Василий Викторов - Банк Страница 37

Гость поставил обратно на стол кружку с пивом, из которой только что собирался отпить, сморщил, что-то обдумывая, лоб, чуть наклонился вперед и сказал:

— Я полагаю — не до мистики, конечно, нет, но в общем, — что каждый человек имеет свое предназначение, угодно это ему или нет, и всем ведает судьба, но не слепая, бестолковая — вот должен ты во вторник упасть в яму и ногу сломать, и все тут, — не рок, не фатум, а судьба вполне осмысленная: да, ты можешь пойти во вторник по дороге, на которой вдруг образовалась яма, но тебя толкает именно твоя судьба, твой добрый ангел — и ты решаешь посетить то место в понедельник, когда в земле еще не появилось трещины, или в среду, когда ее уже засыпали, а во вторник вдруг взял и заболел, или оказывается, что твой знакомый должен следить за состоянием этой дороги, а ты ему как раз и сообщил, что в путешествие собрался, он и проверил свой участок, обнаружил непорядок и дал указание все исправить. Но чтобы у тебя оказался такой знакомый или чтобы тебе в этот день именно непоздоровилось, ты должен слушать свою судьбу, верить в нее, ибо изначально она не желает тебе зла, откликаться на ее подсказки, предупреждения или, наоборот, подталкивания к чему-то. Да, если ты совершишь преступление, то, безусловно, будешь наказан, рано или поздно, тем способом, которым сам совершил, или же каким-либо иным — но будешь. Но если ты не слушаешься своей судьбы, она тебя оставит и впредь уж не придет на помощь. Это и есть главное преступление — против самого себя. «Судьбы ведут желающего, нежелающего же тащат», — говорил Сенека, и я с ним согласен.

— Интересно, интересно, — протянул хозяин, вытряхивая пепел из трубки и готовясь забить, вероятно, новую порцию табаку. Заметив взгляд Влада, на нее обращенный, сказал: — Курить папиросы, сигареты — просто курить. Курить трубку — это уже ритуал. Это символ, традиция — то, что так важно было раньше и к чему так поверхностно относятся сейчас, что не может меня не тревожить — и как радетеля исторической науки, и просто человека. Да и тот далеко не самый лучший табак, который в «Мальборо» и «Кэмел», — действительно вредно. А этот, голландский, табачок — прелесть, а если и вредит, то только чуть-чуть. Что касается вашего Сенеки, то, как известно, он много чего говорил — о мудрости, простоте, аскезе, терпимости, об особом состоянии духа — атараксии, однако воспитал самого страшного и безумного правителя Рима, а весьма значительную часть своей жизни провел в богатстве и роскоши, правда, грустно кончил. Тем не менее — оставим древних — попробуйте расшифровать ваши замечания, ну, скажем, более подробно осветите нам, что имели в виду.

В данный момент Константин Сергеевич, вероятно, был наиболее похож на самого себя — в студенческой аудитории, когда его озадачил своим высказыванием студент-выскочка и ему захотелось поставить учащегося на место.

— Цель каждого человека в жизни — достичь счастья, — стал говорить гость, — но мало кто изначально, с детства или юности, знает, в чем оно для него заключается. Главное — найти самого себя, свое предназначение, свое место в нише бытия; у некоторых это получается сразу, у других процесс поиска растягивается на десятилетия, иные же не находят себя вообще — и потому надо слушаться судьбы и, тем более, не спорить с ней. Когда человек начинает метаться, биться из стороны в сторону, искать — он иногда совершает ошибки, подчас непоправимые, и вместо того чтобы постепенно приближаться к счастью, он, наоборот, отдаляется от него. Нельзя определиться в этой жизни, не почувствовав себя. Сказка о Диогене и Александре Великом не зря дошла до нас сквозь тысячелетия — один с войском прошел от Македонии до Индии, покоряя государства, — и, видимо, был этим счастлив, — другому было достаточно, чтобы ему не заслоняли солнце. Вы же не станете вдруг упрекать тракториста в том, что он тракторист, а не преподаватель-историк, как вы, Константин Сергеевич, или генерал, как вы, Игорь Николаевич, или, тем более, не новый Наполеон, личность которого была столь популярна в свое время. «Мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы для нас — орудие одно, нам чувство дико и смешно», — так писал Лермонтов, потому что, может быть, и хотелось ему быть вершителем судеб мира. А вот тракторист, которому очень нравится на своем тракторе пахать или засевать землю, на свежем воздухе, под ласковым светилом, после работы заменить в своей машине какую-нибудь деталь, хряпнуть с механиками стакан крепкой водки, прийти домой — а там уж стол к ужину накрыт, и жена холодный квас из погреба принесла, детишки рядом суетятся, ты же умылся как следует, сел за стол — и семья рядом с тобой, поужинали, посмотрели по телевизору сериал, уложили детишек спать, а потом сами легли, и любит тракторист свою супругу, и спят они до утра в обнимку. Но тут, допустим, появляется некто и предлагает: давай-ка, Вася (Федя), собирайся — приедем в Санкт-Петербург, дадим тебе квартиру, оденем посолиднее, ну, поучим чуть-чуть, не без этого, — будешь ты историю молодым людям преподавать да по заграницам ездить, однако про хозяйство свое и прочее забудь — что он вам ответит? Естественно, откажется. Если же какой комбайнер, например, чтоб не путаться, матом свой комбайн кроет, ногами пинает, на работу идет как на каторгу, а вечером не гулять с девчонками из соседнего села и под гармонику петь частушки спешит, а, запершись у себя, читает Плутарха и Тита Ливия, так должен бросить все здесь и хоть пешком отправиться туда, где сможет целиком посвятить себя любимым книгам и полноценно их изучать, тем паче в свое время Ломоносову это сделать было сложнее.

— Пример твой, Владислав, занимателен, — сказал отец Жанны, — хотя в деревне тракторист и комбайнер — одно и то же, пахота — на трактор, уборочная — на комбайн, но мысль твоя мне понятна, правда, больно искусственна; меня вот не сказать, что ничто иное не увлекало, но посвятил себя службе — и могу утверждать, что, несмотря ни на какие проблемы, особенно трудности первых лет, выбором своим я доволен.

— Нет, пример мой не надуманный, — возразил гость, — а взят из жизни. Мой товарищ детства жил неподалеку от Колпино, в своем доме, с папой-мамой. В ранней юности было у него увлечение, и он страстно ему предавался — составлял генеалогические древа различных европейских королей, японских императоров, русских фамилий, причем все делал самостоятельно, на основе имеющейся литературы, коей, сами понимаете, было немного, вел переписку с каким-то московским профессором, ездил к нему в столицу, возил туда-сюда книги. Пытался после школы на учебу поступить — не вышло, затем — армия, вернулся из оной — пьянки-гулянки на радостях — соседка от него беременеет. Поселок — как деревня, нравы строгие, женили, причем не сказать, что у них любовь была или даже привязанность, — так вышло. Ну, а как женили — и ребенка рожать надо, и хозяйство — коровы да свиньи — вести, ведь родители уже старенькие, слабенькие, потом за ребеночком нужно ухаживать было — в общем, спился он от такой жизни: выгонит себе самогону, позовет друга, напьются, песни попоют — и спать до следующего дня.

— Так, Влад, а тебе Жанна историю своей жизни рассказывала? — спросил Игорь Николаевич, и по тому, каким тоном этот вопрос был задан, чувствовалось, что он рассержен.

— В общих чертах — да.

— Так ты считаешь, что этот козлик-попрыгунчик малолетний, который ее тогда с ребенком, коему и полгода не исполнилось, оставил и поехал в дальние страны жизнь свою устраивать, правильно поступил? Судьбу свою, что ли, послушался? Правильно, да?

— Конечно, — невозмутимо отреагировал Влад. — Иначе сейчас, встреть я Жанну, мне пришлось бы ему морду бить, а ей из-за этого страдать, а так — все довольны, во всяком случае я и Жанна.

Черты отставного генерала размягчились, он вдруг рассмеялся. Улыбнулись и гость с Константином Сергеевичем. Последний встал, собрал пустые бутылки, отнес их на кухню, принес новые, охлажденные.

— А, наверное, если говорить серьезно, — продолжил Влад, — не всегда голос судьбы совпадает с голосом совести. И человек, который жертвует своей жизнью ради счастья другого, заслуживает огромного уважения. Будем надеяться, что таким людям в той жизни зачтется, а еще лучше — и в этой успеется. Что же касается, я вспомнил, Игорь Николаевич, вашего выбора воинской профессии — так ведь какое тогда время было? Сколько вам в сорок пятом году исполнилось? Пятнадцать? Успели повоевать?

— Да нет, конечно. Убегал, правда, два раза, но оба возвращали.

— Ну вот, хотелось вам сражаться с фашистами, с империалистами, принять участие в защите Родины — вот вы и реализовали свое желание в выборе специальности. А что было лучше — это уж вам с высоты прожитых лет решать, а не мне.

— Может быть, может быть, — задумался отец Жанны.

— В общих чертах, Владислав, — сказал хозяин, — мне ваша теория понятна. Но а как она действует на вас, на вашу жизнь?