Георгий Миронов - Игуана Страница 35

У них даже походки были похожие. Почти как женские, но в то же время и мужские. Такие походки со временем образуются и у мужчин, и у женщин, если они облечены властью, возвышающей их над другими. Не важно, что дало эту власть - чиновничья должность, или большие деньги...

За каждой дамой шел личный телохранитель, проводивший свою смену по большей части в темном тамбуре у палаты, и строго сопровождавший хозяйку на все процедуры вплоть до массажа.

Охранники, тяжело ступая и не обращая внимания на других пациентов, случайно застигнутых в процедурной в момент натягивания на плоскую грудь фланелевой нижней рубашки, важно вошли в процедурные и встали в дверных проемах, облокотившись о дверь и не отворачивая пустых бычьих глаз даже во время введения инъекций своим работодательницам.

Сестры медленно набрали лекарства в шприцы, почти одновременно в четырех процедурных ввели живительную влагу в вены или дряблые задницы пациенток...

Смерть дам, была мгновенной.

А вывод патологоанатомов после вскрытия - однозначным: инфаркт.

Врачи разводили руками и ничего не понимали.

Ведь при поступлении эти пациентки были практически здоровы...

Ожерелье Софьи Палеолог. Панагия с Иоанном Крестителем.

Ноябрьский морозный холодок пронизывал тело насквозь. Ни меха, ни плотные заморские шерстяные ткани не спасали от холода.

Иван Васильевич ежился, дергал нервно плечом, дул жарким дыханием на пальцы, - пальцы не слушались. Да на что пальцы, коли приказ и устно отдать можно, а саблю руке держать час не пришел.

- Отходим, - выдохнул великий князь сквозь заиндевевшие усы.

Это летом на Угре стояти - не в горесть. А в глубоком снегу если битва зачнется, - коротконогие, мохнатые татарские лошаденки, пожалуй что, посноровистее крутозадых мощных лошадей русских богатырей будут. А стрела она и есть стрела, найдет тебя и в безлистной чащобе лесной, и в открытом поле.

- Большие они мастаки, татары эти, стрелы пускать, - словно ловя мысли великого князя подольстил боярин, с трудом вытягивая руку без рукавицы из под тяжелого сборенного рукава и пытаясь подсадить великого князя в седло.

Да Иван Васильевич и сам уж в седло взлетел, - и рука верна, и ноги ещё крепкие, как и положено молодому супругу.

Запахнул колени тяжелыми полами богатой шубы. - Можно бы и в санях ехать, - подумал мельком, - да захотелось удаль свою мужскую в быстром галопе опробовать. О великой княгине Софье думал с лаской.

- Уходим к Боровску! - приказал.

- На Москву? - переспросил боярин.

- Не на Москву. К Москве. Под Боровском позиция супротив татарина сподручнее - да проследи, - приказал, - чтоб скрыто войска с позиции снялись. Не дай Бог, татары заметят раньше времени, вдогонку бросятся, в глубоком снегу посекут нашу конницу: оборачиваться да обороняться от наседающего на пятки противника, все равно что ждать да догонять того, кто уже ушел. Момент, время поймать надо. Уходим, - махнул рукой великий князь.

Татары поутру, конечно же, сразу заметили, что по ту сторону Угры не видать русских полков.

Да поздно, давно уж осел в сугробах снежок, что сбили с инистых березок уходящие затемно русские войска.

Тихо... Воронье на старом дубе каркает. Снег под лучами утреннего солнца искрится. Дымком пахнет. Но старым, загасили костры русские. Ушли.

В кибитке у Ахмат-царя совет: догонять русские полки, - нарваться на хитроумные засады под Москвой; не лучше ли, коли ордынцы и так в снегу да на морозе застоялись, разбить несколько городов литовцев?

С богатой добычей возвращались воины Ахмата из литовских земель. А где богатства, там и тать в ночи не спит. Устал от русской зимы Ахмат.

Приказал на юг с награбленным двигаться. У Азова передовой его отряд улан лагерь разбил, туда и вся рать подошла.

Не успели воины Ахмата отоспаться, отъесться, как налетели на ставку Ахмата конники Щибанской и Ногайской орд. Ни злобы, ни ненависти, ни политического расчета, - один воровской расклад.

Грабь награбленное.

Заиндевели ноздри у коней, инеем покрылись от жаркого дыхания края пушистых татарских малахаев; татарин готовился татарина резать.

Из тумана - вначале молча, а чем ближе ставка Ахмата, - тем громче с гиканьем и посвистами ворвались воины мурзы Ямгурчея в ставку Ахмата.

В общей суматохе зарубили кривой саблей и последнего царя Ордынского.

Иван о том узнал от лазутчика одним из первых.

- Добрая весть! - усмехнулся он в бороду. - И воинов своих сберег, и татар на татар навел, царя Ордынского извел. Теперь можно и о молодой жене подумать.

Победителем встречали Ивана III в Москве. Колокола перекликались, переливались звоном по златоглавой. Иван Васильевич прятал довольную улыбку в усах, высматривал, где Софья.

В греческом царском наряде рванулась к нему, припала теплым боком к стременам, украшенным драгоценными камнями, выглядывала - есть ли на груди великого князя "оберег", да шуба запахнута у шеи, не видать. Прижалась щекой к жесткой (от крохотных сосулек на потном брюхе боевого коня) шкуре, глянула снизу с любовью. Народ плакал, узнав, что разбиты татары. Софья плакала, видя супруга своего живым и невредимым. Посмеивался в бороду Иван Васильевич.

- Пусть народ думает, что побил врага. Пусть жена думает, что "оберег" её спас в бою. Он то знает, у умной жены умный муж и сам не промах. Если кто из бояр его медлительным да мягким посчитает, пусть до поры так думает... Если жена полагает, что может руководить им, - что ж, и её заблуждения он не будет рассеивать. Главное, он сам знает про себя: мягок характером, да упрям. Все равно чего хочет, добьется, что задумает, осуществит. А что люди о том судачат, - это пустое. Не царское дело окрест оглядываться, что о нем говорят.

Говорили разное. Но больше - хорошее. За победу над татарами и жену заморскую простили ему московитки. Конечно, лучше бы на своей, на боярской дочке женился. Ну, да у князей свой расчет. Победителей-то не судят. Да и пригожа греческая царевна, пригожа. Ишь как к князю-то ластится.

Большой пир закатил великий князь в Столовой избе.

...Уже за чашей фряжского вина вспомнил Иван Васильевич наставление старца Филофея: "Утешай тех, кто плачет день и ночь, давай помощь тем, кто вопиет о помощи, всех, кто обижен, избавляй от обид, и будет твое царство справедливым, а стало быть - вечным".

Глянул ласково великий князь на жену, - глаза её светились радостью и надеждой. Чего ждала Софья? Минуты, когда останется с Иваном Васильевичем наедине в опочивальне.

"...всех, кто обижен, избавляй от обид". Одна Софья осталась обиженной. Всех, кто в поход с ним ходил, кто Москву без него отстраивал, кто пир готовил, - наградил. Время и ей награду дать.

...В опочивальне спросил кратко:

- Проси награды, что так встретила, так радовалась мне.

- Можно ль за то награду просить?

- Всякий добрый поступок награды просит.

- Коль поступок просит, награди, я сама у тебя ничего, кроме любви, не прошу, великий князь.

Царь покопался за пазухой, вынул на свет лучинный блесткую вещицу.

- Ой, что это? - спросила Софья, хотя сразу и разглядела: часть оклада богатого от иконы, словно украшения с Богоматери кто сорвал.

- У татар мои конники отбили. Видно, разорили храм божий, сорвали золотые оклады с икон. Эта - работы дивной, глянь, - четыре золотые пластины, одна как бармы на плечах Богоматери, а три от неё на груди ей спускались. А теперь, что ж... Оклад не восстановишь.

Пусть будут украшением персей царицы московской.

- Княгини...

- Царицы... Царя ордынского кончен век. Царь теперь один, Московский. И ты - царица Московская. И почести тебе - царские.

На каждой из золотых пластин играли под искрами лучины глубоким светом крупные изумруды, огромные синие сапфиры, большие, персидской свободной огранки турмалины, рубины были мелкие, но яркие, а жемчуг и крупнозернист, и отсвету нежного.

- Отдашь Федосу, пусть ожерелье для тебя сделает.

...Через час на обнаженных телах царя и царицы в душной опочивальне только и было что, так панагия с Иоанном Крестителем на груди Иоанна Третьего да небрежно положенное между двух высоких холмов царициных грудей золотые пластины, некогда украшавшие оплечье Богоматери.

Был ли в том грех какой перед Богом? Богу - Богово, Кесарю - кесарево.

Однако ж оба греха не увидели. Ибо руками человеческими сделано было. Пусть человеку и послужит. Да не простому человеку. Царице.

Так рассуждал во сне Иван Васильевич.

А и у Софьи-гречанки свой расчет.

Она тоже панагию с Иоанном дала великому князю как "оберег". Пусть и ей ожерелье из золотых пластин с турмалинами и сапфирами "оберегом" будет служить.

А будут живы и здоровы царь да царица, значит, и Великое княжество Московское, Царство русськое стояти будет.

Так-то...

Недаром Иван Васильевич приказал снести вокруг Кремля все строения, чтобы ничто не мешало красоту Кремля видеть со всех сторон.