Буало-Нарсежак - Волчицы Страница 33

В одной пижаме спускаюсь вниз, но я настолько ослаб, что вынужден присаживаться и отдыхать почти на каждой ступеньке.

Фразы сложились в моей голове, пока она вязала, я привел их в порядок. А ей и в голову не могло прийти, что думаем мы, по сути, об одном и том же…

…И вот теперь я совершенно уверен, что в мое отсутствие Элен возвращалась домой. Перед этим мне на глаза попалась одна из фотографий Бернара, послужившая, кстати говоря, причиной нашей ссоры с Аньес. Так вот: когда я уходил из дому после ссоры с Аньес, фотография оставалась на столе в ее комнате, а когда вернулся — ее уже не было… Я был совершенно уверен, что Аньес сожгла, уничтожила ее. Но оказалось, что это далеко не так: фотография попала в руки Элен — моей будущей жены. Об этом мне стало известно совсем недавно, когда я случайно обнаружил ее в бумагах Элен. Отсюда следует, что Элен возвращалась домой во время моего отсутствия, а Аньес, по-видимому, рассказала ей, кто я на самом деле, и в качестве доказательства показала фотографию настоящего Бернара. А может, Элен и сама догадывалась? Так ли легко она поверила моей лжи?.. Мне это пока неизвестно, как и то, каким образам ей удалось подсыпать сестре яд в чай. Но несомненно, ей пришлось убрать Аньес с дороги, чтобы получить возможность выйти за меня замуж — за меня, то есть за лже-Бернара, наследника богатого дядюшки Шарля. Теперь, став моей женой, она вынуждена устранить и меня. Цель проста — стать вдовой Бернара Прадалье. Вы понимаете, господин прокурор? Вдова Прадалье может безо всякой опаски для себя потребовать на законных основаниях выдачи ей наследства дяди Шарля. С юридической точки зрения все в порядке, Элен автоматически становится наследницей. А пока я жив, она подвергается большому риску: меня в любой момент могут опознать и разоблачить. (Кстати говоря, это чуть не произошло: меня едва не разоблачила Жулия Прадалье — родная сестра Бернара, которую божественное провидение вовремя убрало с нашего пути. Об этом Вы можете тоже узнать в ходе расследования.) А если умру я, то вместе со мной умрет и тайна, что я несколько месяцев вынужден был называть себя Бернаром Прадалье. Эта уловка принесет Элен несколько десятков миллионов.

…Я весь горю как в огне. Еще немного, и у меня начнут стучать зубы. Но я уже почти закончил. Так, осталось еще одно, последнее усилие.

…Вот в чем состоит правда, господин прокурор. Стоит Вам поискать хорошенько в секретере моей жены, и Вы обнаружите в нем письма частного сыскного агентства «Брулар», касающиеся Бернара и его финансового положения. Вместе с той фотографией, которую Аньес предъявила сестре, эти письма спрятаны в углублении за выдвижным ящичком. Но будет лучше, если Вы произведете вскрытие моего трупа — тогда Вы получите доказательства правдивости моих слов. И последнее: я бы хотел, чтобы правосудие отнеслось к Элен снисходительно. На этот шаг ее толкнул страх перед нищетой. При иных обстоятельствах она бы не осмелилась пойти на это. Но что стоит человеческая жизнь в наше военное время? И в частности, моя? Я вовсе не хочу сказать, что Элен поступила правильно, медленно отравляя меня, но вместе с тем она не так уж и виновата. Поэтому я хочу только, чтобы она знала: ей не удалось меня одурачить. Это мое единственное желание.

Примите, господин прокурор, мои искренние заверения в глубочайшем к Вам почтении.

Я так и не решаюсь войти в кабинет, открыть секретер и поискать конверт. Адрес напишу завтра. До утра я еще дотяну!

Положив письмо в тайник, начинаю взбираться вверх по головокружительно крутой лестнице. Когда Элен открывает дверь и заходит в спальню, я начинаю зевать, делая вид, будто только что проснулся.

— Ну что? Тебе хорошо спалось? — ласково спрашивает она.

— Очень хорошо… Где ты была?

— Внизу.

Бедняжка! Она так безыскусно лжет! Но я начинаю улыбаться первым и поглаживаю ее по руке. Страх отступил. Он вернется позже, за обедом.

— Хочешь кушать? — спрашивает она.

— Нет.

— Я приготовлю тебе картофельное пюре.

Похоже, это ее «любимое» блюдо. Может, именно в него она и подсыпает…

— Так ты поешь?

— Попытаюсь.

И я действительно пытаюсь есть. Но на висках у меня выступает испарина, и я тут же отказываюсь от своих усилий.

— Ну что же ты? — говорит она. — Ведь пюре отличное!

И она начинает его есть прямо у меня на глазах. Значит, не оно… Что же тогда?.. Вода? Компот? Настойка? Она смотрит на меня серыми, с поволокой глазами, и мне кажется, что я нахожу в них какой-то невероятный проблеск сострадания. Мы начинаем обсуждать меню ужина.

— Мне все равно, — говорю я, уже не в силах бороться.

Ночь проходит в мучениях: меня донимают колики и рот наполняется горькой слюной, куда более горькой, чем желчь. Затем наступает мрачное, туманное утро, но я едва вижу его. Я лежу на кровати, словно потрескавшийся и скрюченный побег дикой виноградной лозы на каменной стене.

— Пойду за врачом, — решает она.

И, не желая ничего говорить, я лишь киваю в ответ.

Но воля моя непоколебима, яд не властен над ней. Когда боль немного стихает, я поворачиваюсь на бок, чтобы посмотреть на часы. Проклинаю их. Элен ненадолго выходит. Из дровяного сарая доносится визг пилы — это пришел старик, который нам помогает. Элен возвращается.

— Побудешь один четверть часа?

— Да.

— Я иду за доктором.

Подождав немного, я предпринимаю свою последнюю, наверное, вылазку. Ох эта чертова лестница! До чего же она крута! И нескончаема! Но мне любой ценой необходимо дойти до секретера. Стены шатаются, комната наполняется шумом моих легких. Найдя наконец конверт, я пишу:

Господину Прокурору Республики,

Дворец правосудия.

Лион

Мой язык до того высох, что я уже не в состоянии смочить углы конверта, чтобы заклеить его; для этого мне приходится опустить палец в вазу с тремя хризантемами. С письмом в руке я иду на кухню и вижу через окно старика, распиливающего бревно.

Он не замечает меня. Его пила оставляет после себя две белые кучки опилок, и эта картина внезапно начинает волновать меня. Но даже такие легкие эмоции вызывают у меня удушье. Стоя у окна, я наблюдаю за пилой, за покрытым мхом бревном и свежеотпиленным торцом.

Боже мой! Как же я люблю жизнь!

Старик ловко орудует пилой, она послушно поет и ходит взад-вперед. Я прислоняюсь лбом к стеклу. Не отступать же теперь!

Ствол падает, распадаясь на два обрубка, на которых еще заметны следы улиток. Старик выпрямляется и вытирает лоб. Приоткрыв окно, я жестом подзываю его… Он послушно подходит, и я протягиваю письмо.

— Пожалуйста, — говорю я ему, — опустите это в почтовый ящик. Только не забудьте, хорошо?

— А мадам?

— Не беспокойтесь. Вам незачем даже говорить ей об этом.

— Но здесь нет марки…

— Ничего страшного, опустите так, как есть, без марки.

— Хорошо, — говорит он не слишком уверенно.

— Спрячьте его в куртку, прямо сейчас…

— Хорошо.

Закрыв окно, я уже ни о чем больше не думаю…

Вскоре возвращается Элен.

— Врача сегодня нет дома, Бернар. Я так расстроилась… Придется подождать до завтра…

Она лжет. Она уже бесповоротно решила покончить со мной сегодня; врач завтра, конечно, придет, но я уже буду мертв… Он лишь покачает головой, разведет руками и без колебаний выдаст свидетельство о смерти и разрешение на погребение. А тем временем мое письмо уже дойдет по назначению. И потому я абсолютно спокоен.

Элен приносит чашку с настойкой, поддерживает меня; я прижимаюсь щекой к ее груди.

— Выпей, дорогой.

Ее голос еще никогда не звучал так нежно. Помешав ложечкой настойку, она подносит чашку к моим губам. Жесты ее полны самой трогательной нежности и дружелюбия. Я покорно пью. Вытерев мне губы, она с состраданием помогает снова улечься и склоняется надо мной. Ее пальцы скользят по моему лбу и слегка надавливают мне на веки. Я закрываю глаза…

— Отдыхай, мой дорогой Бернар, — шепчет она.

— Хорошо, — отвечаю я, — я посплю… Спасибо, Элен.

Примечания

1

В первые годы оккупации Франции содержание французских военнопленных соответствовало Женевской конвенции, и они через Красный Крест и другие организации получали письма и посылки. (Здесь и далее примеч. ред.)

2

Полина — героиня трагедии Корнеля «Полиевкт», рассказывающей о жизни и страданиях христианского мученика.

3

Береника — героиня одноименной трагедии Расина, посвященной любви римского императора Тита к иудейской царевне.

4

Черни Карл (1791–1857) — австрийский композитор и пианист, ученик Бетховена и учитель Листа.