Василий Викторов - Банк Страница 36

— Вот так всегда, — апеллировал отставной генерал к Владу, — я ему о Ельцине, о Чечне — а он мне о мировой истории с цитатами.

— Правильно, а как же иначе? К двадцатому веку не осталось ни одного общественного события, которого он не повторил бы впоследствии, только в большей, более ужасной форме, — да, летать в космос — но человек-то человеком и остался, и до Октябрьской революции была такая же кровавая французская, так же некоторые нации и некоторые личности рвались к мировому господству, так же распадались империи, так же убивали царей и министров, так же боролись за власть — что и называлось прогрессом. Но может, хватит прогрессировать, и прогресс пусть проявляется не в попытках смены общественных систем, а, ну, росте научного знания, что ли? Хотя и это беспокоит — человек так бесцеремонно вторгается в природу, что она ему мстит, — сколько природных катастроф в последнее время — землетрясения, наводнения, да тут еще и самолеты падают, корабли тонут; вокруг войны, кои мы уж привыкли именовать «территориальными конфликтами», убийства, дети умирают от голода, — иногда христианская легенда о втором пришествии Спасителя и о Страшном суде кажется мне вполне вероятной: если поглядеть на события в мире, Апокалипсис надвигается. Нет, если и должны существовать прогресс и революции, то только в области духа. Самую справедливую форму правления и существования общества на основе исторического опыта нашли, то, что для здоровья полезнее есть меньше, а не больше, выяснили — все, хватит исканий на этом поприще — пусть человек изменяет себя внутри — там ой как много чему есть совершенствоваться!

Тут он остановился, сделал сильную затяжку. Дым сгущался все сильнее, казалось, вспоминая известную поговорку, что если топор кверху подкинуть — он до потолка не долетит, повиснет в воздухе. Влад только тут обратил внимание на то, что Константин Сергеевич курит трубку — большую, но размеры на ее изящность не влияли.

— Да, — произнес гость, — страшную вы картину нарисовали. Может, вы мне позволите окно приоткрыть — дымно чрезвычайно?

— Конечно, откройте, но картина сия — та самая объективная реальность, а Игорь Николаевич еще и свое восстание решил поднять.

— Нет, Кость, уговорил, на Кремль не пойду. Но разве можно жить так, как мы живем, если считаем себя великой державой, великой нацией и людьми цивилизованными?

— Величие нашей державы в последнее время сильно пошатнулось, да и державой-то страну после распада Союза назвать довольно трудно, лучшие представители нации давно сложили свои головы, а нас окружают в основном потомки Шариковых и Эллочек-людоедок, а где ты видел тут цивилизацию — так мне и вовсе непонятно. Наш человек отделен от нее пропастью. Законы не уважаем, потому что считаем их плохими, дай лучше — все равно не будем уважать, потому как и эти плохими впоследствии окажутся. Всем вечно недовольны — например, грязно вокруг, — но вот выхожу я из института и вижу — какой-то молодой парень, сидя в автомобиле, вынимает пепельницу, открывает дверь и гору окурков вытряхивает на асфальт; я ему, что ж ты, мол, делаешь — твой же город, здесь ты живешь, здесь детям твоим жить — зачем же ты так? Он мне в ответ — мол, все равно грязно, и покатил дальше в своем авто. Еду в машине, из окна впереди идущего транспортного средства пустая пивная бутылка вылетает — бух! — на тротуар, и вдребезги. Это уже вообще распущенность ужасающая, хулиганство какое-то! Я бы в ГАИ вместо того, чтобы взятки с нарушителей собирать, специальный отдел открыл, допустим, мотоциклетных патрулей: увидел, как из окна ожидающего зеленого сигнала светофора автомобиля вылетел окурок, подъехал — штраф сто тысяч рублей, а еще лучше — пятьсот, глядишь, окурков бы на улицах поубавилось. Какая тут у нас цивилизация! Я, однако, видел, как в Плимуте на побеленный фасад чистенького, ухоженного здания мочился местный «пролетарий», но у них я на такое за полгода один раз наткнулся, а у нас, если по улицам гулять, ежедневно можно видеть. Так что, уважаемый соседушка, не думайте, что если Зюганов или кто иной вместо Ельцина появится и издаст приказ быть городам чистыми, производству — безотходным и экологически безвредным, а людям — вежливыми и законопослушными, так все сразу изменится. Можно поставить к каждому дому дворника, но заставить его ежеутренне мести тротуары и не уходить в недельные запои нельзя. Измениться должен сам человек. Не будь у нас в нынешнем веке коммунистической катастрофы — глядишь, и эволюционировали бы до надлежащего уровня. А так — православную веру у народа отняли, ведущие умы эмигрировать заставили, тех, кто остался, в лагерях сгноили, после мировой войны водкой народ планомерно спаивали, и новые поколения росли в атмосфере тотальной лжи, лицемерия и хамства. Так что вот вам и результат. Нынешнее состояние государства — и экономическое, и политическое, а также общественного сознания — следствие, а не обдуманный противовес коммунистическому периоду.

— Ну, уж тут, уважаемый Константин Сергеевич, я с тобой не соглашусь, — встрепенулся отставной генерал. — Союз развалили, из армии посмешище для всего мира сделали — и это все не демократы нынешние?

— Нет, конечно, коммунисты, а кто же? И Горбачев, и Ельцин — все они члены КПСС, да и с каким стажем! А государства, тем паче империи, всегда рушатся, если ослабевает власть, — тут примеров много. Как армию до уровня лесных партизан времен Отечественной низвели — действительно горько вспоминать. Но опять-таки сами виноваты! На волне счастья от дарованной свободы перековали меч на, действительно, орало. Но не вы ли сами, военные, аплодировали разоружению, конверсии?

— Мы — не аплодировали. Были, конечно, дураки — но ведь приходилось слушаться партию, Политбюро…

— Вот и дослушались. Когда находился на большой должности в Министерстве обороны — тогда бы и спорил, доказывал, а после драки кулаками, сам понимаешь…

— Эх, — вздохнул отец Жанны, — да кто же тогда знал!

— Верно, никто не знал. Сколько раз калачиком, маком посыпанным, народ манили — и всегда жестоко обманывали. Хрен редьки не слаще. Ну а вы, Владислав, как себя по отношению к миру в нынешнее время ощущаете — как часть целого, или у вас нет с ним гармонии?

Молчавший в течение всего разговора Влад пожал плечами и после некоторой паузы ответил:

— Живу сообразно судьбе, хотя предпочел бы, чтобы юность моя пришлась на царствование Александра Первого, молодость и зрелость — Николая Первого, а старость — Александра Второго, пусть народ тогда, по отзывам современников, и стонал от рабства, но Александр Первый ходил один по улицам и никого не боялся, правда, за ним следовал адъютант, но на почтительном расстоянии, и что это по сравнению со множеством телохранителей нынешних правителей!

— Ну, может быть, это и показатель некоторого состояния общества, — произнес бывший военный, — но знаешь, как в аракчеевских военных поселениях парней с девками женили? Ставили в шеренги друг напротив друга, кидали в шапку бумажки с именами женихов и невест и тянули по очереди, пара за парою, — эдакий жребий, а если кто заупрямится, резолюция: «согласить». Не рабство ли? А Александра Первого твоего, по некоторым версиям, будущие декабристы отравили, так что тут хоть один гуляй, хоть с охраной — результат неизменен.

— Да Бог с ним! — вставил хозяин. — Но почему именно тогда?

— Не знаю, не смогу доходчиво объяснить. Я бы уютнее себя чувствовал в том времени, что ли. Я не в восторге от нынешней цивилизации, упрощения отношений между людьми, техногенности, безликости… Ну и, конечно, с Пушкиным бы разговаривал, видел бы Лермонтова, Гоголя, Достоевского…

— О, а вы к этим господам почтение испытываете?

— Спросить, не любите ли вы Пушкина, — отламывая от леща маленький кусочек и бережно кладя его в рот, заметил Игорь Николаевич, — все равно что спросить, нравится ли вам дышать! — и, повернувшись к Владу, обратился к нему с вопросом: — Ты мне лучше скажи — что значит «живу сообразно судьбе»?

Гость поставил обратно на стол кружку с пивом, из которой только что собирался отпить, сморщил, что-то обдумывая, лоб, чуть наклонился вперед и сказал:

— Я полагаю — не до мистики, конечно, нет, но в общем, — что каждый человек имеет свое предназначение, угодно это ему или нет, и всем ведает судьба, но не слепая, бестолковая — вот должен ты во вторник упасть в яму и ногу сломать, и все тут, — не рок, не фатум, а судьба вполне осмысленная: да, ты можешь пойти во вторник по дороге, на которой вдруг образовалась яма, но тебя толкает именно твоя судьба, твой добрый ангел — и ты решаешь посетить то место в понедельник, когда в земле еще не появилось трещины, или в среду, когда ее уже засыпали, а во вторник вдруг взял и заболел, или оказывается, что твой знакомый должен следить за состоянием этой дороги, а ты ему как раз и сообщил, что в путешествие собрался, он и проверил свой участок, обнаружил непорядок и дал указание все исправить. Но чтобы у тебя оказался такой знакомый или чтобы тебе в этот день именно непоздоровилось, ты должен слушать свою судьбу, верить в нее, ибо изначально она не желает тебе зла, откликаться на ее подсказки, предупреждения или, наоборот, подталкивания к чему-то. Да, если ты совершишь преступление, то, безусловно, будешь наказан, рано или поздно, тем способом, которым сам совершил, или же каким-либо иным — но будешь. Но если ты не слушаешься своей судьбы, она тебя оставит и впредь уж не придет на помощь. Это и есть главное преступление — против самого себя. «Судьбы ведут желающего, нежелающего же тащат», — говорил Сенека, и я с ним согласен.