Владислав Вишневский - Полный форс-мажор Страница 4

– Я?! – Окончательно испугался Лев Маркович, но вывернулся. – С какой стати, наоборот, очень хорошо всё помню.

– Чего тогда звонишь?

К такой постановке вопроса Ульяшов готов не был, не предполагал, на некую шутку надеялся, на розыгрыш… Вот и всё… Надежды практически уже не было, но марку приходилось держать.

– Не чего, а зачем! Разный смысл, – удивляясь своей наглости, произнёс Ульяшов. – Звоню спросить, не забыл ли. Напоминаю, Шура: назад дороги нет. Слово дал – держи. Не вырубишь. Это закон. Тем более слово офицера. – Последнюю фразу Ульяшов произносил уже твёрдо, чётко, как приговор Палию.

Палий даже чуть растерялся. Голос прославленного вертолётчика выдал.

– Так я и держу. – С заминкой произнёс он. – У нас уже и совещание намечено. Все уже в курсе. Уже злые на вас. На взлёте… Порвём, говорят, как Шурик грелку.

– Не Шурик, а Шарик. – Машинально поправил Ульяшов.

Но Палий оспорил.

– Шура – это я! Не твой Шарик. Я на спор грелки рву.

– Ух, ты, не может быть, не знал.

– И на это хочешь поспорить, хочешь?

– Нет-нет, – поторопился отказаться Ульяшов.

– А то смотри – могём! – хохотнул Палий, и без перехода, серьёзным голосом спросил. – Короче, не понял, чего ты звонишь?

– Так просто, про Толяна спросить.

Всё, на этом надежда полковника Ульяшова полностью иссякла.

– Ааа, Толян! Анатолий Михалыч молодец. Долетел, доложил, встретили, сейчас спит наверное. Акклиматизация. Он же не как ты, он закусывал. Техника уже на месте, технари работают. Всё по плану. – Голос Палия умолк.

Говорить уже было не о чем, всё было понятно, назад пути не было, для Ульяшова оставалось последнее:

– Ладно, привет ему передай. Скажи, Ульяшов уже свои сапоги Шуре приготовил, даже сапожным кремом начистил, блестят. Ждут. Просто сверкают.

– Да иди ты… со своими сапогами, – оскорблённо возмутился Палий, передразнил, – сверкают они у него. О звёздочках своих, с погонами на сухую, забыл? Это мы вас, как пить дать, на сухую, «умоем». Я тебе говорю, точно. Ха-ха!

– Сам ха-ха, – беззлобно огрызнулся Ульяшов, и не очень уверенно продолжил. – Это мы вас умоем, да! Постись пока. Привет! – и, не успев положить трубку, сам себе воскликнул. «Ужас! Мне кранты. Я пропал!»

В трубке что-то забурлили, забухтело, Ульяшов вернул её к уху.

– Что? Что там у тебя, Лёва? Полковник Ульяшов! – Взывал в трубке встревоженный голос полковника Палия. – Кому кранты, кому кошмар, кто там у тебя, кому это? Лёвка, Лев Маркович, товарищ полковник…

Ульяшов с трудом пришёл в себя.

– Нет-нет, это я… – вроде задумчиво так, растерянно пробормотал он, но закончил почти лёгким, небрежным тоном, хотя очень трудно было. – Я говорю, кошмар вам будет, кранты. Ага. Разобьём как шведов под Полтавой. Всё, Шура, готовься, привет!

Голос Палия уверенно парировал.

– А, это ты так взбадриваешь себя, Лёвка, понял. Давай-давай, бодрись. – И закончил официально, как и положено «дуэлянтам». – Короче, товарищ полковник, если у тебя всё, спасибо за звонок. Извини, господин воспитатель, у меня тренажёр, занятия. Оторвал. Помни, друг, у тебя осталось двадцать девять с половиной дня. Ха-ха! До связи. Отбой.

3

Гвардейский ракетно-артиллерийский…

Будни

Только что командир полка провёл смотр личного состава на строевом плацу… Ну, молодцы, ну, красавцы! Орлы! Под звук малого барабана, полк, в коробках, подразделение за подразделением, вышел на исходные позиции. Дирижёр оркестра, лейтенант Фомичёв, молоденький, худой, высокий, в кителе с широкими плечами на вырост, с юношеским лицом и таким же румянцем на щеках, пухлыми губами (прежний дирижёр, с повышением в оркестровую службу Округа переведён с досрочным присвоением генеральского звания за безупречную службу и заслуги перед страной. Сам Верховный присвоил!), вновь назначенный, лейтенант, недавний выпускник Московского высшего военно-дирижёрского училища, в белых перчатках, стройный, подтянутый, сверкая блеском сапог, косясь на начальника штаба, возглавляющего тройку знаменосцев, для отмашки оркестру, руку вверх поднял, и…

Сегодня генерал в отпуск уходит. Потому и полный смотр. Техника в ангарах как всегда начищена-надраена, во всех ротах и подразделениях полнейший порядок, военнослужащие – от срочников до начштаба, в парадной форме, с оружием, знамя расчехлено…

«Иии, р-раз…», отмахивает оркестру дирижёр…

От неожиданного музыкального «залпа», над военным городком воздушными шариками взлетают напуганные голуби, другую пернатую мелочь как ветром сдувает. Часовые – кто где – прислушиваясь, на музыку головы с интересом повернули, шеф-повар на кухне с тревогой глянул на часы, прикрикнул на свой наряд: «быстрее, быстрее…», дежурные по ротам, вновь метнулись к ружпаркам, в умывальные комнаты, в спальные помещения, туалеты – всё ли в порядке. Порядок должен быть всегда и везде, тем более в такой день: генерал в отпуск уходит.

Военный марш бился не только в груди, глазах военнослужащих, он ещё и румянцем на щеках улыбкой проявлялся, припечатывал подошвы сапог к асфальту плаца. Далеко разносил гордость, восторг и радость мощи, единства и красоту солдат воинского подразделения.

«Иии… р-раз!» – в едином дыхании неслось солдатское над коробкой.

Военнослужащие, одновременно резко поворачивали головы в сторону генерала. Много голов, ещё больше глаз, совсем разных лиц – и светлых и тёмных, курносых, раскрасневшихся, совсем юношеских, почти детских, смотрели на командира. Полк шёл, подразделения за подразделениями… Специалисты. Солдаты. Пусть молодые, но специалисты. Хотя, больше, конечно, пацаны. Хулиганят, порой, нервничают, тоскуют, но… Молодцы! Монолит! Красиво идут, слаженно! Солдаты!

Генерал Золотарёв видел это, подмечал, радовался, хотя лицо его выражало спокойствие, уверенность, пусть и с малюсенькой долей иронии или скептицизма. Но это маска, годами выработанная, чтоб подчинённые не расслаблялись, чтоб марку держали. На самом деле – он радовался, – да, гордился. Любил свой полк, своих подчинённых, хотя и «гонял» командиров, разносы устраивал, но… никогда и нигде в обиду своих подчинённых не давал. Сейчас, держа руку у околыша фуражки, генерал глазами встречал и провожал проходящие перед ним на плацу подразделения. Одно за другим. Встречался глазами с командирами подразделений. Видел в них то же, что и чувствовал сам: малую толику тревоги, но больше восторга, и гордости. «Какая махина за плечами, – понимал генерал, – какая ответственность». Люди! Техника! Руководители. Офицеры. Технари. Молодцы! Звёздочки на погонах разные, а ответственность одна – страну защищать. Готовыми быть. Всё остальное – прозаические составляющие элементы. Но, в первую очередь, ответственность. И перед самими собой, и перед командиром, и перед знаменем, и перед родителями солдат, перед главкомом, перед Верховным, перед Родиной (Как не высокопарно это звучит!)… Всем и всему обязаны.

Шёл полк. Печатал шаг. Возвышенно и торжественно звучал марш.

Звучал здорово! Как никакая музыка. В марше всё было цельно, талантливо, всё закончено. Никаких фривольностей, никакой попсы, одна восторженная армейская «симфония», одна патриотическая пружина. «Встречный марш», «Марш ракетчиков», «Марш артиллеристов» – любимые марши генерала. А вот его зам, полковник Ульяшов, генерал это знал, любил «Вступление Красной армии в Будапешт», и остальные, конечно. Но от «Вступления…», как генерал где-то слышал, Ульяшов просто «тащился». Вспомнив это, генерал невольно улыбнулся. Со стороны это получилось так, словно он похвалил командира автороты, это подразделение как раз мимо трибуны проходило. Майор, внешне не отреагировал, может в глазах что ответное мелькнуло, но, генерал перевёл уже взгляд…

Р-раз, р-раз, раз-два, три… печатали шаг подразделения… Молодцы. Хорошо!

Вновь затрещал малый барабан. Генерал только что проводил взглядом роту хозобеспечения – последнюю коробку, – опустил руку. На исходную выдвигался оркестр.

Замыкал шествие.

Сверкал начищенными инструментами, как праздничный калейдоскоп солнечными зайчиками. Звучал торжественно, величественно и вместе с тем озорно. Это молодецкая удаль музыкантов в гармонию вплеталась, добавляла «огня».

Оркестр!

Краса и гордость полка, не считая боевой техники, естественно. Раньше, до приезда американской дирижёрши Гейл, кажется, генерал, тогда ещё полковник, просто любил игру своего оркестра, теперь, когда его оркестр прозвенел на всю Европу, любил почти не скрывая. И не потому, что музыкант-срочник вундеркиндом оказался, Кантату какую-то написал, первое место на Европейском конкурсе получил, а потому, что и раньше звуки военного оркестра его дух в порядок приводили, а теперь и подавно. Хотя сами музыканты, если взять, с одной стороны и разгильдяи порой, знал командир, правда вне стен полка, а с другой – всегда отличники оркестровой, боевой и прочих подготовок. Отличники. Молодцы. Потому что таланты. Особый дар имеют. «Это не на радаре цель держать, – мысленно усмехался генерал, но тут же себя поправлял, – хотя и там это не просто». И себе же перечил, – «Но этому научить можно, а музыкантами стать, тем более такими – если нет таланта, слуха, – невозможно». Генерал это очень хорошо знал. У него дома (он холостяк) уже четвёртый год стоит пианино «Приморье» (Зам по хозяйству как украшение зачем-то поставил!), так, сколько генерал не садился за него, ничего в итоге не получалось. Дрынь-брынь, и всё… Даже на «Собачий вальс» не походило. Одна абракадабра. А музыканты оркестра не только таланты, но и инструменты свои освоили, ещё и сыгрались вместе, и на конкурсах, даже международных, свой полк прославили. Орлы! К тому же, чаще остальных в наряд по полку попадают. Службу «тащат». Пусть и не по собственной инициативе. Причину этого генерал хорошо понимал, начштаба легко за счёт музыкантов решал проблемы назначения очередных помощников дежурных по полку. «Их же, в оркестре, не один и не два, – говорил нач штаба, – а человек пятнадцать, шестнадцать. Значит, оркестр не пострадает. А если с боевого дежурства кого снять, кем заменишь? Вопрос». А так, «вычислил» где «болтающегося» музыканта, в «курилке» штаба полка, например, вот тебе и… Решение проблемы. Естественно, за исключением каких праздников, дежурств оркестра или концертов…