключение после четырнадцати, эксперты работают со шрифтами, фотография убитого разослана по всем отделениям.

- Ладно, Данилов, иди. Иди и помни, весь спрос с тебя. С меня, конечно, тоже шкуру спустят, ну а я - с отдела. Иди, а ты, Серебровский, задержись.

Данилов вышел в приемную.

- Ты, Паша, - усмехнулся Данилов, - в этой форме на полярного летчика похож, товарища Громова.

Лейтенант улыбнулся, польщенный, и, посмотрев вслед Данилову, подумал, что начальник ОББ хоть человек молчаливый, но хороший.

Данилов шел к своему кабинету по коридору, стены которого являлись выражением общественного мнения на определенных этапах. В сорок первом на них висели плакаты "Родина-мать зовет!", "Ты записался добровольцем?", наглядные пособия МПВО. В сорок втором их место заняли работы Кукрыниксов, Васильева и Голоненко. На них были изображены немцы, бегущие от Москвы. Сейчас на стене появился новый плакат - огромные щипцы с надписью: "Сталинград перерубил руки Гитлера".

Данилов с особым удовольствием посмотрел на сталинградский плакат. Сорок третий год начался с радости победы.

И Данилов вспомнил сорок первый, декабрь, когда он уходил на фронт в составе батальона Московской милиции. Тогда, в Волоколамске, он впервые ощутил щемящее чувство победы, первым войдя в город, оставленный немцами. В маленьком доме на окраине они пили спирт с партизанами и заедали его консервированной колбасой, именуемой в просторечии "второй фронт". Там, в этом жарко натопленном доме, думал замкомбата Данилов связать до конца войны свою жизнь с армией.

Но не вышло. Немцев разгромили, а оперсостав отправили в тыл на старые должности.

Данилов честно сражался в тылу. В сорок втором ликвидировал особо опасную банду Гоппе, еще несколько мелких групп. Положение в Москве начинало стабилизироваться, так нет же, в конце декабря и январе пошла серия убийств и бандитских нападений.