Александр Кашин - Агентство «БМВ» Страница 31

— А выкидной нож? — замороженным голосом поинтересовался Мамонов, расположившийся на диване — поближе к шефу. — Ты его достал первым! Теперь Шилова подумает, что кто-то из наших решил подколоть ее бесценного Кортнева. А знаешь ли ты, чем чреваты такие штуки?

Мамонов, ревниво следивший за восхождением рядом с Черкасовым новой звезды — Гвоздя, в определенном смысле ревновал его к шефу, а потому старался, чем можно, ему подгадить, хотя особенно с этим и не пережимал — просто-напросто потому, что боялся десантника.

— Да какой там нож? — хмыкнул Гвоздь, наливая себе пива и жадно выпивая стакан — его огромный кадык двигался вверх и вниз, как заведенный, и это зрелище почему-то приковывало к себе внимание Мамонова до чрезвычайности. — Так, итальянская игрушка. Если на то пошло, то и у Кортнева такая же точно итальянская зубочистка имелась. Вот если ты, Мамонов, хочешь увидеть нож настоящий — тогда смотри!

Гвоздь вытащил из кожаных ножен, висевших, как маленький рюкзак, у него на спине между лопаток, огромный, отливавший воронением клинок с зазубринами у рукояти и ткнул его Мамонову чуть ли не под нос. Мамонов поморщился и тыльной стороной ладони отвел клинок от себя.

— Что, не нравится? — хохотнул Гвоздь, высоко вскидывая вверх руку и пряча оружие в ножны — за шиворот пиджака. — Подумаешь, чистоплюй какой нашёлся! А кто в свое время директора «Антрацита» грохнул — не ты, что ли?

Такой случай и в самом деле имел место, и Мамонов изо всех сил старался о нем забыть — тем более что дело это было, что называется, «свойское», когда разборку устроили свои. Тогда не поделили акции крупнейшего угольного концерна, и директор Худо яров первый схватился за оружие. С тех пор Мамонов всячески убеждал себя, что стрелял в целях самообороны.

— Да хватит вам грызться, — миролюбиво, со всем не так, как обычно, произнес Черкасов, закончив высматривать за окном нечто такое, что было открыто только его взору. — Ты мне, Мамонов, лучше вот что скажи — ты выяснил, что такое «Иголька»? Наверняка это тоже прозвище — известное определенному кругу людей.

— У меня, Александр Николаевич, как всегда, все готово. Как в аптеке. Извольте, так сказать, глянуть.

Мамонов прошел к компьютеру, щелкнул несколькими тумблерами, проделал несложную операцию с «мышью», и на экране высветилось: «Игла гравировальная — тонкий металлический штифт с конусообразным или срезанным концом. Применяется в гравюре на металле и в литографии».

Мамонов обвел взглядом триумфатора маленькую компанию.

— Ну как, Александр Николаевич? — поинтересовался он. — Теперь вы убедились, что в нашем деле нужны не одни только «гвозди»?

Гвоздь пробурчал что-то не слишком лестное в адрес Мамонова, с минуту глядел на монитор, после чего скривил рот в тонкогубой улыбке.

— Хренотень какая-то… Штифт с концом… Металл, литография — это все к чему, а?

Черкасов, наоборот, словно прилип к экрану компьютера. То, что он увидел на мониторе, ему явно нравилось.

Плюхнувшись в кресло, он сплел на животе пальцы и произнес:

— Ну, что я тебе говорил, сукин кот? Мансур рассказал даже то, о чем, в сущности, не имел представления. Что для этого тупого азиата какая-то «иголька»? Так… мираж. Но слово это все-таки ему в башку засело. И отложилось — потому что прозвище это довольно необычное.

— Александр Николаевич, — сказал Гвоздь, невольно подтягиваясь, потому что Черкасов уселся рядом, — «Иголъка», «шпилька» — это все хорошо. Делать-то что будем? — Гвоздь норовил взять реванш у «сукиного кота», чей успех у шефа не был ему до конца понятен. — Насколько я врубаюсь, это кликуха кое-что говорит о том, чем этот Цитрус промышляет и в каких местах тусуется, — продолжал Гвоздь, пытаясь определить для себя круг проблем. — Тогда, может, нам взять Мансура — да и прогуляться с ним по этим самым местам — вдруг Мансур его узнает? Шанс, конечно, ничтожный, но все-таки есть, — добавил он.

— Как ты, интересно, станешь этого самого Мансура прогуливать, — с ехидной ухмылкой произнес Мамонов, — когда ты ему из своего любимого «Люгера» выбил напрочь голеностоп? Уж лучше бы ты стрелял ему в плечо…

— Дурак ты, — только и сказал Гвоздь и отвернулся. Ему, как человеку военному, было ясно, что промедли он хоть секунду — и Мансур бы ушёл.

Черкасов, надо сказать, хорошо это понимал. Некоторое время он сидел, глубоко задумавшись, после чего поднял тяжелую лысую голову и оглядел долгим взглядом своих людей. Мамонов — как всегда — смотрел ему чуть ли не в рот и готов был исполнять любое его задание. Кроме того, он умел действовать самостоятельно. Другое дело, полагаться на его инициативу Черкасов не мог и не хотел — незачем было давать «сукиному коту» слишком много воли. Он, конечно, дурак, но, как показали последние события, дурак довольно хитроумный.

Гвоздь же был исполнителем в его, так сказать, идеальном виде, хотя и с фантазиями. Правда, его фантазии распространялись в основном на боевые операции. По большому счету, Гвоздь и Мамонов были людьми вполне подходящими — так сказать, руки и вполне работоспособный мозг, вдохновляемые мощным интеллектом. На данный момент Черкасову ничего другого и не требовалось.

— Значит, так, Гвоздь, — сказал он, — ты поедешь на Измайловский рынок. Там у художников главное толковище. Тебе не кажется, что ты сам и особенно твой друг Мансур чем-то походите на вернувшихся с войны ветеранов? Придется тебе вместе с Мансуром сделать вид, что вы разыскиваете бывшего однополчанина по прозвищу Иголка или Цитрус — можешь называть обе клички. Работа непыльная, но скучная и может затянуться — так что ты, Гвоздь, много не пей. — Тут Черкасов ухмыльнулся — он знал, что сколько бы ни пил Гвоздь, ему это было что слону дробина.

— И не дай тебе Бог налить Мансуру: ты ж понимаешь, Гвоздь, что ему смотреть надо — и очень хорошо смотреть. Чтобы Цитруса увидеть. — Тут Черкасов нахмурился и пожевал губами. — В это я, как ты догадываешься, не очень верю, но всё-таки… Посули ему пять тысяч баксов в случае успеха… На эти бабки он сможет жить в своем Казахстане в течение лет примерно ста… Сам понимаешь, Касым его в суть своих дел не посвящал — ну и соответственно платил ему копейки. Ты все понял? — голос Черкасова неожиданно набрал страшную силу, и даже непробиваемая голова Гвоздя в плоском берете дернулась, как будто рядом с ней взорвалась граната.

Не получив никаких дополнительных инструкций, Гвоздь вышел. Мамонов расцвел.

— Здорово вы его, Александр Николаевич, — сказал он. — Сразу свое место стал знать, суконка!

— А ты-то — свое знаешь? — Черкасов поднял тяжёлый взгляд на своего помощника.

— Знаю, — сказал как отрезал «сукин кот». — Командуйте — все выполню. Вы, Александр Николаевич, для меня все равно что капитан первого ранга!

— Ну и славно, — произнес Черкасов, уложив руки на животе — вертеть пальцами. — Ты ведь не Гвоздь, ты лучше понимаешь, что такое «иголька». А потому тебе предстоит бродить по инстанциям — то есть по художественным вузам — отыскивать следы высококлассного графика-гравера, который способен сделать то, что делал Цитрус — то есть изготовлять фальшивые «грины» достаточно высокого качества. И не забудь, — огромный волосатый кулак Черкасова, которого так боялся Мамонов, замаячил в непосредственной близости от его носа, — внешность этого графика должна тютелька в тютельку совпадать с описанием, полученным от Мансура.

— Плёнки давай — и поскорее! — Капустинская одарила Летову злобным взглядом и протянула к ней руку с хищно загнутыми ногтями — настоящую лапу коршуна. Боря сидел за столом и, старательно отворачивая от Маринки морду, смотрел в окно — тоже был недоволен Летовой: какого, спрашивается, хрена она смылась с Кортневым и никого не предупредила? Короче говоря, Летовой оставалось одно — стоять и «обтекать» по полной программе.

Тем не менее она сдаваться без боя не собиралась.

— Нет у меня никаких пленок, — тоже довольно агрессивно провозгласила она. — Потому что я хлопнулась в обморок, когда Кортнев выхватил в «Первой формуле» нож. На него полез какой-то дебил в голубом десантном берете. Что, не нравится? Тогда увольняйте меня к чертовой матери, потому что я в жизни не думала — исходя из того, как сладко Валентина пела, расписывая цели и задачи нашего агентства, — что перед моим носом начнут сверкать ножи!

— Ишь какая слабонервная, — ядовито сказала Валентина. — А вот с Кортневым бежать через заднюю дверь тебе духу хватило!

Маринка устало присела к столу и, облокотившись на столешницу, оперлась подбородком на руку.

— Ну что вы от меня хотите, а? — спросила она, обращаясь, скорее, к Борису, нежели к пылавшей злобой Капуетинской. — Неужели не понятно, что Игорь мигом раскусил нашу комбинацию с внучкой Авилова и мне оставалось одно: предстать перед ним в роли доморощенной Мата Хари! Для не слишком образованных сотрудников конторы, — тут Летова возвела русалочьи глаза на Капустинскую, — могу дать разъяснение, что это была шпионка международного класса. Так, кстати, Игорь меня и назвал.