Луис Ламур - Галлоуэй, мой брат Страница 3

Пока они сидели вокруг костра и решали, что им со мной делать, я использовал это время с толком.

Один из мальчишек бил меня, бил, пока приморился; бросил свою палку, а она упала мне на грудь - да там и осталась. Я и стал корчиться и выпячивать грудь, пока эта палка не сползла поближе ко рту; тут уж я прихватил ее зубами и принялся вертеть и наклонять голову, пока капли из меха с водой не начали попадать на палку и стекать по ней в мою сторону.

Сперва вода капала все больше на землю, мимо палки, но я вцепился в нее как бульдог - и будьте уверены, в конце концов кое-какие капли стали попадать мне в рот. Нельзя сказать, чтобы это было сильно много, но когда тебя столько держали без воды, так даже самая маленькая капля здорово, просто здорово хороша.

У меня уже заболели челюсти и шею свело, но я не решался шевельнуться боялся, что выроню палку или вода по ней потечет мимо.

И тут вдруг один индеец заметил, чем я занимаюсь, и созвал остальных. Ну, сэр, такого громкого смеха вы в жизни не слышали! Они всей толпой собрались вокруг, все тыкали в меня пальцами и обсуждали мою выдумку. То, что я сделал, это был новый трюк, и они меня зауважали, потому что я не сдавался, но их планов это никак не изменило. Когда они все насмотрелись, один из воинов наклонился и выдернул палку у меня изо рта, да так резко, что чуть не выворотил вместе с нею несколько зубов. Я обозвал его никчемным койотом, ворующим объедки у собак, а он меня двинул ногой.

Всю ночь я лежал там на песке, распяленный между колышков, воды у меня не было ни капли, а надежды еще меньше. Ночью через меня прополз тарантул, направляясь куда-то по своим делам, а муравьи облюбовали ссадины, оставшиеся после палочных ударов. Когда рассвело, апачи развязали мне ноги и отвели к муравейнику - у них там были вколочены в землю столбы, и я хорошо представил, что они замышляют.

Вдруг ни с того ни с сего грохнул выстрел, раздался истошный вопль, потом несколько вскриков со стонами, и тут же все воины племени повскакивали на своих пони и понеслись на этот шум. Не знаю уж, что там у них стряслось...

А когда они все смотали, я поступил так же.

Мы, сакеттовские ребята, часто бегали наперегонки, и я всегда мог удержаться на уровне среднего бегуна; так что я сорвался с места, как вспугнутый заяц, и понесся, не обращая внимания на острые камни и щебенку под ногами. А скво бросились за мной следом, и вопили они так, что чуть не лопнули.

Но теперь ко мне приближались мужчины, а с такими ногами, как у меня сейчас, далеко не уйдешь, а уж надежды убежать от них - так вовсе никакой. На руку мне было только то, что мы направлялись к охотничьим землям племени юта. Вряд ли мне пришлось бы легче в руках у ютов, но и апачей там не встретят с распростертыми объятиями. Чем дальше они заберутся в страну ютов, тем тревожней будет на душе у этих апачей.

Конечно, идти по опавшей сосновой хвое было лучше, чем по скалам и камням, но сейчас для меня важнее всего было найти убежище, а после обзавестись каким-нибудь оружием.

Я умышленно выбирал дорогу покруче, самую вроде бы неподходящую для беглеца. Шагать в гору ничуть не больнее, чем по ровному, зато можно забраться в такие места, куда индейцы не полезут за мной на своих пони.

Протиснувшись в узкую щель между двумя глыбами, я пробрался вдоль цепи скал, а потом вскарабкался по сухому руслу водопада на ровное место наверху. Ноги опять стали кровоточить, но я нашел красную глину, которую можно будет смешать со смолой карликовой сосны и растопленным оленьим жиром; навахо часто пользуются такой мазью, чтоб раны скорей заживали. Но тут я оглянулся назад, под гору, и увидел там восьмерых апачей, да так близко, что можно было разглядеть, у кого лошадь какой масти.

Апачи воюют пешими, и забраться вслед за мной на эту гору для них штука нехитрая. Пока они меня еще не видели, но как увидят, тут же будут здесь. Может, я дурак распоследний - ноги так болят, а я еще бреду. Может, надо плюнуть на все и пускай убивают, черт с ними... Но только сдаваться я не умею. Мы, ребята из лесной глуши, не так воспитаны. К четырнадцати годам я уже умел стрелять, ловить и свежевать зверя, знал, как добыть кормежку в лесу, а если надо, так мог продержаться, обходясь воробьиными порциями.

Среди ребят, с которыми я гонял по холмам в детстве, было много чероков, и от их родни я выучился многому - не меньше, чем от своей. У нас-то в семье было всего две книжки, мы обучались чтению по Библии и по "Пути паломника"[4].

Мы хорошо научились бросаться в бой и держать удары. Когда мне приходилось драться в школе - в то недолгое время, пока я туда ходил, - я набычивался и молотил руками до тех пор, пока кто-нибудь не падал на землю. Иногда падал и я - но всегда поднимался снова.

Наконец я принял решение. Этим апачам вряд ли придется по вкусу отойти далеко от своих пони на землях ютов, а если им так уж невтерпеж меня убить, так пускай сделают это на самой вершине горы. Вот туда я и направлюсь.

Я тут же свернул в сторону и начал карабкаться в гору. Возле осин я остановился и оглянулся вниз. Я их видел там, далеко внизу, и они меня увидели - натянули поводья, остановили коней и уставились на меня.

Стрелять им смысла не было. Когда человек стреляет снизу вверх, попасть в цель очень трудно, а я еще и забрался довольно далеко от них. Я как будто своими ушами слышал, как они там об этом толкуют.

Хорошо, если бы они решили, что, мол, ради меня не стоит надрываться. Только надежда эта была слабенькая, и я полез дальше на гору. Нудное это было занятие. Местами склон становился почти отвесным, но все же опоры для рук и ног хватало. Наконец выбрался я на какой-то уступ, а там валялся дохлый койот; ну, вы, наверное, сами знаете, что к дохлому койоту ни один апач не притронется. Схватил я его за хвост, раскрутил как следует и швырнул вниз, на свой след, прямо на тропку, по которой им за мной лезть придется.

Сомнительно, чтоб от этого было много толку, так, чуток им нервы попортит... но эта штука с койотом навела меня на хорошую мысль. Для апача совиное уханье - это знамение смерти, а я с детства так наловчился кричать по-совиному, что мне настоящие совы отвечали. В таких глубоких каньонах звуки далеко разносятся... в общем, решил я попробовать.

Они меня теперь уже не видели, но я-то их видел прекрасно; когда разнесся первый совиный крик, они приостановили лошадей, но потом поехали дальше - а тут добрались до дохлого койота и остановились снова. А я взял и спихнул вниз пару валунов, и они покатились по склону. Вряд ли я в кого из них попал, но, думаю, малость обеспокоил и заставил оглядываться по сторонам.

И тут я вдруг набрел на котловину, будто нарочно вырытую в склоне горы. Котловина эта поросла травой, как хороший луг, но в дальнем конце, где она переходила в узкую расщелину, ведущую к гребню, начинался частый осинник. Вот тогда я понял, что нашел то, что искал.

Дальше я идти не собирался.

Заполз я в этот осинник, в самую гущу, где деревья росли чуть не вплотную, замел свой след, как сумел, и залег. Подошвы у меня огнем горели, ноги ныли все время, пока я на гору лез. А мускулы от колен и ниже болели как сто чертей, - все оттого, что я старался ступни сберечь. В общем, растянулся я в зарослях и ждал, что дальше будет.

Они, конечно, могут меня здесь найти, дело такое, но порыскать им придется.

Пальцы стискивали дубинку, а я все ждал и слушал, ловя малейший шум. Осины шептались наверху, где-то в листве возилась птица - или зверушка какая-то, но апачи не появлялись. Кончилось тем, что я просто заснул. Не знаю уж, как случилось... Заснул - и все.

Через несколько часов меня разбудил холод. Вокруг было тихо. Я еще полежал немного, потом медленно сел. От этого движения у меня невольно вырвался стон, но я его проглотил раньше, чем он стал слишком громким. Ничего не было видно, ничего не было слышно, и я, естественно, улегся снова, зарылся поглубже в палые листья и опять заснул.

Когда проснулся в следующий раз, было уже утро. И я окоченел от холода. Выполз из осинника, огляделся, но не увидел и следа апачей.

Подобрал я свой сверток, проковылял через осинник и начал спускаться во внутренний каньон. Через час остановился в лощинке, среди редких деревьев и валунов, развел маленький костерок из сухого хвороста, горящего без дыма, и зажарил кусок лосятины. Среди деревьев послышался слабый шорох, я бросил пару костей возле погасшего костра и побрел дальше вниз.

Попозже, среди дня, я снова промыл ступни отваром змеиной травы. Не знаю, лечил ли он на самом деле, но ногам было приятно и болело меньше.

Отдохнул я с часок, а после двинулся вниз по ручью. Через какое-то время нашел пчелиную траву - еще ее иногда называют вонючей травой. Навахи используют ее для добывания огня трением, потому что хрупкий стебель, когда его вращают между ладонями, вспыхивает минуты через две, а то и быстрее, особенно если добавлять мелкий песок, чтобы трение было сильнее.