Спецназовец. Шальная пуля - Андрей Воронин Страница 31

– И автоматически приобретаю статус мученика, – добавил Расулов. – В этом случае моя смерть ничего не меняет. Те, у кого не хватило ума и мужества пойти за мной живым, пойдут за мертвым. А поведут их мои сыновья. Нет, дорогой, просто убрать меня мало, надо опозорить, выставить лжецом. И спешный отъезд за границу немало этому поспособствует. Твой друг Быков любит повторять: побежал – значит, виноват. Какая тогда разница, жив я или умер?

– Ну, тогда я просто не знаю, что еще тебе посоветовать, – развел руками Юрий.

– Хочешь меня оставить, дорогой? – бросив на него быстрый проницательный взгляд из-под нависающих бровей, спросил уважаемый Магомед. – Поверь, если ты примешь такое решение, я не затаю обиды.

– Как же я тебя оставлю? – возразил Якушев. – Куда я пойду? Твои земляки, наверное, уже превратили мою квартиру в руины. Заманил в гости, а теперь на улицу гонишь – так, что ли, получается?

– Когда начнется штурм, оказаться на улице – даже в сорокаградусный мороз и даже без штанов – будет гораздо полезнее для здоровья, чем пользоваться моим гостеприимством, – заметил Расулов.

– Мое здоровье – мое личное дело, – объявил гость. – Сам пью, сам гуляю… Я с восемнадцати лет на войне, а ты мне толкуешь про здоровье.

– До сих пор ты воевал на другой стороне, – вскользь заметил кавказец.

– На этой самой! Если я тебя правильно понял, ты делаешь все, чтобы предотвратить новую войну, новые жертвы среди своих и моих земляков. Ну, и какая сторона в этом случае моя, какое дело правое? Сам не перевариваю, когда люди, сидя на горшке, говорят высоким стилем, – добавил Юрий другим, слегка смущенным тоном и развел руками, – но не моя вина, что вы, политики, затрепали хорошие слова до полной потери первоначального смысла, а других взамен не придумали.

– Я никогда не лгу, – оскорбился Расулов.

– Хотелось бы верить. В противном случае я очень расстроюсь и начну делать глупости. Мне, знаешь ли, тогда будет наплевать, какой политический эффект возымеет твоя безвременная кончина у тебя на родине.

– Угрожаешь, дорогой?

– Предупреждаю, уважаемый.

Расулов тяжело вздохнул.

– Правильно про нас говорят, что мы умеем устраиваться не хуже евреев. Смотри, как я хорошо устроился! Одному человеку могу доверять, и тот мне угрожает!

Якушев усмехнулся и сунул в зубы очередную сигарету. В ванной уже было нечем дышать из-за смешавшегося с водяным паром табачного дыма, и он, дотянувшись до двери, толчком распахнул ее настежь. Сырой, пахнущий жженым табаком туман заколыхался и лениво пополз наружу.

– На твоем месте, – сказал Юрий, – я бы не стал так уж сильно мне доверять. А вдруг твои джигиты ни при чем, и микрофоны в твоем доме установил я?

– Я сам к тебе обратился, – напомнил Расулов.

– Не от хорошей жизни, – в свою очередь, напомнил Якушев. – Зная некоторые факты твоей и моей биографии, ничего не стоило организовать условия, при которых ты был вынужден обратиться ко мне за помощью.

– А кто их знает, эти факты?

– Ты, я, Быков, пара-тройка высокопоставленных офицеров ВДВ и, возможно, еще кто-нибудь в ФСБ, до кого у нас в тот раз не дошли руки. Мало, что ли? В конце концов, хватило бы и меня одного.

– Но зачем?!

– Деньги и власть. – Юрий вздохнул. – Знаешь, сразу после увольнения из армии я довольно долго носился с идеей написать эти два слова на стене – где-нибудь на видном месте, например, над телевизором. Чтобы, когда захочется поверить тому, что говорят в новостях, смотреть на них и возвращаться к реальности.

– Написал? – поинтересовался кавказец.

– Так запомнил. Повторение – мать учения. Да и учителя попадались хорошие, грамотные. Так что тебе следует хорошенько подумать, прежде чем называть меня своим доверенным лицом.

– Ну, деньги – это я еще могу понять, – сказал Расулов. – Но какую власть ты получишь, погубив меня?

– Ту, которую дают деньги. Власть над официантом в ресторане или продавцом в магазине, который ты приобрел на свои тридцать сребреников – не так уж мало для того, кто еще вчера был не властен даже над собой!

– Ценю твою откровенность, дорогой, – сказал Расулов. – Но не считай меня наивным глупцом. Я имел все это в виду, когда обратился к тебе, и буду иметь в виду впредь. Здесь, в этом доме, ты находишься под моим наблюдением. И если ты действительно работаешь на них, во что мне по-прежнему трудно поверить, первый твой неверный шаг автоматически станет последним. Твоими стараниями в этом доме хватает людей, которые с радостью перережут тебе глотку.

– Ну, ладно, – хлопнул себя ладонями по коленям Якушев. – Давай считать, что обмен любезностями закончен. Пора расходиться, а то у кого-нибудь непременно возникнет вопрос, чем это мы с тобой так долго занимаемся в ванной.

– Что станем делать, дорогой?

– Ждать гостей с Кавказа. Надо постараться схватить их за руку раньше, чем это сделает ФСБ.

– И что? Убить? Сдать властям? Не забывай, это мои гости!

– Но не мои же, – хладнокровно напомнил Якушев. – Если тебя так волнует перспектива нарушить законы гостеприимства, я, так и быть, откручу им головы где-нибудь за воротами. Кроме того, гость, который сознательно подставляет хозяина под спецназовские пули – сволочь, а не гость.

– Ты прав, дорогой, – без видимого энтузиазма согласился Расулов и встал, отставив на крышку стиральной машины чашку с остывшим, так и не допитым кофе. – Жизнь – сложная штука, э!

– Надо было дожить до седых волос, чтобы это понять, – тоже вставая, с усмешкой заметил Якушев. – Воистину, глубока мудрость кавказских старейшин!

Уважаемый Магомед отреагировал на этот выпад лишь грустной улыбкой и вышел из ванной. В гостиной продолжал грохотать, вопить и лязгать телевизор. Фильм про ходячих мертвецов уже закончился, и теперь место зомби на экране заняла какая-то эстрадная группа, участники и, в особенности, участницы которой, на взгляд Магомеда Расулова, мало чем отличались от героев нашумевшего фантастического боевика с Милой Йовович в главной роли.

За окном уже начало светать.

– Гляди-ка, снег пошел, – выглянув наружу из-за занавески, сказал Якушев.

Он не ошибся. Когда Магомед Расулов вышел из гостевого домика во двор, оказалось, что тот уже устлан тонким, как кисея, девственно-белым