Нина Васина - Правило крысолова Страница 38

На ближайшей бензозаправке он остановился. Молча. Я вышла. Молча. Добрела до туалета. Никогда в жизни так не хотелось писать. Устроившись над унитазом, я поняла, что никак не могла рассмотреть в подробностях застежку на сандалии, не могла посчитать крапинки на заколке девочки на обочине. С чувством огромного облегчения вымыла холодной водой руки и лицо. Достала телефон. Набрала номер бабушки.

— Золя, — я вдруг обратилась к ней по имени, — мама в опасности. Или Лора. Лора похожа на меня? У нее белые волосы?

— Я поняла, — сказала бабушка. — Не беспокойся ни о чем. Пойду поколдую. — Она улыбнулась, и улыбка изменила тон ее голоса. — Забыла сказать. Ты знаешь, какое лучшее место для пряток? Это сон. Если почувствуешь, что Ханна достает тебя, если увидишь что-то странное или голоса будешь слышать, постарайся заснуть.

— Почему?

— Потому что мертвые живым не помощники. Они только силы высасывают, думают, могут что-то изменить здесь. А пока ты спишь, тебя никто не найдет.

Первое, что я сделала, усевшись в электричку “Москва-Владимир”, — это подложила куртку под голову, чтобы удобней было спать, спать, спать…

Моя мама благополучно доехала до аэропорта. На светофорах она смотрела в зеркальце, убеждаясь, что темно-серая — “мокрый асфальт” — “девятка” не отстает, и нащупывала в раскрытой сумке два флакона синего стекла. Устроившись на автостоянке у аэропорта, она подождала минуты три в машине. Никто к ней не подошел, но мама отметила так, на всякий случай, что темная “Вольво” тоже ехала всю дорогу за “девяткой” и вот этот джип, выруливающий на стоянку, стоял рядом с ее машиной на светофоре. Мозги мамы были совершенно заняты одной-единственной мыслью — как бы не перепутать флаконы, поэтому анализировать сложившуюся ситуацию с автомобилями она не стала, вышла из машины, держа раскрытую сумку наготове, и пошла к светящемуся зданию, поправляя осторожными движениями чужие волосы на голове.

От трех автомобилей к ней двинулись мужчины, всего, как она потом посчитала, их было пять: один из “девятки” и по двое из “Вольво” и джипа. Мама занервничала, потому что на расстоянии сложно было прикинуть, кто подбежит первый, не говоря уже о том, что определение масти, как и пользование в такой напряженной обстановке духами из флаконов, крайне затруднялось.

Она остановилась и выделила сначала высокого мужчину в костюме, он бежал, посверкивая лысиной, на ходу что-то поправляя у себя на боку. За ним бежали двое в джинсах и коротких куртках, бежали быстро, нога в ногу, но расстояние между ними и лысым почти не сокращалось.

Пара из джипа разбежалась в разные стороны — один мужчина в длинном плаще бросился к правому входу в аэропорт, другой — к левому, и мама на некоторое время растерялась, потому что разбежавшиеся мужчины могли подобраться сзади в любой момент и оказаться за спиной настоящими брюнетами, или темными шатенами, или красно-рыжими!

— Стоять! — закричал лысый, выдернув наконец из кобуры оружие и направляя его на маму.

— Инга, ложись, ложись!! — закричал истошно Павел, это он бежал за лысым, но мама его не узнала, они и виделись-то пару раз в торжественной обстановке либо ресторана, либо театра. Когда Павел подбежал ближе, лысый перестал целиться в маму, резко развернулся и выстрелил.

На это сразу же среагировал тот, который тоже был в джинсах и бежал рядом с Павлом. Присевшая мама с ужасом увидела, что этот человек достал оружие — что-то покрупнее пистолета лысого — и начал палить короткими очередями. Мама присела и закрыла голову руками. Из открытой сумочки вывалились синие флаконы, паспорт с билетами, пудреница и блокнот.

Последняя пара из джипа, добежавшая до дверей в аэропорт, что-то кричала там в освещенный зал, и вот на их крики из дверей высыпали похожие на ставших на задние конечности жуков спецназовцы. В касках, с автоматами, они понеслись к маме, которая к этому времени настолько отчаялась и испугалась, что уже не могла ни о чем думать, кроме этих проклятых касок.

Она судорожно соображала, как определить масть мужчины, если на его голове каска, все тело тщательно упаковано в защитный костюм с бронежилетом, а пол-лица закрыто маской?! Наблюдая в отстраненном оцепенении, как огромный ботинок раздавил на асфальте ее пудреницу, мама бросилась на четвереньки, закрывая руками синие флаконы. Павел, который назвал ее Ингой и кричал, чтобы она ложилась, упал сразу же, как только начали стрелять спецназовцы. Его напарник из “Вольво”, отстреливаясь, убежал на автостоянку, за ним ринулись все восемь спецназовцев, а сама подобрала флаконы и блокнот, посидела еще неколько минут на корточках и огляделась.

К ней шли двое из джипа. Высокий, в плаще, стал спрашивать на странном ломаном языке, не ушиблась ли фрау, при этом мама с огромным облегчением сразу же определила его масть — светлый шатен и решила воспользоваться флаконом, на рифленом боку которого была выгравирована буква 5. Открыв дрожащими пальцами хорошо притирающуюся крышечку, мама медленно намочила подушечки пальцев — указательного и среднего, прикоснулась к ушам, лбу и подбородку, после чего сказала, что с ней все в порядке. У Ганса Зебельхера раздулись ноздри тонкого прямого носа, он чуть покачнулся и резким голосом, не отрывая от лица мамы глаз, приказал своему напарнику пройти к автостоянке и выяснить обстановку. После чего галантно предложил маме руку, медленным прогулочным шагом довел ее до дверей зала, а когда те автоматически распахнулись, сделал два-три движения, словно открывал эти двери и услужливо придерживал их, пропуская фрау вперед.

— Мне надо в туалет, — честно призналась мама, переступая с ноги на ногу. И Зебельхер тут же вцепился в первого попавшегося мента, требуя, чтобы ему показали женский туалет.

В холодном свете белого кафеля мама внимательно рассмотрела себя в зеркале, вымыла руки, лицо, принюхиваясь к запахам на ладонях. Сходила в кабинку, вернулась к зеркалу, хорошенько глотнула коньячку из плоской фляжки, дождалась ударной волны в голову, удовлетворенно кивнула и только собралась еще раз по новой освежить себя духами для немца, как за-стыла в ужасе.

В зеркале ей была хорошо видна открывшаяся дверца кабинки сзади и силуэт человека в джинсах и короткой куртке, который стрелял на площади из короткоствольного автомата, а потом убежал на стоянку.

Не поворачиваясь, мама наблюдала в зеркале, как этот человек обходит все кабинки, открывая дверцы ударом ноги. На его голове была тонкая трикотажная шапочка, но большие глаза и черные ресницы, легкий темный пушок над верхней губой — все свидетельствовало о масти брюнета, поэтому мама сразу же стала нашаривать в сумке другой флакон, с буквой F на граненом боку, а брюнет ее не правильно понял. Он перестал бить ботинком по дверцам, бросился к маме и схватил ее за волосы, не давая ничего достать из сумки. Волосы мамы, естественно, тут же слезли с головы, потому что это был парик, подобранный в цвет моих волос. От неожиданности человек с автоматом вскрикнул, и мама тоже вскрикнула, потому что голос показался ей женским.

Повернувшись, она рассмотрела лицо нападавшего вблизи, осторожно сняла с высокой Анны, или Вероники, шапочку и выпустила на волю собранные под ней черные волосы.

Женщина, убедившись, что перед ней кто угодно, но не Инга Викторовна собственной персоной, потеряла к маме всякий интерес. Она достала телефон и короткими предложениями отдала несколько приказаний на немецком. Мама в это время надевала парик, а когда вспомнила о раздавленной пудренице, огорчилась и рассердилась.

— Пудреницу растоптали, защитники родины! — Она собралась было попросить припудриться у странной женщины, предпочитающей мужскую одежду и короткоствольные автоматы, но с удивлением обнаружила, что та быстро раздевается, забрасывая одежду в урну.

Вот она уже в коротком облегающем платье, из маленького рюкзачка за спиной достала туфли на высоких каблуках, растрепала волосы, залезла без спроса в мамину сумку, порылась в косметичке, накрасила губы обнаруженной там помадой, на платье надела куртку, подмигнула маме и вышла, стуча каблучками. Мама старалась не смотреть в урну, но там поверх джинсов, свитера и кроссовок торчал вверх дулом короткоствольный автомат и притягивал к себе взгляд.

Она решила, что лучше ей выйти из туалета до то-го, как этот автомат обнаружат, и, пошатываясь, пошла к поджидающему ее немцу, на ходу открывая флакон с буквой 5.

— Я… Мне надо… Я иду на самолет, у меня билет, — сказала она, как только расширившиеся на вдохе зрачки Ганса Зебельхера заполнили серое пространство радужной оболочки, сделав его глаза почти что черными.

— Айн момент, — встрепенулся Ганс и, совершенно невменяемый, крича и размахивая своим удостоверением, требуя главного администратора, ругаясь из-за каждой секундной задержки, за пятнадцать минут протащил маму в зал выхода к самолету. Потом он принес ей попить, потом почти сорок минут развлекал рассказами о своей маме и дяде Карле Шлице, советнике президента, да-да! Потом самолично провел к трапу самолета на Гамбург, потрясая удостоверением, потом, ругаясь со стюардессами, осмотрел салон самолета на предмет взрывчатки. Потом целовал руку, потом — другую, потом плакал и махал рукой с улицы, высматривая ее в иллюминаторе. Через полчаса его обнаружил поисковый отряд федералов, уже отчаявшийся найти немца живым. Он терся об мой красный старенький “Москвич” на автостоянке и выглядел со-вершенно слабоумным.