Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола Страница 31

— А, это опять вы. Еще раз добрый день, сеньора Руано, — откликнулся Паньягуа, особенно выделив слово день, как будто на Беатрис мог произвести хоть какое-то впечатление его саркастический намек на то, что, тогда как в Гонконге, быть может, и день, в Мадриде все еще самая настоящая ночь.

— Не вижу в нем ничего доброго, Паньягуа, — раздался суровый голос на линии. — Выслушайте внимательно, что я вам скажу. Мы говорили с вами всего пять минут назад, и вот теперь оказывается, что вся эта пантомима, вся эта якобы удавшаяся, по вашим словам, постановка с дьяволом в действительности повлекла за собой самые что ни на есть катастрофические последствия.

— Что случилось, сеньора?

— А то, — веско сказала Беатрис со всей решимостью, так хорошо знакомой Паньягуа с давних времен, — что я только что получила на свой автоответчик сообщение от Инес: она объявила, что не сможет увидеться со мной, когда я буду в Мадриде, потому что сама будет в это время в отъезде. И предупредила, чтобы я не удивлялась, если, когда я позвоню к ней домой, к телефону подойдет мужчина. Вы слышите меня, Паньягуа? Тип с уругвайским акцентом! Понимаете, что я говорю? Она сказала, чтобы я привыкала к его произношению, потому что теперь я буду слышать его очень, очень часто. Как вам это нравится? И еще Инес заявила, что жизнь прекрасна, и передала привет Ферди. Паньягуа, вы у телефона?

Он, подняв глаза к потолку, терпеливо слушал.

— Разве мои указания были не ясны? Разве я не говорила, что обращаюсь к вам только потому, что собираюсь преподнести дочери ко дню рождения, к ее сорокапятилетию, уникальный подарок — такой, какой должна была ей с самого детства? Да, да, это правда, сначала вы отказывались и назвали мою идею чересчур экстравагантной, но проблема в том, что вы понятия не имеете о женской природе — ни малейшего, Паньягуа! Поэтому вы так и не смогли понять, что я хотела подарить Инес нечто, способное компенсировать (назовем это так) то, что мы сделали с вами тридцать лет назад, когда я была моложе, а вы были менее щепетильны, чем сейчас.

Паньягуа хотелось бы вмешаться и возразить Беатрис, что, во-первых, не нужно быть знатоком женской души, чтобы понять, что весь этот фарс («красивейший мужчина в подарок») — в лучшем случае был шуткой, эксцентричным сюрпризом слишком богатой матери, бредовой идеей и вмешательством в чужие дела. А во-вторых — хотелось ему сказать сеньоре Руано — тридцать лет назад он был так же или даже более щепетилен, чем теперь. Он никогда не забывал того, что они сделали — однако не по причине самого этого факта (в конце концов, многие врачи прописывают снотворное детям, и многим родителям хочется, чтобы в определенных случаях их дети спали как можно крепче), а из-за никем не предвиденной трагической развязки. Именно по этой, а не по какой-либо другой причине Паньягуа и согласился помочь Беатрис на этот раз.

«Нет ничего глупее, чем сознательная ошибка», — сказал себе Паньягуа, хотя это плохое утешение, потому что дней двадцать назад он совершил непоправимую оплошность — снова встретился с Беатрис. Как он мог это допустить! Встреча произошла здесь, у него дома, и сеньора после краткого предисловия (вернее — просто вздоха) объяснила ему цель своего прихода. При этом она сопровождала свои слова таким умопомрачительным взглядом (Боже мой, как ей удалось сохранить подобную красоту?), что Паньягуа должен был отвести глаза и поклясться себе, что впредь будет общаться с сеньорой Руано исключительно по телефону, чтобы опять не натворить глупостей. «Всегда меня сбивает с пути этот взгляд», — упрекнул он себя, хотя и не пытался оправдывать этим никакие свои поступки: ни прошлые, ни настоящие, ни будущие…

— Разве я не сказала вам совершенно ясно, когда мы всё так подробно обсудили у вас дома, что юноша должен отвечать строго определенным требованиям?

— Красивейший мужчина на свете, сказали вы, и я могу вас заверить…

— Не мужчина, Паньягуа, нет! Мальчик! Таково было требование. Вы думаете, что, зная отвратительный вкус моей дочери и ее манию интересоваться лишь типами, годящимися ей в отцы, я бы рискнула?.. Сколько лет этому парню?

— На десять-двенадцать меньше, чем Инес, уверяю вас, тридцать с небольшим. Неужели вы действительно думали, что мне удастся найти такого же юного мальчика, как тот — как его звали — Альберто? Но могу вас заверить, он такой же белокурый, как и тот (конечно, когда не в образе Мефистофеля, но это слишком долго объяснять). Если бы вы не стремились всегда управлять жизнью других, думая, что никто не увидит, как вы дергаете за нити, то знали бы, что при определенном везении можно распорядиться чужой судьбой один раз, в лучшем случае — два, но три, как на этот раз, — нет, сеньора. Три — невозможно.

Паньягуа прекрасно знал, какими упреками осыплет его сейчас Беатрис Руано, чтобы заглушить контрдоводы:

— Кто, скажите мне, кто помог вам, когда у вас были проблемы, Паньягуа? Кто на моем месте сделал бы хоть половину того, что я сделала для вас? Что вы собой представляли в двадцать шесть лет, когда я узнала вас? Жалкая библиотечная крыса, молодой актер-дилетант, дисквалифицированный врач!.. А теперь, через столько лет, посмотрите на себя: вы снова в родном городе, материально обеспечены и, что самое главное, — без прошлого, будто ни разу не оступались в своей жизни. И мне вы обязаны — ни много ни мало — возможностью начать свою жизнь сначала в обмен на единственную мизерную услугу. Ответьте: разве вы не должны быть по гроб жизни благодарны мне за это? К тому же: что я просила у вас за все это время? За столько лет — почти ничего, и теперь я просто хотела, чтобы вы помогли мне в осуществлении моего плана. Декорации, постановки а-ля Пиранделло, розыгрыш договора с дьяволом и прочая чушь — это все ваши собственные выдумки, артистические выкрутасы. Но мне плевать на ваши выкрутасы, я ждала результата! Вы обязаны были помочь мне, признайте это.

«Слоны никогда ничего не забывают, — вдруг подумал Паньягуа. — Слон способен через много лет отыскать не только своих врагов, но и обычную ветку, о которую однажды он с особенным наслаждением почесался, тот незаметный сук, много лет назад сослуживший ему хорошую службу». Конечно, внешне Беатрис Руано была вовсе не похожа на слона, но в своем обращении с людьми она была действительно толстокожей. И вот они снова встретились, и каждому досталась его прежняя роль, а это означало, что теперь Паньягуа ожидали дальнейшие искажения истины и упреки, будто он находится в услужении у Беатрис, будто до сих пор был ей чем-то обязан и не выплатил уже все сполна.

— Скажите мне, Паньягуа: как мать и дочь могут быть такими разными? Такими разными! Потому что последствия вашего дурацкого подарка к сорокапятилетию («Моего подарка?» — терпеливо подумал Паньягуа) для меня просто необъяснимы. Как, вместо того чтобы забыть неподходящую любовь и старую глупость, случившуюся в детстве («Глупость?» — уже менее терпеливо спросил себя Паньягуа), моя дочь могла влюбиться в типа, предназначенного только для встряски? (На этот раз Паньягуа вообще ничего не подумал.) Вы отдаете себе отчет в том, что натворили, небрежно отнесясь к деталям и наплевав на мои указания? (Паньягуа молчал.) Не хотите — не отвечайте, но теперь вы просто обязаны помочь мне исправить положение, так что на вашем месте я бы начала уже обдумывать план действий.

Грегорио Паньягуа снова поднял глаза к потолку, перестав слушать голос сеньоры Руано: указательным пальцем он обводил заголовок главы, которую читал, когда в первый раз зазвонил телефон. Книга Захария Пеля до сих пор лежала открытая на столе. Второй разговор так затянулся, что уже рассвело, и поэтому нетрудно было разглядеть большие черные буквы, которые обводил палец Паньягуа. Всего два слова: «Non» и «Serviam» — «не стану служить». Затем указательный палец спустился к следующему параграфу, где автор говорил о том, что дьявол был волен восстать против Бога, но в то же время был обязан ему покоряться и поэтому продолжал служить Создателю, однако по-своему — обманывая его.

Тогда Паньягуа вспомнил, что почувствовал много лет назад, в ту ночь, когда встретился с сеньорой Руано и она привела его в комнату девочки. «Можете осмотреть ее спящей, этого вполне достаточно, вы ведь были… вы же врач, хочу я сказать. Нет никакой необходимости будить девочку, вовсе не нужно, чтобы она вас видела. Вы вполне и так можете определить вес, возраст и порекомендовать, сколько средства необходимо для того, чтобы девочка спала спокойно и, даже проснувшись, приняла бы все за сон. Конечно, лучше, если вы сами будете давать снотворное. Просто и безопасно».

«Сеньора, не требуйте, чтобы я рассчитал все прямо так, на глаз, тем более речь идет о ребенке», — возразил Паньягуа, но сеньора перебила его, не дав даже договорить: «Не глупите, Паньягуа, я бы не обратилась к вам, если бы вы были… так сказать, традиционным врачом. К тому же эта ситуация временная, я больше никогда не буду просить вас об этой услуге: моя дочь скоро вернется в свой канадский колледж. Я прошу вас лишь о том, чтобы вы оказали мне маленькую медицинскую помощь в течение трех ночей. Что для вас — или для ребенка — три ночи? К тому времени окончатся каникулы по случаю Страстной недели, и мне больше это не понадобится».