Леонид Словин - Хозяин берега Страница 36

- Ваш счет оплачен.

- Кем же? - удивился я.

- Не знаю... Он сказал, что ваш друг, - мило соврал верблюжонок. - В таких случаях мы никогда не отказываем. Дружба у нас - святое дело.

- Так, так. - Я согласился.

- Вопрос исчерпан. Правда? - удостоверился он. Анна смотрела на меня с улыбкой и любопытством.

- Но могу я, по крайней мере, узнать, сколько стоил наш ужин? По-моему, это не возбраняется.

- Нет. - Мальчик достал блокнот, лежавший в кармане фартука. - Шашлыки из осетрины - три рубля сорок копеек, закуска... Итого, - он уменьшил стоимость ужина примерно втрое, - семнадцать рублей шестнадцать копеек...

- Передайте спасибо нашему доброжелателю, - попросил я. - В свою очередь, мы хотим тоже оставить вещественные знаки нашей признательности. Я достал бумажник, отсчитал пять десятирублевок. - Это ни в коем случае не плата по счету за ужин. Рассматривайте как чаевые...

Я взял Анину сумочку, которую она, садясь, повесила на спинку стула.

Маленький плут развел руками.

- Не обидит ли это вашего друга? Он ведь может оскорбиться!

- Не обидит, - успокоил я.

Мы вышли.

Народ разъезжался. В коридоре впереди мелькали быстрые тени женщин, приехавших не с мужьями. Тусклое освещение не позволяло никого разглядеть. Анна шла впереди - в своем длинном платье, касавшемся, казалось, пола. Я шел за ней. Коридор привел нас в пустой двор, с ночным звездным небом между деревьями и отдаленным гулом волн.

Мы остановились. Я обнял ее.

В эту секунду из стоявшей под деревьями машины прямо в лицо нам дважды пальнула фотоспышка.

Яркий свет открыл все, скрывавшееся в темноте, - складки Аниного платья, ее коротко, по-мальчишески остриженную голову, склоненную к моей, сумочку, которую я все еще нес в руке, жалкую дверь нашего убежища...

Нас сфотографировали дважды, и машина уехала. А мне стало вдруг смешно и грустно. По-моему, я первый раз засмеялся легко и бездумно с тех пор, как получил синеглазую свою синекуру. Я ничего уже не мог потерять после того, как летевшая на меня с выключенными фарами машина на осевой линии чуть-чуть опоздала.

Ночью меня поднял удар захлопнувшейся под кроватью стальной крысоловки.

Звук этот мог поднять даже глухого. Я взлетел над своим жестким ложем и, холодея, прокричал первые пришедшие на язык слова: "Что же это такое!" Несколько секунд крысоловка ходила ходуном на полу, сотрясалась, звенела у меня не хватало мужества заглянуть под кровать, чтобы обозреть стальной капкан с пойманным зверем.

Крыса росла в моем воображении, превращалась в модель своего двойника - севшего на мощный хвост, хищного, поднявшего недоразвитые передние конечности гигантского первоящера.

Придя в себя, я наконец спрыгнул на пол, осторожно поднял край одеяла.

Крысоловка была пуста. Рядом с металлической рамкой, выполнявшей при взведенной пружине функции ударника, я с омерзением увидел часть голого, довольно толстого розового хвоста.

Крыса ушла, Оставив веское доказательство своего интереса к моей персоне.

Я заснул нескоро.

Кто знает, приходят ли крысы за обрубленными хвостами? И в каком обличье?

Утром в приемной меня уже ждали - жена и дочь арестованного Баларгимова.

Жену я сразу узнал: матрона на пятом десятке, давно махнувшая на себя рукой - выпяченная под шерстяной кофтой высокая грудь, короткие толстые ноги. Дочь, видимо, напоминала мать, когда той было не больше двадцати. Пухлая девица. Длинная стрижка. Капризные губы.

На столе у Гезели алели тюльпаны, я понял, что их принесли Баларгимовы.

- Игорь Николаевич! - Жена Баларгимова знала, как меня зовут. В некотором смысле мы даже были лично знакомы: я был у нее дома. - Что с моим мужем? Уж вроде теперь тише воды и ниже травы! И пьет меньше... Все знают! А все равно таскают...

- Проходите в кабинет, - пригласил я.

- Вам звонил Бала, - отрапортовала тем временем Гезель. - У него все в порядке. Состояние Миши Русакова удовлетворительное. Передал привет. И еще директор заповедника. Просил приехать. У него для вас сюрприз: какие-то бумаги Сережи Пухова...

- Докладная?

- Да. Кажется, докладная.

- У Садыка характер непредсказуемый, - пожаловалась Баларгимова, устраиваясь в непосредственной близости, от меня. - Я всегда говорю ему: ты, Садык, сначала делаешь, потом говоришь, потом уже думаешь! А надо все наоборот...

Она говорила одна и не замечала этого. Дочь обидчиво поджала губы, взглянула на часики.

"В семейных неурядицах дочь, должно быть, держала всегда сторону отца, - подумал я. - И не бескорыстно!" - Я представил, как Баларгимов под настроение дарит ей то шерстяную кофточку, то модные импортные часики.

- Вся беда оттого, что люди нам завидуют... - тянула свое Баларгимова. - Считают чужие деньги! Отец работает, дети послушные. Дочка на третьем курсе... Дом, правда, совсем развалюха. Стыдоба от соседей... Вы видели!

- Зато дача! И неплохая! - раздраженно заметила дочь. Как многие неумные люди, она была не удовлетворена степенью внимания к себе и дала это понять.

- Одно слово - что дача! - Баларгимова колыхнулась рыхлым, как у медузы, телом. - Малю-ю-сенький домик. Остался отцу от дяди... Три комнатки.

- Четыре!

- Четвертая совсем крохотная! Вроде чулана!

- Часто бываете там? - спросил я.

- Когда? И зачем? Работы хватает. - Баларгимова махнула рукой. - Муж иногда заедет. Там у него гараж.

- Никто постоянно не живет?

Она пожала плечами, бесформенный бюст ее на мгновение слегка округлился.

- Одно время соседка жила. Ребеночек у нее. С мужем разошлась. Молоденькая. Пусть живет! Римка Халилова...

Дочь быстро испытующе взглянула на мать, но та была спокойна. То ли не видела ничего необычного в том, что молодая одинокая женщина живет на их даче, то ли не хотела трепать себе нервы.

- Дача тут, в городе?

- В Дашкуди.

Я видел это название по дороге к метеостанции. Одинокий столб на краю трассы, и грунтовая дорога, уходящая к морю среди барханов.

- Халилова и сейчас там?

- Зачем? Это больше года назад было! Муж ее уехал. Она снова дома. Рядом. Видели - голубые наличники? Так вы ничего и не можете нам обещать? спросила Баларгимова. - Скоро его отпустят?

- Пока нет. Я задержал его на четырнадцать суток. Он на том берегу. К сожалению, ничего больше не могу вам пока сказать.

Они ушли. Дочь Баларгимова не пожелала со мной проститься, обидчиво поджала губы. Я подумал, что падение отца не послужит ей уроком, поскольку теперешнее ее существование - это только борьба за то, чтобы ее признали. Ничего другого я не обнаружил в ее красивой головке, пока мы разговаривали.

Контора Сувалдина находилась в двухэтажном доме старинной кирпичной постройки на самом берегу.

Кабинет орнитолога, увешанный фотографиями и диаграммами, был похож на музей. В центре, на видном месте, висела уже знакомая мне цитата из Красной книги: "Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сохранение природы".

Сувалдин, не поднимаясь с кресла, протянул мне обе руки; его постоянные атрибуты - шляпа, бинокль и костыли - находились рядом.

- Слава богу! Нам удалось сначала полностью выявить, а потом и ликвидировать очаги поражения птицы. Потери качкалдаков меньше, чем я ожидал...

Он принадлежал ктой категории людей, чье слово превращается в проповедь.

- Но сколько еще невежества, непросвещенности! Люди злонамеренно распускают слухи, натравливают на водоплавающих... "Рыбы нет - потому что ее съели птицы!" Или: "Лещей съели бакланы..." Но подумали бы - может ли баклан заглотить рыбу, которая больше его самого!..

Он взял со стола тонкую пластмассовую папку.

- Это докладная Сережи. Вернее - копия. А это... анонимное письмо. В нем написано, что я... автор книги в защиту рыбоядных птиц... отравил качкалдаков! Чтобы улучшить отчетность...

Анонимка была исполнена тем же почерком, что и полученная мною. Текст был тоже идентичен, как и школьная бумага. Мне показалось, над нижним ее краем тоже виднелось крохотное жирное пятнышко.

- Докладную возьму, - сказал я. - А заниматься анонимкой у меня просто нет времени...

- Что я по закону обязан с ней сделать? Кому-то отправить?..

- Спустите ее в унитаз.

- Можно? - Он обрадовался. Я поднялся.

- Вы не осмотрите наш кабинет? В этой комнате результаты моей десятилетней деятельности на Берегу...

- К сожалению.

- Я понимаю, - с горечью сказал он. - Но в следующий раз вас ждет знакомство с фламинго!

- Тут водятся фламинго? - Последний раз я видел их еще школьником - в зоопарке.

- И не только они... - Он указал на фотографию на стене. - Волки гонят по мелководью двадцать восемь сайгаков. Лучшая моя работа.

Я задержался.

Снимок сделан был, очевидно, с вертолета, с небольшой высоты. Желтое, расплывшееся по краям пятно - головы и спины каких-то крупных парнокопытных, схваченных на бегу фотокамерой. Сумасшедшая гонка. Белая пена. Зеленая гладь моря. И темно-серая длинная тень хищной догоняющей стаи...