Иван Сербин - Гилгул Страница 33

– Ну-ка, ну-ка, – услышал сквозь комариный звон в ушах озабоченный голос Кости. – Сашук, ты что это, брат, развалился-то посреди улицы? Голос надвинулся, завис над самой головой. Сашу тронули за плечо, аккуратно перевернули на спину, и он зажмурился, когда лучи закатного солнца жадно лизнули его веки. А потом увидел над собой розовые осколки гор, отразившиеся в остывающем фиолетовом небе, и последний отсвет дня на окровавленных медных латах сомкнувшихся вкруг него пехотинцев охранной когорты. Вдруг нахлынули звуки боя и призывный стон тревожных труб. И знал Саша, что сейчас в военнохранилище горожане разбирают оставшееся невостребованным оружие и бегут к караульным башням, карабкаются на стены, чтобы защитить свой город, и своего уже почти мертвого Царя, и тех, кто защищал их. Его несли на плаще. Трясло немилосердно, и боль растекалась по всему телу. Боль настолько жгучая и страшная, что он даже не мог понять, куда же и чем его ранили. Голова моталась из стороны в сторону, глаза были открыты, хотя их и заливала кровь, и он видел перевернутый мир. Вонзившиеся кронами в голубую землю финиковые пальмы, поросшее окровавленной травой небо, заваленное трупами, быстро редеющие ряды аммонитянской пехоты, оттесняемой легионерами Това и остатками корпуса Иоава, и разворачивающуюся цепь арамейской кавалерии, прикрывавшей их отход. А затем, сквозь звон мечей, лошадиное ржание и крики воинов, он услышал спокойный мужской голос:

– Ну, учитывая, что ваш товарищ не мог в это время года ходить в сандалиях… Вы говорите, он в последнее время не ездил за границу? В какую-нибудь восточную страну? В Грецию, на Кипр, нет?

– Нет, доктор, не ездил, – ответили голосом Кости.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно, доктор. Да вы сами посмотрите, он же бледный, как смерть. Какая Греция, какой Кипр, к едрене фене? Прошу прощения.

– Да ничего, – безразлично отреагировал первый и добавил со вздохом: – Ну, раз он не был на Кипре или в Греции, тогда…

– Что «тогда»? – быстро пульнул в него вопросиком Костя.

– Тогда я бы сказал, что это похоже на стигматизм, – пробормотал доктор.

– На что похоже? – переспросил Костя.

– Стигматы. Пятна и язвы, появляющиеся на теле человека без каких-либо внешних раздражителей. «Без внешних раздражителей, – вяло повторил про себя Саша. – Все правильно. Никаких внешних раздражителей не было, если не считать того страшного боя при Раббат-Аммоне. Впрочем, для НИХ это, конечно, не раздражитель. Интересно было бы посмотреть на этого доктора, если бы его поставили в цепь аммонитянской пехотной когорты против иегудейской конницы. Что бы тогда запел этот умник насчет отсутствия раздражителей?»

– Чаще всего, – продолжал тем временем доктор, – стигматы являются признаком истерии.

– У кого истерия? – недоверчиво хмыкнул Костя. – У Сашки истерия? Да вы что, доктор? Он же спокойный, как слон. Психиатр.

– Молодой человек, – устало ответил тот. – Во-первых, именно у психиатра, ввиду специфики трудовой деятельности, вполне может развиться психологическая предрасположенность к истерии. Во-вторых, раз уж вы лучше меня знаете, что с вашим другом, то, может быть, вы и возьмете на себя труд его лечить?

– Извините, доктор, – пробормотал примирительно Костя. – Я просто подумал, что это важно. Он всегда выглядел таким спокойным.

– Стигматы не появляются на теле без всякой причины, – отрезал доктор. – И дело не во внешнем спокойствии. Отнюдь.

– А… Это надолго? – спросил Костя.

– Что?

– Ну, полосы эти у него на ногах.

– Боюсь, не смогу дать вам точного ответа. Видите ли, стигматы исчезают, как и появляются, совершенно внезапно, сами по себе. И мы не можем лечить их, не установив причин, – ответил доктор. – В первую очередь я имею в виду причины психологические. «Да, – вяло подумал Саша сквозь туманное спокойствие анальгетиков, – попробуй я рассказать ему причину, и меня сразу же отвезут в Алексеевскую, бывшую Кащенко». Дальше он ничего не помнил. Провалился в темноту беспамятства.

«Ночная прохлада пролилась от Иегудейских гор на Иевус-Селим, и Дэефет вышел на обнесенную высокими перилами кровлю дворца. Он не ждал вестников Иоава, хотя те сейчас мчались на самых быстрых колесничных лошадях от Раббата к Иевус-Селиму. Ему обо всем уже рассказал ветер. Ночь нашептала о том, что теперь Аннон не в состоянии помешать приходу истинного Господа на Землю. А светлая луна, серебряным нимбом повисшая над срезом Елеонской горы, соткала для него картины близкого прошлого. Дэефет стоял совершенно неподвижно, повернувшись лицом к востоку, и улыбался. Его ноздри чуть подрагивали, впитывая далекие запахи пряных трав, раскаленной дороги, дозревающей смоквы, цветников и крови. Крови, пролившейся совсем недавно там, далеко, за Иорданом, над равниной, что залегла в разломе Галаадских гор. Он уже знал, что воины Иоава, подкрепленные легионами предателей из Това, быстро присягнувшие ему на верность за горсть жалких динариев, разбили аммонитян. Об арамеях и моавитянах Дэефет не беспокоился. Конечно, было бы лучше, если бы когорте Избранных удалось захватить Царя Аммонитянского, но пробиться сквозь легион пехоты и конницы, да еще через тысячу отборных воинов царской охранной когорты, очень и очень не просто. Зато им удалось надежно запереть Аннона в Раббате, исполнив при этом строжайший приказ Дэефета: «Царей Арамеи и Моава убить, но Царь Аммонитянский должен остаться живым». Теперь, когда Аннон был повержен, два арамейских корпуса Совака не представляли угрозы. Ни арамеи, ни моавитяне, ни прочие не подозревали, что именно Царь Аммонитянский сдерживал всевластие Дэефета и его Господина. Ранее, но не теперь. Царь Аммонитянский Аннон, Гилгул, Гончий, повержен, войска его разбиты и заперты в Раббате.

– Теперь ты видишь, сколько стоит твоя жизнь? – прошептал он, адресуя свои слова тому, чье окровавленное тело лежало сейчас на плетеной, застеленной циновками скамье посреди внутреннего двора царского дворца в Раббате. – Я заплатил царю Това десять талантов серебра, и он был счастлив. Не так много, если учесть, что я получаю за эту цену. Дэефет медленно пошел по краю кровли, придерживаясь рукою за перила. Улыбка все еще не сходила с его уст. Он осматривал лежащий за стенами крепости город. Свой город. Город Веры своего Господина.

– Потерпи, – шептал он. – Осталось совсем недолго. Теперь Гилгул не помеха нам. Пусть сидит в своем дворце, пока я не приду и не сровняю Раббат-Аммон с лицом земли. Дэефет вытянул руку и коснулся пальцами листьев кипариса, растущего у дворцовых стен. Он ненавидел кипарисы, но именно ненависть помогала ему в течение долгих лет оставаться сильным. Теперь Гончий не мог предпринять сколь-нибудь серьезных шагов, а значит, пришло время позаботиться о будущем. Он практически до конца исполнил свое предназначение. Еще совсем немного, и ему удастся занять место у трона Га-Шема, Отца его. Дело за малым. Нужно привести в мир того, в ком воплотится Га-Шем. Сделать это просто, достаточно лишь зачать ребенка. Единственное условие рождения – зачатие вне брака. Но для Царя это не могло быть проблемой. Стражники приведут ему любую женщину, на какую он укажет пальцем, и никто не посмеет поднять голос против царской воли, потому что он – истинный посланник Господа на земле, и все, что делается им, делается именем Господа. Его подданным хорошо известно, как поступает Дэефет с теми, кто осмеливается противиться воле Господней. Пожалуй, пришла пора прогуляться по улицам Иевус-Селима и подыскать Невесту Господа. «Любопытно, – подумал он, забрасывая на плечо расшитый золотой нитью плащ, – женщина, которая завтра, а то и сегодня ночью станет Невестой Господа, смела хотя бы надеяться стать матерью самого Господина?» «Конечно, нет, – ответил сам себе Дэефет. – Ни одна из смертных не могла представить подобного даже в самых сокровенных мечтаниях. Выйти замуж за знатного – вот заветное желание большинства из них». Дэефет обернулся к лестнице и замер, потому что увидел Его. Он появился у кромки кровли, между перилами и стволом кипариса. Последние рубиновые лучи солнца проходили сквозь Него, не отбрасывая тени.

– Это ты? – Внезапно побледневший Дэефет решительно сжал губы. Бесплотный гость молчал. Лицо его оставалось безучастным, словно каменная египетская маска. В нем читалось безграничное спокойствие забвения.

– Скажи Господину, что я все приготовил к Его приходу, – несмотря на душивший его страх, Дэефет улыбнулся. – Гилгул заперт в капкан. Через девять месяцев Господин сможет появиться на свет. И тогда же я сотру Раббат с лица земли. Клянусь.

– Ты хвастлив и беспечен, как большинство земных, – прозвучал в его голове грозный раскатистый голос, а на белой маске спокойствия блеснули кроваво-красными углями нечеловеческие глаза. – И глуп, как все люди. Ты еще не сделал того, что хочет Га-Шем. Гилгул заперт, но не стал менее опасным. Ты недооцениваешь его. Он умен и может помешать приходу Господина. Тебе придется быть настороже, если ты действительно хочешь, чтобы Господин пришел в мир.