Дик Фрэнсис - Предварительный заезд Страница 36

— Если нас слушают, то пусть слышат хоть что-нибудь, — бодро пояснил он. — А то когда ничего нет, они начинают беспокоиться.

Пожалуй, чай оказался полезнее недоступной водки. Ко мне понемногу начало возвращаться ощущение покоя.

— Все посетители должны были уйти не позже половины одиннадцатого, — беспечно сообщил Стивен.

— А это могут проверить?

— Никогда не слышал о таких проверках.

Я не спеша пил чай, продолжая привычно удивляться московским порядкам. Вот это гостеприимство! А если гость задержится?

— Гудрун, — лениво проговорил я, — вы не могли бы кое-что посмотреть для меня?

— Простите?

Я поставил чашку на стол и поднял распечатку. Девушка сразу заметила, в каком состоянии находилась моя недействующая рука.

— О! — воскликнула Гудрун. — Да у вас рука распухла!

Стивен взглянул сначала на мои пальцы, потом на лицо.

— Пальцы сломаны?

— Не могу точно сказать.

Я с трудом шевелил пальцами, но это еще ничего не значило. Они раздулись как сосиски и посинели. Было совершенно ясно, что ногти почернеют, если не слезут вовсе. Впрочем, такую травму я мог бы получить, свалившись со скачущей лошади. Тогда травмы были непременным атрибутом моей работы. Я посмотрел на испуганные лица друзей, криво улыбнулся и вручил Гудрун бумаги.

— Мне бы хотелось, чтобы вы прочли все, что относится к Гансу Крамеру, и посмотрели, не будет ли там чего-нибудь важного. Он был немцем. Вы тоже немка, поэтому можете заметить нечто, чего я не знаю, и поэтому пропустил.

— Хорошо.

Несмотря на некоторый скепсис, прозвучавший в голосе, она послушно дочитала бумагу до конца.

— Вас что-нибудь удивило? — спросил я.

Девушка покачала головой.

— Ничего особенного.

— Он посещал восемь различных школ, — заметил я. — Разве это обычно?

— Нет, — нахмурилась девушка. — Возможно, его семье пришлось много переезжать.

— Его отец был и остается крупным предпринимателем в Дюссельдорфе.

Она внимательно перечитала список школ и наконец сказала:

— Думаю, что по крайней мере одно из этих мест предназначено для детей, так сказать, не совсем обычных. Возможно, для тех, кто страдает эпилепсией, или... — не найдя нужного английского слова, она покрутила ладонью в воздухе.

— Сбившихся с пути?

— Вот-вот. Но во многие такие школы принимают детей, обладающих какими-то талантами, например, спортсменов. Их обучают там по особым программам. Не исключено, что Ганса Крамера взяли туда из-за его успехов в верховой езде.

— Или потому, что его выставили из восьми других школ?

— Может быть.

— А что вы думаете о докторах и больницах?

Гудрун снова просмотрела список с сомнением поджала тубы и покачала головой.

— Нет ли там, к примеру, чего-то связанного с ортопедией?

— Это там, где вправляют кости и тому подобное?

— Да.

И вновь девушка углубилась в список, и вновь ничего в нем не нашла.

— А может быть, там есть связь с сердечными заболеваниями? Может быть, один из этих людей или какая-нибудь из клиник специализируется по сердечно-сосудистой хирургии?

— Тут я не специалист.

Я задумался.

— Ну, еще разок... Нет ли там известных психиатров?

— Мне очень жаль, но я так мало знаю... — Туг глаза девушки широко раскрылись, и она со странным выражением всмотрелась в список. — О Боже мой...

— Что вы там увидели?

— Клинику Гейдельбергского университета.

— Ну и что?

— А вы не знаете? — Впрочем, она уже поняла по моему яйцу, что мне это ничего не говорит. — Ганс Крамер пробыл там около трех месяцев в семидесятом году.

— Да, — согласился я. — И что из того?

— Семидесятый... Там работал доктор по имени Вольфганг Хубер. Считалось, что он крупный специалист по возвращению к нормальной жизни детей из богатых семей... сбившихся с пути. Не маленьких детей, а подростков и взрослых молодых людей нашего возраста. Людей, которые активно восстают против своих родителей.

— Похоже, что он успешно поработал с Гансом Крамером, — перебил я.

— Эта клиника — последняя в списке.

— Да, — согласилась Гудрун. — Но вы все еще не понимаете.

— Так расскажите мне!

По тому, с каким трудом девушка подбирала английские слова, было видно, что ее мысль работает очень интенсивно.

— Доктор Хубер учил их, что для выздоровления они должны уничтожить систему, которая заставляла их ощущать себя... не в своей тарелке. Он говорил, что они должны уничтожить мир своих родителей... Он называл это террористической терапией.

— Мой Бог!

— И... и еще... — Гудрун задохнулась. — Я не знаю, каков был результат его работы с Гансом Крамером, но... Доктор Хубер рекомендовал своим пациентам следовать примеру Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф.

Как говорится, время остановилось.

— Вы что, призрак увидели? — поинтересовался Стивен.

— Я увидел план... и его результат. Учение доктора Вольфганга Хубера было проявлением крайне экстремистской посткоммунистической теории. Уничтожьте гнилую капиталистическую систему, и вы окажетесь в чистом, здоровом обществе, управляемом рабочими. Эта утопия больше всего привлекала интеллектуалов из среднего класса, у которых были и мозги, и средства, чтобы бороться за свои цели.

Даже мечтатели, вооружившись этой доктриной, рано или поздно начинали убивать. А люди, подобные доктору Хуберу, проповедовали свое кровавое евангелие юнцам с неустановившейся и вдобавок расшатанной психикой. В результате организация Баадера — Майнхоф постоянно пополнялась новыми адептами. А также и палестинский «Черный сентябрь». Ирландская республиканская армия, аргентинский ЕРП и их бесчисленные ядовитые ответвления во многих странах и регионах.

Свободнее всего от терроризма была страна, которая поощряла и лелеяла его. Страна, где эта ядовитая рассада впервые появилась на свет.

Во время Олимпиады в Мюнхене мир вздрогнул, узнав, что посев начал приносить все более и более обильный урожай.

И кто-то собирался спустя восемь лет принести созревший плод на Московскую Олимпиаду.

Глава 14

Стивен предоставил мне свою кровать, а сам предпочел разделить ложе с Гудрун. В результате, как мне кажется, выиграли все трое. Поскольку иностранные студенты не имеют возможности свободно выходить наружу и общаться с аборигенами, их просто вынуждают спать друг с другом, иронически заметил молодой человек.

Меня сильно знобило, и в то же время я чувствовал жар. Это были явные признаки болезни.

Спал я не слишком долго, хотя это не имело особого значения. Руку дергало, словно по ней колотили паровым молотом, но голова была ясная. Это было гораздо лучше, чем наоборот: туман в голове и здоровая рука. Большую часть ночи я размышлял, строил предположения и планы, а утром снова вернулся к этому занятию. Мне предстояло предпринять некоторые шаги, которые должны были подтолкнуть моих врагов к новому покушению, но при этом я должен был остаться в живых.

Утром Стивен напоил меня чаем, дал мне свою бритву и весело направился завтракать в студенческую столовую.

Вернулся он со всякой всячиной вроде пустых булочек для гамбургеров, которые купил в магазине на первом этаже, и застал меня за изучением длинного ряда букв, записанных на конверте.

— Разбираете формулу наркотика? — спросил он.

— Пытаюсь.

— Ну и как, получается?

— Я маловато знаю, — ответил я. — Припомните... Когда все это было записано по-русски и по-немецки, был ли это перевод с одного языка на другой? Я хочу сказать... Вы уверены, что там следует читать именно то, что было написано?

— Это не был перевод, — сказал Стивен. — Это были те же самые буквы, что и здесь, записанные в одном и том же порядке, но с помощью обычного немецкого алфавита. Русская версия фонетически в основном совпадала с немецкой, но в русском алфавите есть несколько лишних букв, поэтому мы сочли, что немецкое слово было просто транслитерировано русскими буквами. А что, неверно?

— Пожалуй, верно, — согласился я. — Но посмотрите сюда, где написано «антагонист». Является ли это слово переводом на русский или на немецкий? Или буквы «анта» и так далее были написаны немецкими буквами?

— Это не перевод. Слово «антагонист» звучит почти одинаково на всех трех языках.

— Спасибо.

— Неужели в том, что я вам сказал, есть какой-то смысл?

— Безусловно, есть, — подтвердил я.

— Вы поражаете меня.

Мы намазали булочки маслом и съели их, запивая чаем. Меня раздирал гулкий зловещий кашель.

Позавтракав, я выпросил у хозяина лист бумаги и переписал устрашающий ряд букв, сотворил какое-то подобие разумно выглядевших слов и добавил несколько запятых, отделявших целые числа от десятичных дробей. Переписанная по-новому надпись выглядела так:

Эторфингидрохлорид 2,45 мг Асепромазинмалеат 1,0 мг Хлорокрезол 0,1 Диметилсульфоксид 90 Антагонист налаксон.