Ирина Градова - Пациент скорее жив Страница 34

– И еще я нашла фотоальбом. Там много снимков, твоих и его в том числе. И фотография красивой женщины.

– Это Алина.

– Я так и поняла.

– Тебе там хорошо? – неожиданно спросил Никита.

– В твоем доме? Да, отлично!

– Я рад.

– Извини, что тебя выселили из-за меня.

– Ерунда! Я сам предложил, когда узнал, что вам нужна квартира поближе к Светлогорской больнице. Знаешь, ты очень смелая женщина, Агния! – добавил Никита с уважением.

– Да ну тебя! – отмахнулась я. Однако, не скрою, его похвала была мне приятна.

– Так и есть, не спорь. Кто, скажи на милость, согласится вместо законного отпуска отправиться к волку в пасть?

– Наверное, я не вполне нормальная женщина, но не храбрая, – пробормотала я. – Честно говоря, Никита, я вообще не вполне понимаю, чем тут занимаюсь. За все время, проведенное в больнице, я практически ничего не выяснила.

– Андрей Эдуардович так не считает, – покачал головой Никита. – Пользуясь твоими сведениями о Наташиной соседке по квартире, ему уже удалось кое-что узнать.

– И что же?

– У Наташи имеется домик в Турции – правда, купленный в кредит. У медсестры, представляешь! Но это еще не все. Среди вещичек Наташи, которые по чистой случайности удалось добыть вашей гениальной компьютерщице Виктории, обнаружился ключик от банковского сейфа. Что за банк, пока неизвестно, но ты же знаешь Андрея Эдуардовича: он непременно докопается! Во всяком случае, Лицкявичус уверен, что в сейфе можно найти гораздо больше, чем просто золотишко и брюлики…

– Золотишко? Брюлики? Постой, Никита, я явно что-то пропустила!

Рассказчику пришлось поведать мне вкратце о том, как именно Вика выполнила мою рекомендацию встретиться с соседкой погибшей Натальи.

– Андрей Эдуардович с Викой думают, – заканчивая историю, добавил Никита, – что в сейфе может находиться нечто, из-за чего Наташа и погибла.

– Ой, мне пора, – заметила я, взглянув на часы.

– Да. И не надо, чтобы нас видели вместе. Знаешь, Андрей Эдуардович просил еще кое-что тебе сказать.

– Ну так говори!

– Он просил больше ничего пока не предпринимать. Никаких самостоятельных шагов до тех пор, пока он не разберется с банковским сейфом Наташи. Может, нам повезет и не придется больше торчать в больнице.

Я неопределенно повела плечами, и мой жест Никита при желании мог принять за согласие. Обещаний давать не хотелось, потому как я твердо вознамерилась пробраться в кабинет Урманчеева и попытаться выкрасть оттуда кассету с записью собственного недобровольного «сеанса». Не знаю, почему это было для меня так важно. Возможно, просто очень не хотелось, чтобы кто-то, особенно Лицкявичус, услышал то, что я наговорила под гипнозом. Я считала данный эпизод одним из самых постыдных в своей жизни и уж точно самым постыдным за все время, что я имела дело с ОМР. Надо же было попасться так глупо! И я не смогла бы вынести еще большее унижение оттого, что кто-то другой может обвинить меня в беспечности.

Уже расставшись с Никитой и идя по коридору, я вдруг вспомнила, что не рассказала ему о своей беседе с Полиной Игнатьевной. Возможно, Лицкявичусу было бы интересно узнать ее подробности, потому что я не была единственной, кто попался на удочку Урманчеева. Хотя, конечно, это никак не могло служить мне оправданием: сколько лет мне и сколько старушке, в конце концов. Кроме того, она-то ни о чем не подозревала, а я точно знала, что никому в Светлогорке доверять нельзя.

Именно в этот момент я столкнулась с Мариной.

– Ты бы под ноги смотрела, девушка! – язвительно заметила старшая медсестра, подозрительно глядя на меня. – Где была?

– Обедала.

– Что-то я тебя в столовой не видела… – прищурилась Марина. – Выходила, что ли?

– Угу, решила воздухом подышать, – кивнула я.

– Надо же, и не промокла вовсе!

Марина двинулась дальше, а я, подойдя к окну, обнаружила, что на улице стеной идет дождь. Стоя под лестницей и разговаривая с Никитой, я, разумеется, не могла этого видеть, и Марина теперь точно знала, что я ей соврала о своем местонахождении во время обеденного перерыва.

Обычно звонок в дверь в столь поздний час не предвещал ничего хорошего. Однако на сей раз Элеонора не заволновалась: ее о визите предупредили заранее, поэтому она пошла открывать.

С самого утра старая актриса готовилась к приему гостей из какой-то непонятной организации. ОМР – что это вообще такое? Прежде чем дать согласие на встречу, Элеоноре пришлось сделать несколько звонков. Только выяснив, что ОМР действительно существует, она перезвонила человеку, который по телефону представился Андреем Лицкявичусом, и сказала, что готова с ним встретиться. Конечно, в семьдесят лет не так-то легко выглядеть очаровательной, но Элеонора не собиралась предстать перед нежданным визитером развалиной, неспособной вызвать ничего, кроме жалости. Надо сказать, она неплохо сохранилась для своего возраста.

Элеонора редко выходила на люди в последние пять лет – с тех пор, как в театре вежливо отказались от ее услуг. Нет, ее не уволили, разумеется, и даже до сих пор платили зарплату – вместе с доплатой за «народную» в месяц выходило около десяти тысяч, – однако ролей для нее в театре почему-то не находилось. Драматурги сейчас пишут, и пишут много – не то что в восьмидесятые, когда Элеонора была еще достаточно молода, а сам театр тихонько загибался. Она пережила то время – как, не хотелось даже вспоминать! Элеонора вполне могла бы еще работать: она всегда отличалась прекрасной памятью, а уж таланта ей всегда было не занимать. Возраст – вот ее самый главный, самый злейший враг. Она блистала в «Антонии и Клеопатре», в «Вишневом саде», в «Чайке» и «На дне». Очаровывала в постановках «Ночь игуаны» и «Опасные связи». Случались, конечно, и неудачи, но в том не было ее вины: частенько приходилось играть не то, что хочется, а то, что спускалось «сверху», – дурацкие пьески-однодневки тех, кто называл себя «певцами социализма».

В социализме как таковом Элеонора не видела ничего дурного, несмотря на теперешнюю полномасштабную пропаганду СМИ о так называемых «ужасах коммунистического прошлого». Но она, Элеонора Кочетова, стала знаменитой именно в то время и была благодарна ему даже за неудачные постановки. Актриса могла честно признать, что не испытывает стыда ни за один сыгранный спектакль. Ее роман с кинематографом, в отличие от Александры, не сложился: единственная картина прошла практически не замеченной, роль оказалась слишком плоской, и ее невозможно было вытянуть даже такой мастерице, как Элеонора. Зато театр – театр никогда ее не разочаровывал.

Так было, пока не пришел новый худрук. Просмотрев репертуар, в основном державшийся на классике, он заявил, что все это «мусор» и «плесень», что надо ставить современный материал и давно пора забросить Шекспира, Мольера и Островского на пыльные полки. Сначала Элеонора лишь посмеивалась над его «юношеским» максимализмом: отказаться от Чехова? Нонсенс! Однако чем дальше, тем больше она понимала, что худрук собирался сделать именно то, о чем так недвусмысленно заявил с самого начала. Он начал отбор новых пьес, перекроил весь репертуар и взял в труппу «новые лица» – молодых мальчиков и девочек, которые едва закончили театральные вузы и совершенно еще не умели играть. Зато на них было приятно смотреть. А уж амбиций у них оказалось, не в пример самой Элеоноре в том же возрасте, хоть отбавляй! Многие начали понемножку мелькать в сериалах, а потому, по мнению нового худрука, зритель будет валом на них валить. Что ж, вопреки всякому здравому смыслу, он оказался прав.

Элеонора вместе с другими «динозаврами» вышла в тираж. Зарплату за ней сохранили, но не включили ни в одну из пьес. В течение года актрисе казалось, что фортуна еще может снова повернуться к ней лицом, но и эта надежда умерла. Она вообще могла не появляться в театре – никто бы все равно не заметил. И Элеонора перестала туда ходить. Временами, правда, приближалась к парадному входу, уверяя себя, что просто прогуливается и без всякой задней мысли проходит мимо, однако скрывать от себя самой не имело смысла: она тосковала по подмосткам, по запаху пыльных декораций и даже по веселым воплям молодежи, у которой вся жизнь еще была впереди и которой казалось: то, что произошло со старой актрисой, никогда не случится с ними. Ну, им еще придется вспомнить об этом – не скоро, возможно, лет через сорок, когда ролей станет пугающе мало, а в затылок станут дышать более молодые и честолюбивые…

Сейчас, подходя к двери, Элеонора остановилась у зеркала. Оно являлось, пожалуй, одним из самых ценных предметов в квартире актрисы – огромное, в искусно сделанной бронзовой раме, зеркало служило ей постоянным напоминанием о тех днях, когда жизнь еще казалась прекрасной. Да, она неплохо подготовилась, и утренние усилия постоянной парикмахерши Ланы не пропали даром: прическа в идеальном порядке. Руки, уже начавшие покрываться старческими пигментными пятнами, тем не менее выглядели ухоженными, и французский маникюр очень подходил ко всему облику Элеоноры – строгому и в то же время слегка богемному. Для сегодняшней встречи она облачилась в длинное темно-синее платье с вышивкой, в свое время подаренное актрисе известным модельером в знак восхищения ее талантом. Она даже помнила, какой именно спектакль тогда шел – «Тартюф». Это было почти сорок лет назад. Боже, как же хороша была Элеонора в роли Эльмиры! Пожалуй, ни в одной другой роли она не выглядела столь же соблазнительной. Предметом особой гордости Элеоноры служило то, что ее фигура практически не изменилась с тех пор, и платье сидело прекрасно. На шею Элеонора надела лишь тонкую нитку жемчуга, а серьги, дар одного поклонника на сорокалетие, она вообще никогда не снимала – даже спала в них.