Оса Ларссон - Черная тропа Страница 39

Айри Бюлунд рассмеялась.

— Ну да, она подумала было, что вы этакий старший брат, надменный швед.

— Именно. И когда я уже сел на скутер, собираясь ехать дальше, она спросила: «Откуда же ты взялся и чей ты сын, что умеешь говорить по-фински?» И я сказал, что я сын Вальфрида Стольнакке из Лауккулуспы. «Бог ты мой! — воскликнула она, всплеснув руками. — Мальчик, мы же с тобой родня! Не езди через озеро. Там местами наледь и очень опасно. Поезжай вдоль берега». — Свен-Эрик засмеялся. — Ее звали Тиева. Это была ваша бабушка?

— Вот глупости, — сказала Айри Бюлунд и покраснела. — Это была моя мама.

Когда они вышли на улицу, Анна-Мария понеслась вперед, как солдат на марше. Свен-Эрик едва поспевал за ней.

— Мы поедем за компьютером? — спросил он.

— Я хочу его поднять.

— Но ведь сейчас зима. Земля промерзла.

— Плевать. Я хочу немедленно эксгумировать тело Эрьяна Бюлунда! И пусть Похьянен сделает вскрытие. Куда ты?

Свен-Эрик развернулся на сто восемьдесят градусов и направился обратно к дому Бюлундов.

— Само собой, нужно проинформировать Айри. А ты поезжай. Встретимся в управлении.

Ребекка Мартинссон вернулась домой около шести вечера. На небе собрались облака, начинало темнеть. Едва она вылезла из машины во дворе перед серым домиком, как повалил снег. Легкие как пух звездочки, мерцавшие в свете лампы на стене сарая и фонаря над крыльцом.

Ребекка остановилась, высунув язык, протянув вперед руки, подняв кверху лицо и закрыв глаза. В таком положении она чувствовала, как мягкие хлопья приземлялись на ресницы и на язык. Хотя ощущение все же было не то, что в детстве. Это все равно что сделать снежного ангелочка — в детстве это было так потрясающе здорово, а если попытаться сделать это, будучи взрослым, то только наберешь за воротник снега.

«Он не создан для меня, — подумала женщина, открыла глаза и посмотрела в сторону реки, укутанной темнотой, с одиночными огнями домов на другом берегу залива. — Он не думает обо мне. То, что он посылает мне сообщения, ровным счетом ничего не значит».

Во второй половине дня Ребекка написала не меньше двух десятков сообщений Монсу Веннгрену, а потом все их уничтожила. Решила не показывать свою заинтересованность.

«Забудь об этом, — уговаривала она себя. — Он вовсе не интересуется тобой». Но сердце упорно сопротивлялось этому выводу. «И очень даже интересуется», — говорило оно и представляло картины, которыми она могла полюбоваться. Монс и Ребекка в челне. Она гребет. Он опускает руку в воду. На нем белая офисная рубашка с засученными рукавами. Лицо мягкое и расслабленное. Затем: Ребекка на полу в комнате перед камином. Монс лежит на ней.

Раздеваясь, чтобы сменить костюм на джинсы и джемпер, Ребекка заодно взглянула на себя в зеркало. Худая и бледная. Грудь слишком маленькая и к тому же очень странной формы: не два холмика, а скорее два рожка от мороженого. Это тело, которое никого не прельщало и в котором не довелось вырасти ребенку, показалось ей чужим. Она поскорее натянула на себя одежду.

Налив виски, женщина уселась за бабушкин откидной столик на кухне и стала пить большими глотками, чего обычно не делала. Виски мягко согрел ее изнутри, и мысли перестали беспорядочно вращаться в голове.

В последний раз, когда Ребекка в кого-то влюблялась, предметом страсти стал Томас Сёдерберг, и сам этот факт немало говорит о ее способности выбирать достойных мужчин. Об этом даже думать не хотелось.

После этого у нее иногда появлялись бойфренды — все без исключения студенты-юристы из университета. Сама она их не выбирала. Давала пригласить себя на ужин, разрешала себя целовать и оказывалась в постели. Все было скучно и предсказуемо с самого начала. Презрение все время таилось где-то рядом. Ребекка презирала их всех за то, что они были сопляками, все выходцы из высшей прослойки среднего класса, все убеждены, что легко могли бы получить оценки выше, чем у нее, не будь им так лень учиться. Она презирала их декларативный бунт против родителей, выражавшийся в осторожном употреблении наркотиков и обильном приеме алкоголя. Она презирала их иллюзию о том, что они особенные. Она презирала даже их презрение к обывательству — пока они сами не пошли работать, не женились и сами не стали обывателями.

И теперь — Монс. Влейте немного частного интерната, тонкого искусства, заносчивости, алкоголя и юридической остроты ума в мужское тело и встряхните.

Папа, наверное, не верил в свое счастье, когда мама выбрала его. Ей почему-то казалось, что все происходило именно так: мама выбрала папу, как выбирают плод на дереве.

Ребекку вдруг охватило желание увидеть фотографии мамы. После смерти матери она собственноручно вырвала все ее фотографии из бабушкиного альбома. Запрыгнув в сапоги, она побежала через дорогу к Сиввингу.

Внизу в котельной у Сиввинга висел в воздухе запах жареной колбасы. На полочке на клетчатом кухонном полотенце лежали тарелка, стакан, алюминиевая кастрюля и сковородка вверх дном. Сиввинг лежал поверх заправленной кровати и дремал, уронив себе на лицо газету. На одном шерстяном носке красовалась большая дырка. Это зрелище странным образом растрогало Ребекку.

Белла подскочила и чуть не перевернула стул от восторга по поводу нежданных гостей. Ребекка почесала холку собаки, ритмичное постукивание ее хвоста по полу и радостное поскуливание разбудили Сиввинга.

— Ребекка! — радостно воскликнул он. — Ты уже попила кофе?

Она поблагодарила и, пока он отмерял кофе и насыпал его в кофейник, изложила свою просьбу.

Сиввинг поднялся по лестнице и через некоторое время вернулся с двумя альбомами под мышкой.

— Здесь наверняка найдутся снимки твоей мамы, — проговорил он. — Хотя в основном здесь, конечно, Май-Лиз и дети.

Ребекка стала перелистывать страницы альбома. На одном снимке Май-Лиз и ее мама сидели на шкуре северного оленя посреди снега, щурясь от солнца и улыбаясь в камеру.

— Мы с ней похожи, — проговорила Ребекка.

— Да, — согласился Сиввинг.

— А как они с папой познакомились?

— Точно не знаю, но думаю, что на танцах. Твой папа на самом деле отлично танцевал — если ему удавалось побороть застенчивость.

Ребекка попыталась воссоздать в голове эту картину. Мама в объятиях папы на танцевальной площадке. Папа, получивший заряд смелости из бутылки, гладит ее рукой по спине.

При виде старых снимков ее охватило прежнее чувство — странная смесь стыда и гнева. Гнев — как противоядие от презрительного сочувствия других жителей деревни.

Они называли Ребекку бедной девочкой. И как ей повезло, что у нее есть бабушка, говорили они. Но надолго ли хватит сил у Тересии Мартинссон? Вот в чем вопрос. У каждого есть свои недостатки. Но чтобы быть настолько не в состоянии позаботиться о своем собственном ребенке…

Сиввинг наблюдал за ней со стороны.

— Май-Лиз очень любила твою маму, — сказал он.

— Правда? — Ребекка поняла, что сказала это почти шепотом.

— Им всегда было о чем поговорить, они подолгу сидели тут, за кухонным столом.

«Да уж, — подумала Ребекка. — Такую маму я тоже помню». Она стала искать фотографии, где мама не позировала бы, не улыбалась бы, стараясь повернуться к камере в самом выигрышном ракурсе. Просто кинозвезда Курраваарского разлива.

Два воспоминания.

Воспоминание первое. Ребекка просыпается утром в двухкомнатной квартирке в городе. Они переехали из Курраваары. Папа остался жить на первом этаже в доме у бабушки. Они говорят, что удобнее всего Ребекке будет жить с мамой в городе. Ближе к школе и все такое. Когда она просыпается, в квартире стоит запах только что сделанной уборки. Кроме того, мама переставила всю мебель. Единственный предмет, стоящий на своем месте, — это кровать Ребекки. На столе ее ждет завтрак — свежеиспеченные сконы. Мама курит, стоя на балконе, — лицо у нее радостное. Должно быть, она всю ночь убиралась и перетаскивала мебель. Что подумают соседи?

Ребекка крадется по лестнице бесшумно, как кошка, постоянно озираясь. Если Лайла с первого этажа откроет дверь, она просто умрет от стыда.

Воспоминание второе. На уроке учительница говорит: распределитесь по парам.

Петра: Я не хочу сидеть рядом с Ребеккой.

Учительница: Что за глупости?

Весь класс навострил уши. Ребекка сидит, уткнувшись носом в парту.

Петра: От нее воняет мочой.

Это потому, что у них в квартире нет электричества. Его отключили. Дело происходит в сентябре, так что они пока не мерзнут. Но стирать в машинке невозможно.

Когда Ребекка приходит домой и плачет навзрыд, мама выходит из себя. Она тащит Ребекку с собой на телефонный узел и ругает всех и вся. Там пытаются объяснить, чтобы она обратилась в энергокомпанию, что это не одно и то же, но женщина и слушать ничего не желает.