Антон Леонтьев - Трудно быть солнцем Страница 33

– Мои соболезнования, – произнес священник, обращаясь к Юлии. – Я слышал, что найдены предположительно останки вашей прабабки, Анны Радзивилл. Если это так, то, возможно, это приблизит разгадку тайны. Ведь многие уверены – тогда, в 1916 году, убийства совершали сектанты, да и я такого же мнения…

– Нет! – с жаром возразила Виктория Карловна. – Оставьте ваших сектантов в покое, отец Василий. Говорю вам, они к этим убийствам непричастны, это действует Садовник…

– Сомневаюсь, – покачал головой священник. – Вероотступники готовы на все, в том числе, и на человеческие жертвы. Да и новое убийство, о нем же говорит весь город. Бедная девочка, Олеся, я хорошо знаю ее матушку, чрезвычайно набожная женщина… Как вы считаете, что бы это значило?

– Садовник вернулся, – произнесла Виктория Карловна. – Кто-то решил возобновить серию убийств, отец Василий. И клянусь вам, это никоим образом не связано с Сектой Тринадцати…

– Мне бы вашу уверенность, – сказал отец Василий. – Однако, дочери мои, желаю вам удачного дня! Священник удалился, оставив женщин около могилы Екатерины Ставровны Ульрих.

– Занятный человечишка, – произнесла Виктория Карловна. – Мы с ним уже много раз спорили по некоторым теологическим и социальным вопросам. Отец Василий подлинный христианин, я желаю ему удачи в поисках главаря этой несносной секты, но сколько раз я ему говорила – он роет не в том месте. Эти сектанты, безумцы с горящими глазами, никоим образом не связаны с убийствами. Наш Садовник – кто-то другой!

– Но кто? – спросила Юля.

Словно в ответ на ее вопрос из-за могильной ограды появился Валерий Афанасьевич Почепцов. В руках он держал тетрадь, как две капли воды похожую на ту, в которой Елена Карловна записывала свои мысли. Он не сразу заметил директрису и Крестинину, а когда его маленькие злобные глазки, скрытые очками, все же нащупали их, он смешно развернулся и трусцой побежал в обратном направлении.

Виктория Карловна захохотала, Юлия тоже не смогла удержаться от улыбки – так смешно и нелепо выглядело это позорное и внезапное бегство. Хохолок седых волос, тщательно уложенных гелем, вздрагивал на голове ретирующегося Почепцова.

– Вы видите, что у него в руках, у моего несостоявшегося муженька? – сказала Виктория Карловна. – Вторая часть дневника моей бабки! Я же говорила, что этот доморощенный Тацит скрывает у себя принадлежащую мне собственность. Однако даже если мы кинемся за ним и попробуем отнять у него дневник, он скорее сожрет его, чем отдаст мне.

– Виктория Карловна, я ощущаю себя в роли того самого султана, которому Шахерезада рассказывала сказки и прерывала их каждое утро на самом волнующем месте, – произнесла Юлия. – История меня ужасно заинтриговала, скажу честно. И у меня такое чувство, что ваша бабка была крайне успешна в расследовании. Поэтому нам во что бы то ни стало необходима вторая часть ее записей. И если она у Валерия Афанасьевича, то ее требуется… Требуется изъять, даже если это будет выглядеть и как кража со взломом.

Директриса, вытирая слезы, которые выступили на ее глазах от смеха, ответила:

– Юленька, вы прямо читаете мои мысли. Я давно помышляю о том, чтобы влезть ночью в домик Почепцова и отыскать дневник.

– Мы сделаем это, – сказала Юлия. – Обещаю вам, мы сделаем это, Виктория Карловна!

– Пойдемте, – внезапно проговорила директриса, беря Юлию за локоть. – Вы этими словами полностью заслужили мое доверие. Я покажу вам кое-что…

Они прошли мимо нескольких рядов могил и надгробий, пока не оказались около старинной позеленевшей ограды. Виктория Карловна распахнула дверцу, пропустила Юлию и вошла сама. Крестинина вгляделась – перед ней была простая могильная плита из гранита, треснувшая посередине. На могиле, за которой кто-то тщательно ухаживал, стояла ваза с несколькими гладиолусами.

– Гладиолусы были ее любимые цветы, – произнесла тихим голосом Виктория Карловна. – Здесь покоится Елена Карловна…

Так и было. Буквы, которые еще можно было с трудом разобрать, складывались в слова: «Упокойся с миром, да пройдут все ненастья, да будет тебе вечное спокойствие. Здесь нашла свое последнее упокоение Елена Карловна Олянич, первый директор краеведческого музея города Староникольска, пришедшая в этот мир от Рождества Христова дня 27 февраля 1867 года и покинувшая его в результате несчастного случая 9 октября года 1916».

– Она была убита, я в этом уверена теперь больше, чем когда бы то ни было, – произнесла Виктория Карловна, поправив цветы в вазе. – И мы с вами это докажем, деточка. Даже если придется поставить весь мир на голову!

Юлия, вслушиваясь в слова Виктории Карловны, вдруг ощутила страх. Отчего? Убийца где-то рядом, она чувствовала это. Ей показалось – или на самом деле за одной из могил метнулась черная тень? Они не одни, за ними кто-то наблюдает?

– Мы достанем вторую часть дневника Елены Карловны, – сказала Крестинина. – Я вам обещаю. И, кажется, у меня даже созрел план…

20 августа

– Итак, Николай Леонидович, что конкретно вы можете сказать по поводу ваших отношений с Олесей Гриценко? Николай Леонидович Машнэ, декан факультета лингвистики и межкультурной коммуникации Староникольского филиала Открытого гуманитарного Московского университета, поправил очки в тяжелой роговой оправе и с достоинством произнес:

– Я не совсем понимаю, о чем вы ведете речь. Гриценко была студенткой на моем факультете, не более того!

– Разве так? – спросил следователь. – Разве она была только студенткой? Например, мне известно, что она писала у вас курсовую работу… Машнэ снова поправил очки, почесал куполообразную, практически лысую голову и взглянул на следователя исподлобья большими водянистыми глазами, которые выражали полное непонимание того, о чем шла речь. Он выглядел, как совершенно невинный человек. – Повторяю вам, Гриценко была одной из многих студенток. Я даже не помню ее в лицо…

Врать Николай Леонидович мог, не краснея, сказывалась многолетняя практика. Когда он получил приглашение в прокуратуру дать свидетельские показания по поводу смерти Олеси Гриценко, то сразу понял – они что-то знают о скандале. Но он не собирается выносить на суд свидетелей свои, так сказать, личные проблемы. Олеся Гриценко была именно этим – его личной проблемой и его большой ошибкой.

Седьмого августа утром, сидя за завтраком со своей супругой, Мариной Васильевной Миловидовой, сыном Николашей-младшим и тещей Лидией Ивановной, Николай Леонидович, как это обычно бывало, просматривал местную прессу. Его вторая супруга, женщина полная, с длинной седой косой, намазывала Николаше, гордости отца и матери, толстый слой фруктового мармелада на тост. Мальчик, вертя такой же, как и у отца, куполообразной головой, ныл:

– Мама, не хочу, сама ешь эту каку, я хочу шоколадку!

Марина Васильевна вздохнула, откусила тост (хотя знала, ей надо сократить количество поедаемых ею тостов, иначе она снова поправится на несколько килограммов и не сможет влезть ни в одно из своих платьев, а новый учебный год не за горами), тряхнула длинной косой, которую носила с самого детства, и произнесла:

– Коля, как обстоят дела с этой мерзавкой Гриценко?

Николай Леонидович, прихлебывая обжигающий черный кофе, который пил без сахара по семь-восемь чашек в день, ответил, углубившись в чтение статьи про Cтароникольский университет, в котором работал:

– Я отчислю эту сучку, Марина, не беспокойся.

– И правильно, – встряла в разговор теща, Лидия Ивановна, полная особа с рыжим перманентом и подведенными синей тушью глазами. Глядя иногда на мать, Марина Васильевна вздыхала – ей грозило стать такой же через двадцать лет. Однако у нее была коса, ее гордость!

– Мама, где шоколадка? – продолжал верещать Николаша-маленький, теребя мать за жирную коленку. – Дай шоколадку, мама! Ты слышишь, корова, дай шоколадку!

Никто бы и никогда не посмел называть так Марину Васильевну Миловидову, доцента кафедры истории русского языка и стилистики того же Староникольского филиала Открытого гуманитарного Московского университета и заведующую секцией русского языка как иностранного. Женщина приятная во всех отношениях, что соответствовало ее фамилии – Миловидова, – она превращалась в настоящую фурию, если кто-то смел затрагивать ее честь и достоинство. Однако ее единственный сынок, поздний ребеночек Николаша, был для нее, как, впрочем, для отца и бабки, буквально всем.

Николаша укусил мать за коленку и забарабанил по ней увесистыми кулачками:

– Дай, мама, дай! Ты корова, толстая корова! И дура набитая! И какашка!

Умилительно улыбаясь, Марина Васильевна поцеловала сынка в куполообразную голову, потрепав его светлые волосенки, и сказала с улыбкой Моны Лизы:

– Коля, посмотри на наше сокровище, оно делает такие поразительные успехи!

– Я же говорила вам, что он не должен играть с соседскими детьми в песочнице, он юный гений, а возится со всяким отребьем, – теща Лидия Ивановна поставила перед зятем, который был младше ее всего на пять лет, очередную чашку с дымящимся кофе.