Всеволод Иванов - Голубые пески Страница 3

- Обязательно-о!.. Мало на тебя, кралю, заглядываются. И-их, сугроб занавоженный...

Кирилл Михеич не допил чашку и ушел.

В коленку ткнулась твердым носом собака и, недоумевающе взвизгнув, отскочила.

Среди киргиз сидел Поликарпыч и рассказывал про нового комиссара. Киргиз удивило, что он такой молодой, с арбы кто-то крикнул: "Поди, царский сын". Еще - чеканенная серебром сабля. Они долго расспрашивали про саблю и решили итти завтра ее осмотреть.

- "Серебро - как зубы, зубы - молодость", - запел киргиз с арбы самокладку.

А другой стал рассказывать про генерала Артюшку. Какой он был маленький, а теперь взял в плен сто тысяч, три города и пять волостей, немцев в плен.

Кирилл Михеич, чуть шебурша щепами и щебнем, вышел за ворота.

Из ожившего дома, через треснувшие ставни тек на песок желтый и пахучий, как топленое масло, свет. Говорили стекла молодым и теплым.

Он прошелся мимо дома, постройки. Караульщик в бараньем тулупе попросил закурить. А закурив, стал жаловаться на бедность.

- Уйди ты к праху, - сказал Кирилл Михеич.

Через три дома - угол улицы.

Посетили гальки блестящие лунные лучи, - ушли за тучу. Тополя в палисадниках - разопрелые банные веники на молодухах... Белой грудью повисла опять луна. (Седая любовь - нескончаемая). Сонный извозчик - киргиз остановил лошадь и спросил безнадежно:

- Можить, нада?

- Давай, - сказал Кирилл Михеич.

- Куды?.. Но-о, ты-ы!..

Пощупал голову, - шляпу забыл. Нижней губой шевельнул усы. С непривычки сказать неловко, не идет:

- К этим... проституциям.

- Ни? - не понял киргиз. - Куды?

Кирилл Михеич уперся спиной в плетеную скрипучую стенку таратайки и проговорил ясно:

- К девкам...

- Можня!..

III.

Все в этой комнате выпукло - белые надутые вечеровым ветром шторы; округленные диваны; вываливающиеся из пестрых материй груды мяс и беловато-розовая лампа "Молния", падающая с потолка.

Архитектор Шмуро в алой феске, голос повелительный, растяжистый:

- Азия!.. Вина-а!..

Азия в белом переднике, бритоголовая, глаз с поволокой. Азиатских земель - Ахмет Букмеджанов. Содержатель.

Кириллу Михеичу что? Грудь колесом, бородку - вровень стола - здесь человека ценить могут. Здесь - не разные там...

- Пива-а!.. - приказывает Шмуро. - Феску грозно на брови (разгул страстей).

Девки в азиатских телесах, глаза как цветки - розовые, синие и черные краски. Азиат тело любит крашеное, волос в мускусе.

Кирилл Михеич, пока не напился - про дело вспомнил. Пододвинул к архитектору сюртук. Повелительная глотка архитекторская - рвется:

- Пива, подрядчику Качанову!.. Азия!..

- Эта как же? - спросил Кирилл Михеич с раздражением.

- Что?

- В отношениях своих к происходящим, некоторым родом, событиям. Запуса видел - разбойник. Мутит... Протопоп жалуется. Порядочному люду на улице отсутствие.

- Чепуха. Пиво здесь хорошее, от крестьян привезли. Табаку не примешивают.

- Однако производится у меня в голове мысль. К чему являться Запусу в наши места?..

- Пей, Кирилл Михеич. Девку хочешь, девку отведем. На-а!..

Ухватил одну за локти - к самой бороде подвел. Даже в плечах заморозило. О чем говорил, забыл. Сунул девке в толстые мягкие пальцы стакан. Выпила. Ухмыльнулась.

Архитектор - колесом по комнате - пашу изображает. Гармонист с перевязанным ухом. Гармоника хрипит, в коридорах хрипы, за жидкими дверцами разговорчики - перешепотки.

- Каких мест будешь?

- Здешняя...

Кирилл Михеич - стакан пива. С плеча дрожь, на ногти - палец не чует.

- Зовут-то как?

- Фрося.

Давай сюда вина, пива. Для девок - конфет! Кирилл Михеич за все отвечает. Эх, архитектор, архитектор - гони семнадцать церквей, все пропьем. Сдвинули столы, составили. Баран жареный, тащи на стол барана.

- Лопай, трескай на мою голову!

Нету архитектора Шмуро, райским блаженством увлекся.

Все же появился и похвалил:

- Я, говорил, развернется! Подрядчик Качанов-та, еге!..

- Сила!

Дальше еще городские приехали: прапорщик Долонко, казачьего уездного круга председатель Боленький, учитель Отгерчи...

Плясали до боли в пятках, гармонист по ладам извивался. Толстый учитель Отгерчи пел бледненьким тенорком. Девки ходили от стола в коридор, гости за ними. Просили угощений.

Кирилл Михеич угощал.

Потом, на несчетном пивном ведре, скинул сюртук, засучил рукава и шагнул в коридор за девкой. У Фроси телеса, как воз сена - широки... Колечки по жилкам от тех телес.

А в коридоре, с улицы ворвалась девка в розовом. Стуча кулаками в тесовые стенки, заорала, переливаясь по деревенски:

- Де-евоньки-и... На пароход зовут, приехали!

Зазвенели дверки. Кирилла Михеича к стене. Шали на крутые плечи:

- Ма-атросики...

Отыскал Кирилл Михеич Фросю. Махнул кулаком:

- За все плачу! Оставайся! Хозяин!

- Разошелся, буржуй! Надо-о!.. И-иих!..

Азия - хитрая. Азия исчезла. И девки тоже.

И хитрый блюет на диване архитектор. На подстриженных усах - бараньи крошки. Блевотина зеленоватая. Оглядит Кирилла Михеича, фыркнет:

- Прозевал?.. Я, подрядчик Качанов... я тово... успел...

--------------

На другой день, брат Фиозы Семеновны, казак Леонтий привез из бору волчьи шкуры. Рассказывал, что много появилось волков, а порох дорожает. Сообщал - видел среди киргиз капитана Артемия Флегонтыча, обрился и в тибитейке. В голосе Леонтия была обида. Олимпиада стояла перед ним, о муже не спрашивала, а просила рассказать, какие у волков берлоги. Леонтий достал кисет из бродеи, закурил трубку и врал, что берлоги у волков каждый год разные. Чем старше волк, тем теплее...

Протоиерей Смирнов, в чесучевой рясе, пахнущей малиной, показывал планы семнадцати церквей Кириллу Михеичу и убеждал, хоть одну построить в византийском стиле. Шмуро - из-под пробкового шлема, значительно поводил глазами. Передав Кириллу Михеичу планы, протоиерей, понизив голос, сказал, что ночью на пароходе "Андрей Первозванный" комиссар Запус пиршество устроил. Привезли из разных непотребных мест блудниц, а на рассвете комиссар прыгал с парохода в воду и переплывал через Иртыш.

И все такая же золотисто-телесная рождалась и цвела пыль. Коровы, колыхая выменем, уходили в степь. На базар густо-пахнущие сена везли тугорогие волы. Одинокие веселоглазые топтали пески верблюды, и через Иртыш скрипучий пором перевозил на ученье казаков и лошадей.

Кирилл Михеич ругал на постройке десятника. Решил на семнадцать церквей десятников выписать из Долони - там народ широкогрудый и злой. Побывал в пимокатной мастерской: - кабы не досмотрел, проквасили шерсть. Сгонял за город на кирпичные заводы: лето это кирпич калился хорошо, урожайный год. Работнику Бикмулле повысил жалованье.

Ехал домой голодный, потный и довольный. Вожжей стирал с холки лошади пену. Лошадь косилась и хмыкала.

У ворот стоял с бумажкой плотник Горчишников. Босой, без шапки, зеленая рубаха в пыли и на груди красная лента.

- Робить надо, - сказал Кирилл Михеич весело.

А Горчишников подал бумажку:

Исполком Павлодарского Уездн. Совета Р., К., С., К. и К. Ден. извещает гражд. К. Качанова, что... уплотнить и вселить в две комнаты комиссара Чрезвычайного Отряда т. Василия Запуса.

Августа...

Поправил шляпу Кирилл Михеич, глянул вверх.

На воротах, под новой оглоблей прибит красный флаг.

Усмехнулся горько, щекой повел:

- Не могли... прямо-то повесить, покособенило.

IV.

Птице даны крылья, человеку - лошадь.

Куда ни появлялся Кирилл Михеич, - туда кидало в клубах желтой и розовой пыли исправничью лошадь "Император".

Не обращая внимания на хозяина, - давило и раскидывало широкое копыто щебень во дворе, тес под ногами... И Запус проходил в кабинет Кирилла Михеича, как лошадь по двору - не смотря на хозяина. Маленькие усики над розовой девичьей губой и шапочка на голове как цветок. Шел мимо, и нога его по деревянному полу тяжелее копыта...

Семнадцать главных планов надо разложить в кабинете. Церковь вам не голубятня, - семнадцать планов - не спичечная коробочка. А через весь стол тянутся прокламации, воззвания: буквы жирные - калачи, и каждое слово - как кулич - обольстительно...

Завернул в камору свою (Олимпиаду стеснили в одну комнату) Кирилл Михеич, а супруга Фиоза Семеновна, на кукорки перед комодом присев, из пивного бокала самогон тянет. А рядом у толстого колена - бумажка. "Письмо!"

Рванул Кирилл Михеич, "может опять от фельдшера"? Вздрогнула сквозным испугом Фиоза Семеновна.

Бумажка та - прокламация к женщинам-работницам.

Кирилл Михеич, потрясая бумажкой у бутылки самогона, сказал:

- За то, что я тебя в люди вывел, урезать на смерть меня хошь? Ехидная твоя казацкая кровь, паршивая... Самогон жрать! Какая такая тоска на тебя находит?

И в сознании больших невзгод, заплакала Фиоза Семеновна. Еще немного поукорял ее Кирилл Михеич, плюнул.

- Скоро комиссар уберется? - спросил.