Леонид Влодавец - Грешные души Страница 34

- Я тоже такую листовку читала, - кивнула Таня. - Их и в метро раздавали. Цветные, вроде комиксов.

- Ну вот, - продолжил Колышкин, - я, конечно, виду не показал, но внутри у меня как-то нехорошо стало. Я только-только подумал, что надо уже коттедж начать ставить, а выходит - зря? Меня-то уж Христос с собой не возьмет... А потом? Сплошные муки на Земле, а после - в геенну... Перспектива, да? Дела, конечно, тоже пошли хреново. Завалил в кабак, выпил. Еще тошнее стало. Снял какую-то бабу, а что с ней делать - не знаю. Настроения нет. И когда уже опять один остался, вдруг вспомнил. Даже сейчас скажу наизусть: "Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас: ибо многие придут под именем Моим и будут говорить, что это Я, и многих прельстят". Вот, прямо так и вспомнил. Потом посмотрел - точно! А я, между прочим, в школе даже "Белеет парус..." наизусть не мог выучить. Все время по литературе трояки приносил. И сразу после того, как эту фразу в уме сказал, полегчало. Потому что понял - эти корейцы от балды брешут.

- Не знаю... - неуверенно пробормотала Соскина. - Все-таки страшно. Не надо было тебе, Андрюшка, на эту тему...

- А ты попробуй от себя все прошлое оттолкнуть, - предложил Котов задумчиво, - и живи дальше так, чтобы самой себя не было стыдно.

- А как? Раньше все орали: "Живите честно, не воруйте, секс буржуазное разложение, не пейте..." Ну и что? Кто-нибудь так жил?

- Теперь тоже пьют. И больше, чем раньше, - мрачно заметил Лбов. Сколько мы тут за три дня пробухали? Утром - башка вот такая, во рту, как будто навозу наелся, в сердце чего-то тюкает... И денег жалко. Вроде все, думаешь, больше ни грамма. А тут Андрюха заначку достает - и буль-буль, карасики!

- Ну дурак я, дурак! - потупясь, проворчал Колышкин. - Ты лучше вспомни, что мы на работе делаем...

- Не надо, братан. - Лбов по-товарищески положил руку на плечо Колышкина. - Владик прав, надо все это отпихнуть подальше. И вино, и похабство, и все эти дела. Может, мы чего-то еще можем?

- А что мы можем?! - тоскливо вздохнула Элла. - Я с восьмого класса только по улице болтаюсь.

- Ты пироги печь умеешь, - напомнил Колышкин, - и вообще нормально готовишь. Из тебя классная жена может выйти, если мужик толковый попадется. Вам, бабам, проще. Вы можете стать домохозяйками, детей растить, воспитывать - и уже будете жить правильно. А нам, мужикам, надо что-то еще. Даже не в том дело, что надо семью кормить, деньгу зашибать. Вот чую, что нужно еще что-то, чтоб себя уважать. Раньше я это понимал так, что нужно иметь тачку, дачку, видак и жратвы побольше. А теперь отчего-то кажется, что все это - труха и лажа. Жратву как сожрал, так и... это самое, обратно выпустил. Видак - ну раз посмотрел, ну десяток. Потом приедается. Дачка нужна, чтобы туда телок возить или под старость цветочки растить. К тому же те, у кого ее нет, будут всегда хотеть ее подпалить или ограбить. Тачка только пыль в глаза, и все. Ну а помрешь, куда все денется? С собой не унесешь, а внукам и правнукам будет все это до бревна. А вот возьмем Пушкина - у него сейчас по всему свету тысяча потомков. Седьмая вода на киселе, конечно. Но все гордятся, что их предок был Пушкин. Хотя уже и фамилии у них другие, и даже по-русски многие не знают. Пушкина наверняка не читали, но гордятся. Полтораста лет как его убили, а все помнят. Хотя ничего, кроме имени и какой-нибудь завалящей табакерки, он им не оставил. И эта табакерка, которой грош цена в базарный день, стоит миллионы только потому, что из нее Пушкин свою трубку набивал!

- Это точно, - согласился Лбов, - я тоже об этом прикинул. Вот у меня дома на стене висит доска, на которой хлеб режут. Старинная, темная такая и резная: ручка у нее в виде рыбы, а с боков завитушки такие, по типу волны. Ей, мать говорила, сто лет, а может, больше. Это ж черт те когда ее мой прапрадед вырезал. Алексей Петрович Лбов его звали. И был он столяр-краснодеревщик, по мебели работал. Прадеда и деда на фронте убили, это я знаю, только и всего. Отец вообще удрал, когда я еще не родился... Вот матери от этих Лбовых только и достались что фамилия да доска. И вот, представь себе, никого из тех, других, я не знаю - отца так и знать не хочу! - а прапрадеда знаю. Потому что он доску оставил, и нигде в мире такой доски больше нет.

- И твои внуки, - заметил Котов, - тоже его знать будут, потому что ты им эту доску покажешь и про своего прапрадеда расскажешь.

- Само собой! А они, если не дураки, конечно, дальше будут рассказывать...

- А все-таки это не очень справедливо, - вздохнул Колышкин. - Ведь прадед и дед твой, которые на фронте погибли, разве ж они виноваты, что от них кроме твоего отца ничего не осталось? Ты ведь небось о своем прадеде не знаешь ничего, кроме того, что его Алексеевичем звали. Ну и фамилию знаешь - Лбов. А самого главного - имени - не знаешь. Отца отчество знаешь?

- Вроде Васильевич... - Никита наморщил лоб.

- Вот так-то! Все говорили, говорили: "Никто не забыт и ничто не забыто!" А тут внук - деда не знает.

- Это не он виноват, - заметила Соскина, - это отец-жеребец. Знакомая песня: "Наше дело не рожать, сунул-вынул - и бежать!" Убежал - и украл у сына не только самого себя, но и деда с прадедом.

- А все-таки жаль его, - неожиданно произнес Лбов, - он же тогда молодой был, может, даже моложе, чем я сейчас. В голове ветер, погулять захотелось... А сейчас он, может, мается где-нибудь один, бомжует или больной лежит. И никто напиться не подаст. В смысле воды хлебнуть... Я бы простил его, ей-богу!

- Удивительно... - пробормотала Таня. - Какие, оказывается, бывают хорошие люди! А я, честное слово, вокруг себя, прямо как Гоголь, все время видела только свиные рыла... Мне было все время страшно. Вот головой я понимала, что у них у каждого была своя жизнь, у кого-то лучше, у кого-то хуже. Но где-то они все ушли в сторону и стали делать что-то плохое. Может, даже ужасное... Но сердцем я их ненавидела. А теперь мне кажется, что это я гадкая, если вижу все в черном цвете...

- Обедать пора, - заметил Котов, поглядев на часы.

- Ой, - спохватилась Таня, - мне ведь домой надо. Бедный дядя! Он так волноваться будет.

- Я провожу? - предложил Котов.

- Не надо, - вздохнула Таня, - он будет переживать и разнервничается. А по лесу ходить безопаснее, чем по городу.

- Это точно, - подтвердил Колышкин. - А после обеда вы придете сюда?

- Посмотрим, мне надо будет дядю предупредить.

Таня набросила платье поверх уже просохшего купальника и углубилась в лес. Остальные, помахав ей руками, сели в лодки и погребли к дому отдыха.

Дубыга, поразмыслив, повел "тарелку" к даче Запузырина.

Август Октябревич особенно не волновался. Во всяком случае если и волновался, то не из-за Тани. Он-то был убежден, что племянница спит в своей комнате, потому что пройти на первый этаж можно было только мимо его кабинета. Сначала хотел было разбудить ее, поскольку шел уже второй час дня, но, заглянув в комнату, увидел мирно посапывающую на подушке золотистую головку и раздумал. В конце концов, на то и лето, чтобы отдыхать.

Таня должна была вернуться на дачу, по подсчетам Дубыги, минут через пятнадцать-двадцать. Незаметно перенести ее и уложить на место дубликата офицер не мог: от общения с пятью активно-плюсовыми субъектами она настолько зарядилась плюсом, что никакие команды на нее не проходили. Оставалось только одно: ликвидировать дублершу и внушить Запузырину, что он прекрасно знает о походе племянницы на озеро, и охранники - тоже.

- Дядя Август, ты не волновался? - спросила Таня, поднявшись к нему.

- Немножко, - улыбнулся Август Октябревич, - чуть-чуть. Вода теплая?

- Прекрасная! Ты знаешь, я познакомилась с чудесными людьми. Одного ты, правда, знаешь - это Владислав Котов. А остальные - Андрюша, Никита, Люда и Элла - тоже отличные ребята.

- Ну, хорошо. Иди пообедай, наверно, уже сготовили. А мне еще надо кое о чем подумать...

Таня, радуясь тому, что не сильно опечалила дядюшку, сбежала вниз по лестнице. И сразу же в мозгу Запузырина зашевелились, словно змеи, тревожные мысли.

Дубыга прочел их очень быстро. Информация показалась интересной, но вместе с тем она поставила офицера в затруднительное положение.

Значительно больше, чем отсутствием Тани, Запузырин был обеспокоен отсутствием звонка от Мурата. В тот момент, когда волнение Запузырина готово было перерасти в панику, пискнул радиотелефон.

- Август, - сказал голос Мурата, - я сделал твое, пора мое делать, а?

- Хорошо сделал?

- Очень хорошо. Все точка в точку.

- Молодец. Грязными руками ничего не трогали?

- Ничего. Медицинская стерильность, как в аптеке.

- Тогда работай по варианту "Записка от Тани"...

- Все понял, будь здоров.

ПОСЛЕОБЕДЕННОЕ РАНДЕВУ

Котов возвращался в свой номер. У шахматной доски его неожиданно окликнул один из старичков:

- Молодой человек! Вы случайно не Владислав Игнатьевич?

- Да, а в чем дело?

- Вам некая особа, назвавшаяся Таней, оставила весьма конфиденциальное письмо, - осклабился морщинистый шахматист. - Насколько я помню, она уже была здесь утром. Видимо, решила назначить послеобеденное рандеву...