Буало-Нарсежак - Волчицы Страница 32

Но вернемся к Бернару. В начале года он решил бежать из лагеря, взяв с собой меня. Он намеревался укрыться в Лионе у своей «крестной». О нем самом, его жизни и планах я знал абсолютно все. Прошу Вас, господин прокурор, обратить особое внимание на эту деталь.

Побег нам удался, и темной ночью мы наконец прибыли в Лион в вагоне товарного состава. Произошло все это в конце февраля — точной даты я не припоминаю. Очутившись на вокзале Ла-Гийотьер, мы заблудились, Бернар попал под локомотив и был раздавлен насмерть…

Карандаш выпал у меня из рук… К чему опять переживать все эти события? Я же отвратительно лгу, обвиняя во всем одну Элен. Разве на мне не лежит в равной степени вина? Разве мне не нужно рассказать кое-что о своем прошлом? И будь я мужчиной — я принял бы смерть как подобает — спокойно и с достоинством.

Сложив листок вчетверо, я попытался найти место, куда бы его можно было спрятать. Пожалуй, лучше всего в пианино, которое Элен уже никогда не раскроет! Позже я непременно продолжу это письмо, а впрочем — не знаю…

Неуверенный и глубоко несчастный, не в силах смириться со всем, что узнал, я брожу по комнатам первого этажа. Вскоре мне приходится сесть. Я так слаб, что свежий воздух сада и дорога наверняка вызовут у меня обморок. К тому же нет никакого сомнения в том, что калитку она закрыла на ключ. Что ж, мне пора возвращаться в постель, а то у Элен могут возникнуть подозрения.

Лестница отнимает у меня последние силы, и я в изнеможении валюсь на кровать. Нет, я ни за что не откажусь от задуманного!

…Она вернулась улыбающаяся и, подойдя к кровати, поцеловала меня.

— Ты был паинькой? Ну-ка, угадай, что я тебе привезла? Вот смотри: печенье!

— Спасибо… но мне что-то не хочется есть…

— Да там же нет ничего, что могло бы повредить тебе: молоко, яйца, мука.

Мне лучше промолчать. Сжав зубы, я стараюсь не закричать от охватывающей меня ярости: молоко, яйца, мука. А еще что?!

С ужасающим спокойствием и нежностью она показывает мне свои покупки. Приоткрыв глаза, я наблюдаю за ней. Теперь я буду зорко следить за пищей! Хотя нет… Ведь я не могу пойти за ней на кухню и посмотреть, что она там стряпает и что отмеряет. Вот она уже сервирует маленький столик на колесиках и берет поднос. Я удерживаю ее за руку и говорю:

— Прошу тебя, не уходи. Сегодня утром мне вовсе не хочется есть.

— Но послушай, дорогой мой, сделай над собой еще одно усилие — тебе необходимо как-то поддерживать себя!

Осторожно высвободившись из моих рук, она удаляется, и до меня доносится звук открывающихся дверок кухонного шкафчика. Она ставит еду на плиту, звеня кастрюлями, и колдует над моей смертью… Ничего, это я тоже опишу со всеми подробностями! Да-да, я все же закончу письмо!

Вернувшись, она усаживает меня, подложив под спину подушки, и ставит мне на колени поднос с едой.

— Суп немного горячий, не знаю, достаточно ли соли? Ну давай, дорогой, съешь… доставь мне удовольствие.

Осторожно присев на краешек кровати, она набирает ложку супа, и так хорошо знакомое мне умиротворение вновь сковывает меня. Открыв рот и проглотив ложку супа, я не ощущаю никакого подозрительного привкуса и тем не менее задерживаю жидкость у себя на языке, прежде чем решаюсь проглотить ее. Но затем все же решительно проглатываю. Я должен расплачиваться. Это расплата за тех, кому я позволил умереть…

— Вкусно, правда? — спрашивает Элен.

— Да, неплохо.

После бульона следует лапша.

— Она горькая, — противлюсь я.

— Бог знает, из чего они ее делают, — не моргнув, отвечает Элен.

Затем я съедаю еще кусочек печенья и все пью, пью. Меня постоянно мучает жажда.

— Вот твои пилюли, Бернар.

— Давай уж, если ты так хочешь…

— Как это, если я хочу?!

— Мне они ни к чему…

— Что ты такое говоришь?! Они приносят тебе облегчение! Ты совсем не так плохо выглядишь, Бернар!

И, обняв меня за шею, она прижимается щекой к моим волосам, и мы долго и молча так сидим. Даже зная, что она медленно отравляет меня, я вовсе не испытываю к ней отвращения и даже не боюсь ее. Для нее я такое же препятствие, каким для меня была Жулия. Теперь я не иду в счет: она меня не убивает, а просто убирает с дороги. Я даже уверен, что ей меня жаль. У меня начинается сильная икота, и последующие четверть часа я бьюсь в приступе боли. Элен держит меня за руки, а я стараюсь уцепиться за нее. Затем спазмы постепенно ослабевают, и я погружаюсь в дремоту, а открыв глаза, вновь вижу ее, уже с молочной кашей, приготовленной для меня. Самое большее через три часа начнется обед, и она опять заставит меня есть. Никто и нигде не думает обо мне сейчас, я полностью во власти этой одержимой женщины. О боже!

Хлопнула садовая калитка. Быстрее! В моем распоряжении не более получаса. Сегодня я чувствую себя слабее, чем вчера, а завтра, вероятно, еще больше ослабну. От страха, что я не успею закончить письмо, у меня дрожат руки. Осторожно спустившись вниз, я убеждаюсь, что мое письмо лежит на прежнем месте. Чтобы выиграть время, я усаживаюсь в гостиной прямо за круглым столом и, перечитав написанное, впадаю в глубокое уныние. Кто мне поверит? Наверняка решат, что это писал какой-то маньяк! Но… другого выхода у меня нет!

…Итак, я пришел домой к Элен Мадинье, и она приняла меня за Бернара, а у меня не хватило сил начать переубеждать ее, потому что я предельно устал. Клянусь Вам, господин прокурор, я говорю чистейшую правду! Когда чувствуешь приближение смерти, то уже не можешь лгать… У Элен была сестра, а точнее, сестрами они были только по отцу. Звали ее Аньес. По целому ряду причин, указывать которые у меня сейчас просто нет времени, сестры питали друг к другу взаимную неприязнь и сильную ревность. Аньес удалось перехватить и спрятать от сестры одно письмо Бернара с его фотографиями, которые он выслал «крестной». Итак, с самого первого дня моего приезда Аньес знала, что я не Бернар, и решила любыми средствами помешать Элен выйти за меня замуж. Вот с чего, господин прокурор, началась эта драма…

Мое запястье и плечо начало сводить судорогой, и строки под карандашом запрыгали. Чтобы прогнать холод, пробиравший меня до костей, я принялся растирать себя. Мне захотелось рассказать еще и о Жулии, однако этот эпизод не относился к области правосудия, а я вынужден был поторапливаться.

Так вот. В один прекрасный день мы с Аньес сильно повздорили (должен признаться, она была моей любовницей). Все это очень сложно объяснить. Я не снимаю с себя ответственности, господин прокурор, в этом есть доля и моей вины. Короче, я в бешенстве выбежал из дому, чтобы остыть и слегка прогуляться на свежем воздухе, а когда вернулся, то нашел Аньес мертвой, а точнее — отравленной. Ее смерть походила на самоубийство. И действительно, Элен сразу же после обеда вышла из дому за покупками, а вернулась уже после того, как я обнаружил, что Аньес мертва. Расследование же велось чисто формально. Всем было известно, что Аньес крайне неуравновешенна. К тому же она однажды пыталась покончить жизнь самоубийством за несколько лет до того. Но Вам, господин прокурор, необходимо будет произвести это расследование еще раз, потому что я со всей ответственностью обвиняю Элен в преднамеренном убийстве сестры.

Услышав шаги на садовой дорожке, я поспешил сунуть листок под крышку рояля, однако наверх подняться так и не успел.

— Что ты здесь делаешь, Бернар?

Если бы во мне еще оставалась кровь, то я, вероятно, покраснел бы.

— Мне захотелось пить, — выдавил я из себя.

— Но там, наверху, у тебя стоит целый графин свежей воды!

— Мне захотелось испытать свои силы…

— Свои силы!.. Свои силы!.. Да ты едва держишься на ногах!

В ее голосе проскользнуло раздражение, и твердой рукой она подтолкнула меня к лестнице. А я почувствовал себя, неизвестно почему, виноватым.

— Не сердись, Элен.

— Я не сержусь, но ты ведешь себя как ребенок, мой дорогой.

С огромной радостью я вновь ложусь в постель, а Элен вскоре уже начинает улыбаться. Как и все предыдущие дни, этот день медленно близится к концу. Вечером у меня начинается рвота, после которой я, опустошенный, лежу неподвижно почти в бессознательном состоянии.

— Ну все, хватит, — шепчет Элен, — теперь я никуда не выйду. Попрошу, чтобы продукты приносили на дом.

— Пустяки, — отвечаю я. — Очередной приступ, вот и все… Не беспокойся.

Весь следующий день она неотступно была при мне, а я так и не решился посоветовать ей заняться своими делами. После обеда я притворился спящим, а она, сидя возле меня, вязала, время от времени прикасаясь к моим рукам. Догадывается ли она, что я хочу перехитрить ее?

Шумно дыша, я начинаю бормотать какие-то неясные гортанные обрывки слов. В своей жизни я частенько дурачил женщин таким образом — тех, которые внимательно следили за моим сном. И вот звон спиц смолкает, затем доносится поскрипывание паркета, и мгновение спустя я слышу, как скрипят петли калитки.