Владимир Константинов - Зверь Страница 31

- От демагога слышу. И все! Хватит! Выбрось из головы эти глупости. Иди, работай.

- Я могу написать новое заявление и зарегистрировать его у секретаря.

Прокурор встал, обошел стол, подошел ко мне, положил руки на плечи и, наклонившись, проникновенно сказал буквально словами моей мамы:

- Какая тебе шлея под хвост попала? Это же несерьезно. И потом, Сережа, ты мне очень нужен. Если хочешь возглавить следствие по этому делу? Пожалуйста, я не против. Но для этого совсем не обязательно переходить в следователи. Давай считать, что мы обо всем договорились. Лады?

Крыть мне было нечем и я согласился:

- Лады.

Вернулся в свой кабинет, ущущая какую-то раздвоенность. Ага. С одной стороны, был недоволен собой, что не смог настоять на своем. С другой, был рад, что случилось так, как случилось, что дал себя уговорить прокурору и этому придурку Иванову. О-хо-хо! Вот и попробуй тут разобраться в других, когда в себе самом, порой, разобраться не можешь.

"Сам дурак! - тут же услышал знакомый голос, - Если мозгов нет, то, вместо того, чтобы оскорблять, сказал бы спасибо умным людям".

"Спасибо, родной! Спасибо, благодетель!" - саркастически рассмеялся я.

"Нечего ёрничать и выступать тут передо мной. Артист тоже мне выискался. Заколебал, блин, свой импульсивностью! Она к лицу какой-нибудь институтке или желторотому юнцу. В твоем возрасте это выглядит смешно и пошло."

"Да пошел ты! - беззлобно огрызнулся я. - Будут тут всякие ещё учить".

"Тебя не учить, тебя лечить надо, долго и основательно, Ага. Удивляюсь я прокурору - как можно подобному неврастенику доверять управление?"

"Слушай, отвали, а? Не мешай работать".

"Ты считаешь, что стоит мне замолчать и все проблемы сами собой решаться? Заблуждаешься, Сережа. Дело не во мне, а в тебе самом. Пора тебе, дорогой, повзрослеть. Давно пора."

"Спасибо за совет. Обещаю как-нибудь на досуге им воспользоваться. А теперь, извини, мне некогда. Будь здоров и не кашляй! Передавай привет родным и знакомым!"

"Пошляк!" - фыркнул Иванов и исчез.

Позвонил Говорову и попросил его принести мне дело. Минуты через три он появился с двуми внушительными томами, выложил их передо мной на стол. Я сообщил ему о своем решении. Он пожал плечами, скептически улыбнулся и ответил словами известной песни Высоцкого:

- "Жираф большой, ему видней".

Не знаю - почему? Но только слова эти мне очень не понравились. Спросил:

- Что ты этим хочешь сказать?

- Только то, что сказал. Ни больше и не меньше. - И столько на его симпатичной физиономии было ехидства, что я понял - мой авторитет переживает не лучшие времена.

- Что-то вы все как-то иносказательно, юноша, все намеками, намеками. Подобными поведением вы рискуете потерять благосклонность любимого начальства. Вас это не пугает, нет?

- Нихиль хабэнти нихиль дээст (ничего не имеющему нечего терять), ответил Говоров.

- Ах, вы вот так ставите вопрос? В таком случае, не смею вас больше задерживать.

"Хороший парнишка, - подумал я после его ухода. - Из него со временем вырастит совершенно классный следователь. А как человек, он уже состоялся. Правда, немного пижон, фасонит знанием латыни, на все имеет свою точку зрения. Так это и хорошо. Во всяком случае никогда не будет гнуться перед начальством, по лакейски заглядывая в глаза. Словом, наш человек. Ага."

После обеда я окончательно понял, что поступил совершенно правильно, дав уговорить себя прокурору. Ко мне вернулся утерянный было оптимизм и хорошее настроение. Вновь принялся за изучение материалов дела. В это время позвонил Рокотов.

- Сережа, объявились Барсуков и Сидоров, - сообщил он.

- Команда "Орла"? - догадался я.

- Да.

- И где же их нашли?

- Сами явились в дежурную часть Совесткого РУВД. Мне только-что звонил начальник райуправления. Что с ними делать?

- Вези их ко мне.

- Понял. Сейчас распоряжусь. Сам будешь допрашивать?

- Обязательно и всенепременно. С сегодняшнего дня "командовать парадом буду я".

- В смысле?

- В смысле - с позволения "монаршей" особы, лично возглавил следствие по делу.

- Я очень рад. А мне разрешишь присутствовать при допросах?

- Лишь в порядке особого исключения. Кстати, как там поживает Дина?

- Хорошо поживает. Передает тебе привет.

- Спасибо. Если мне не изменяет память, то у неё скоро день рождения?

- Черт! Совсем забыл. Она ведь вас со Светланой пришлашала. В субботу вас ждем.

- Вот так, пока сам не напросишься, ты и не вспомнишь про старых друзей. Обидел ты меня, Володя. До глубины души обидел. Ага. От кого, от кого, а от тебя я этого не ожидал.

- Ну, завыступал! - рассмеялся Рокотов.

- И смех мне твой непонятен. Что с тобой случилось, Володя? Ведь я тебя помню скромным, добрым и отзывчивым человеком. Откуда и главное когда в тебе появилась эта забывчивость, это безразличие к судьбам соратников по совместной борьбе? Неужто начальственное кресло до такой степени тебя испортило?

- Похоже, Сережа, у тебя сегодня хорошее настроение?

- Настроение - нарочно не придумаешь. Я вдруг понял, что не нужно создавать себе дополнительные трудности, а принимать жизнь такою, как она есть.

- Бог мой, какой глубоконаучный вывод! - с сарказмом проговорил Рокотов. - Как тебя угораздило до него додуматься?

- Зря, Вова, иронизируешь. Именно к самым простым, казалось, лежащим под ногами, вещам люди приходят в последнюю очередь.

- Ну-ну. Как там Миша Краснов?

- А что Краснов? С ним-то как раз все в порядке. Он, в отличие от некоторых, всегда помнит и любит своих друзей. Работает юрисконсультом в Управлении авиации, спокоен, счастлив, набирает новые килограммы. А что это ты о нем вспомнил?

- Мне кажется, его тебе явно не хватает. Потому и переключаешься на других.

- А мне не кажется, я в этом уверен - у тебя слишком много свободного времени. Потому и пудришь мне мозги всякой глупостью. Демагог!

- Это я-то?! - очень удивился мой друг.

- Нет, Володя Путин. Что за глупый вопрос? Знаешь чем ты отличаешься от своего великодержавного тезки?

- И чем же, интересно?

- Тем, что он вешает лапшу на уши всему населению, а ты - конкретно мне.

- Ладно, Сережа, ко мне пришли. Завершим нашу дискусию на "очной ставке". Бывай!

- Будь здоров, Вова!

Вновь принялся за изучение дела. Дошел до актов судебно-медицинских экспертиз, внимательно их прочел и у меня возникло множество вопросов. Позвонил Ачимову.

- Николай Сергеевич, ты читал акты экспертиз?

- И очень внимательно.

- Что скажешь?

- Я хотел бы вначале услышать твое мнение, Сергей Иванович.

- У меня появились большие сомнения, что девочка была изнасилована.

- У меня тоже.

- Ты с экспертом говорил?

- Да, звонил. Он сказал, что и у Сунжикова характер телесных повреждений не подтверждает изнасилование.

- Срочно допроси его по обоим актам.

- Хорошо, сделаю.

- Как обстоят дела с поиском свидетелей?

- Только-что допросил супружескую пару. Они не только видели Сунжикова и Субботину, но и познакомились и разговаривали с режиссером.

- И что же она им сказала?

- Зовут её Елена Николаевна. Работает на киностудии Горького. Снимает фильмы для детей и юношества.

- Каким же образом оказалась в нашем городе?

- Об этом они не говорили.

- Подвези протоколы их допросов.

- Хорошо. А ты, никак, сам решил заняться расследованием этого дела?

- Решил. Есть ещё вопросы, гражданин начальник?

- Нет, вопросов больше не имею. Рад поработать с тобой в одной команде.

- В таком случае, будь здоров, дружище!

После разговора с Ачимовым я ещё более укрепился во мнении, что кто-то затеял с нами опасную и непонятную пока игру. Ага. Уж не пытается ли этот некто вновь пустить нас по ложному следу. Очень на то похоже.

Глава шестая: Барков. Идея фикс.

Это был то ли бал-маскарад, то ли шабаш нечистой силы. Гремела, визжала диссонирующая, с рваным ритмом музыка, усиливая душевную дисгармонию. Под неё дергались, будто марионетки, кружились, плясали, паясничали грубо размалеванные яркими красками смеющиеся маски. Во всем этом был какой-то непонятный, зловещий смысл. Хотелось убежать куда подальше. Но я понимал, что бежать некуда. То, что должно было случиться, случится именно здесь - в этой какофонии звуков, калейдоскопе отвратительных масок. Никогда я ещё не испытывал такого одиночества. Было страшно и жутко, будто присутствовал на собственных похоронах. На мне был совершенно нелепый костюм капуцина. Из-под короткой одежды торчали голые, покрытые буйной рыжей растительностью лодыжки. На ногах надеты черные тапочки. Я очень стеснялся своего костюма и сильно комплексовал. Бестолково толкался меж танцующими, не понимая, как, каким образом я здесь оказался, и с каждой новой секундой все более ощущал приближение страшной, роковой минуты. Маски показывали мне языки, хватали за одежду, волосы, улюлюкали. Но вот, музыка неожиданно смолкла.