Убийство на скорую руку - Честертон Гилберт Кийт Страница 30

– Едва ли вы дождетесь свежих новостей от Шекспира и доктора Джонсона, – ухмыльнулся полисмен. – Увы, мнение Шекспира о шотландцах не может служить уликой.

Отец Браун поднял брови, словно удивленный новой мыслью.

– Если подумать, даже у Шекспира можно найти неплохие улики, – сказал он. – Шекспир нечасто упоминает о шотландцах, но он любил высмеивать валлийцев.

Инспектор всмотрелся в своего друга; ему показалось, что он видит намек на живую игру ума за сдержанным выражением лица.

– Ей-богу, – наконец сказал он, – кто бы мог подумать, что подозрение повернется в эту сторону?

– Отчего же, – добродушно отозвался отец Браун. – Вы начали с фанатиков и сказали, что они способны на все. Вчера в баре мы имели удовольствие лицезреть самого громогласного, оголтелого и тупоголового фанатика современности. Если упрямый идиот с одной идеей в голове способен на убийство, то я отдам предпочтение своему преподобному валлийскому собрату Прайс-Джонсу перед всеми азиатскими факирами. Кроме того, как я вам говорил, его отвратительный молочный стакан стоял на стойке рядом с недопитым бокалом виски.

– Который, по вашему мнению, был связан с убийством, – задумчиво произнес Гринвуд. – Послушайте, я уже не понимаю, серьезно вы говорите или нет.

Инспектор продолжал всматриваться в лицо своего друга, сохранявшее непроницаемое выражение, но тут пронзительно зазвонил телефон, стоявший за стойкой бара. Гринвуд откинул доску, быстро прошел за стойку, снял трубку и прижал ее к уху. Несколько мгновений он слушал, а потом испустил возглас, обращенный не к собеседнику, а к миру в целом. Он снова прислушался, отрывисто вставляя между паузами:

– Да, да… приезжайте немедленно; если возможно, привезите его с собой… Отличная работа… Поздравляю вас.

Инспектор Гринвуд вернулся в зал помолодевшим человеком. Он важно опустился на табурет и уперся руками в колени.

– Отец Браун, я не знаю, как вам это удалось, – сказал он. – Вы как будто знали, кто убийца, когда мы еще не догадывались о его существовании. Он был никем и ничем – всего лишь незначительное противоречие в показаниях. Никто в гостинице не видел его, мальчишка на крыльце едва смог вспомнить его. Это был не человек, а тень сомнения, промелькнувшая из-за лишнего бокала из-под виски. Но мы поймали его, и это тот самый человек, который нам нужен.

Отец Браун встал, охваченный внезапным предчувствием и машинально сжимая бумаги, представлявшие большую ценность для будущего биографа Джона Рэггли. Вероятно, этот жест подвигнул его друга на дальнейшие разъяснения.

– Да, мы взяли Скорую Руку. Он действительно оказался проворным и неуловимым, как ртуть. Его только что поймали; по его словам, он собрался порыбачить в Оркни. Но это тот самый человек – шотландский торговец недвижимостью, который соблазнил жену Рэггли; тот человек, который пил шотландское виски в баре, а потом уехал на поезде в Эдинбург. Никто бы не узнал о нем, если бы не вы.

– Но я имел в виду… – растерянным тоном начал отец Браун.

В этот момент перед входом в гостинцу раздался лязг и рокот тяжелых автомобилей, и в дверях бара замаячили двое или трое полицейских. Один из них, которому инспектор предложил сесть, подчинился с одновременно довольным и усталым видом. Он с восхищением посмотрел на отца Брауна.

– Да, сэр, мы поймали убийцу, – сказал он. – Тут нет сомнений, потому что он едва не прикончил меня. Раньше мне доводилось задерживать крепких парней, но такой попался впервые: пнул меня в живот, словно лошадь копытом лягнула, и чуть было не удрал от пяти полисменов. На этот раз вы получили настоящего убийцу, инспектор.

– Где он? – осведомился отец Браун.

– В полицейском фургоне, сидит в наручниках, – ответил полицейский. – Лучше пусть остается там до поры до времени.

Отец Браун тяжело опустился, почти рухнул в кресло, и бумаги, которые он нервно тискал в руках, вдруг разлетелись по полу вокруг него, словно пласты слежавшегося снега. Не только выражение лица, но и все его тело создавало впечатление лопнувшего воздушного шарика.

– Ох… ох… – приговаривал он, как будто любое добавление было излишним. – Ох… Опять я это сделал.

– Если вы хотите сказать, что снова поймали преступника… – начал Гринвуд, но священник остановил его шипящим восклицанием, похожим на звук пузырьков в стакане с содовой.

– Я хочу сказать, что это случается постоянно, но не возьму в толк, почему. Я всегда стараюсь выражаться ясно, но другие вкладывают в мои слова совершенно иной смысл.

– Теперь-то в чем дело? – воскликнул Гринвуд, охваченный внезапным раздражением.

– Понимаете, я что-то говорю, – произнес отец Браун слабым голосом, который сам по себе передавал незначительность сказанного, – но что бы я ни говорил, в моих словах находят нечто большее. Однажды я увидел разбитое зеркало и сказал: «Здесь что-то случилось», а мне ответили: «Да, вы правы, двое мужчин боролись друг с другом, а потом один выбежал в сад», и так далее. Я этого не понимаю. Для меня «что-то случилось» и «двое мужчин боролись друг с другом» – совершенно разные вещи. Осмелюсь утверждать, я читал старинные трактаты по логике. То же самое происходит и сейчас. Похоже, вы все уверены, что этот человек убийца, но я не называл его убийцей. Я сказал, что это тот человек, который нам нужен. Это действительно так: я очень хочу увидеть его. Он мне нужен как единственный человек, которого у нас до сих пор нет в этом отвратительном деле, – как свидетель!

Полицейские, нахмурившись, смотрели на него, словно пытались осознать новый и неожиданный поворот в споре. После небольшой паузы священник возобновил свои объяснения:

– С первой минуты, когда я вошел в этот пустой бар, или салун, то понял, что все дело в его пустоте и уединении. У любого там была возможность остаться наедине с собой – иными словами, без свидетелей. Когда мы вошли, управляющего и бармена не было на месте. Но когда они были в баре? Какой смысл воссоздавать хронологию событий, если кто угодно мог оказаться где угодно? Сплошное белое пятно из-за отсутствия свидетелей. Я все же полагаю, что бармен или кто-то еще находился в баре незадолго до нашего прихода, поэтому шотландец смог получить шотландское виски. Но мы не можем даже гадать, кто отравил шерри-бренди, предназначенное для бедного Рэггли, пока точно не установим, кто и когда побывал в баре. Теперь я хочу, чтобы вы оказали мне еще одну услугу, несмотря на это глупое недоразумение, очевидно произошедшее по моей вине. Я хочу, чтобы вы собрали всех людей, побывавших в этой комнате, – думаю, всех их можно найти, если только мусульманин не отправился обратно в Азию, – а потом освободить несчастного шотландца от наручников, привести его сюда и расспросить, кто подавал ему виски, кто еще находился в баре и так далее. Он – единственный человек, чьи показания включают тот момент, когда произошло преступление. Не вижу ни малейших причин сомневаться в его словах.

– Но послушайте, – запротестовал Гринвуд, – выходит, мы возвращаемся к персоналу гостиницы? Кажется, вы уже согласились, что управляющий не может быть убийцей. Это бармен или кто-то еще?

– Не знаю, – безучастно отозвался священник. – Я не уверен даже насчет управляющего. О бармене мне вообще ничего не известно. Управляющий, возможно, о чем-то умалчивает, даже если он не убийца. Но я точно знаю, что существует единственный свидетель, который мог что-то видеть. Поэтому я и просил, чтобы полицейские ищейки отправились за ним хоть на край света.

Когда таинственный шотландец наконец предстал перед собравшимися, он оказался внушительным мужчиной, высоким, узколицым, с выступающими скулами, резко очерченным носом и пучками рыжих волос на голове. Он носил не только шотландский плащ-накидку, но и шотландскую шапку с завязывающимися лентами. Его насупленный и враждебный вид был вполне понятен, но каждый мог видеть, что такой человек будет оказывать сопротивление при аресте и не погнушается насилием. Неудивительно, что у него дошло до драки с таким задирой, как Рэггли, а обстоятельства его задержания убедили полицейских в том, что они имеют дело с типичным убийцей. Но он называл себя уважаемым фермером из Абердиншира по имени Джеймс Грант, и каким-то образом не только отец Браун, но даже инспектор Гринвуд – проницательный человек с огромным опытом – вскоре убедился, что сдержанная ярость шотландца была свидетельством его невиновности, а не вины.