Лоуренс Блок - Приспосабливаясь к реальности Страница 4

— С тех пор мир изменился, Келлер.

— Тогда даже не было металлоискателей, — вспомнил он, — или сканеров. Потом они приобрели металлоискатели, но самые первые зону у пола не сканировали. Я знал человека, который засовывал пистолет в носок и спокойно проходил в самолет. А если его все же поймали, я об этом не слышал.

— Ты можешь поехать на поезде.

— Или на клипере. Вокруг мыса Горн.

— А чем тебя не устраивает Панамский канал? Там тоже поставили металлоискатели? — Она допила чай, вздохнула: — Думаю, ты ответил на мой вопрос. Я передам в Портленд, чтобы на нас не рассчитывали.

После обеда она отвезла его на станцию и поднялась на платформу, чтобы вместе с ним дождаться поезда. Келлер нарушил паузу:

— Ты действительно думаешь, что я социопат?

— Келлер, это всего лишь слово. Не ищи в нем глубокого смысла. И потом, я же не психолог и не психиатр. Даже не уверена, что оно в точности означает.

— Человек, которому недостает осознания, что правильно, а что неправильно, — ответил Келлер. — Он понимает разницу, но не знает, как соотнести эту разницу с ним лично. Ему недостает сочувствия, другие люди ему совершенно безразличны.

Она задумалась.

— На тебя это не похоже. Разве что когда ты работаешь. Можно быть периодическим социопатом?

— Думаю, что нет. Я изучал этот вопрос. Читал материалы судебных процессов и все такое. Социопатов, о которых писали, практически всех, в детстве объединяло следующее: они постоянно что-то поджигали, мучили животных и мочились в постель.

— Знаешь, я это где-то слышала. В какой-то телепередаче о психологических профилях, составляемых ФБР, и серийных убийцах. Ты помнишь свое детство, Келлер?

— Большую часть, — кивнул он. — Я знал одну женщину, которая заявляла, будто помнит собственное рождение. Я такого утверждать не могу, да и что-то забылось… Но детство свое помню хорошо. И ничего из вышеперечисленного не делал. Мучить животных? Господи, я любил животных. Я рассказывал тебе о моей собаке?

— Нельсоне? Нет, извини, так звали ту, что жила у тебя пару лет назад. Ты называл мне кличку и другой, но я ее забыла.

— Солдат.

— Точно, Солдат.

— Я любил ту собаку. И у меня время от времени были другие домашние любимцы. Золотые рыбки, черепашки. Они все умерли.

— Они всегда умирают, не так ли?

— Пожалуй. Я плакал.

— Когда они умирали?

— Когда я был маленьким. Став постарше, я уже мог сдерживать слезы, но их смерть всегда меня печалила. Но мучить их…

— А насчет поджогов?

— Знаешь, когда ты заговорила об опавших листьях и о том, что будет, если их так и оставить, я вспомнил, что подростком сгребал листья. Этим, среди прочего, зарабатывал деньги.

— Если хочешь заработать двадцать баксов, грабли в гараже.

— Мы обычно сгребали их в кучи на тротуаре, — вспоминал он, — а потом поджигали. Теперь это запрещено законом, правила противопожарной безопасности, загрязнение воздуха и все такое, но прежде только так от них и избавлялись.

— Это так приятно, запах горящих листьев в осеннем воздухе…

— И это радовало, знаешь ли. Сгребаешь листья, поджигаешь их, и они исчезают. Больше я в детстве ничего не поджигал.

— С поджогами и животными все ясно. А в постель ты мочился?

— Никогда, насколько себя помню.

— Тогда все понятно. Келлер, ты такой же социопат, как Альберт Швейцер. Но если уж об этом зашла речь, как вышло, что ты занимаешься тем, чем занимаешься? Не важно, твой поезд. Удачи тебе в раздаче лазаньи этой ночью. И не мучай никаких животных, слышишь меня?

Через две недели он сам позвонил и велел не отказываться от всех заказов подряд.

— Ты сейчас дома? — спросила она. — Никуда не уходи. Я позвоню в одно место. А потом свяжусь с тобой.

Он сидел у телефона, так что снял трубку после первого же звонка.

— Я боялась, что они уже нашли кого-то, но нам повезло, если можно так сказать. Они что-то посылают нам «Эйрборн экспресс».[4] Мне это название напоминает десантников, готовых ринуться в бой. Клянутся, что пакет будет у меня в девять утра, но ты в это время только приходишь с работы, так? Как думаешь, успеешь на электричку, которая отправляется с центрального вокзала в два ноль четыре? Я встречу тебя на станции.

— Есть электричка в десять ноль восемь, — ответил он. — Прибывает в Уайт-Плейнс около одиннадцати. Если тебя не будет, я пойму, что ты еще ждешь парашютистов, и возьму такси.

День выдался холодный, ненастный. Шел дождь, ей пришлось включить «дворники». Щетки противно скрипели…

Она усадила Келлера за кухонный стол, налила в чашку кофе, дала прочитать свои записи и внимательно рассмотреть полароидные фотографии, присланные вместе с деньгами, авансом за работу, в пакете, доставленном «Эйрборн экспресс». Он долго смотрел на ту, где был запечатлен мужчина лет за семьдесят, с круглым лицом и седыми усиками. Он поднимал клюшку для гольфа с таким видом, словно надеялся, что кто-то освободит его от непосильной ноши.

Келлер отметил, что этот мужчина не похож на профсоюзного лидера, и Дот покачала головой:

— То был Портленд. А это Финикс. Точнее, Скотсдейл, и я готова спорить: сегодня там лучше, чем здесь. И точно лучше, чем в Портленде, потому что там, как я понимаю, всегда идет дождь. В Скотсдейле никогда дождей не бывает. Не знаю, что это со мной, но я превращаюсь в диктора с канала погоды. Ты можешь и полететь, знаешь ли. Не до Финикса, но по крайней мере до Денвера.

— Я подумаю.

Она постучала ногтем по фотографии.

— Они говорят, что мужчина ничего не ожидает, не предпринимает никаких мер безопасности. С другой стороны, его жизнь — мера безопасности. Он живет на охраняемой территории.

— Тут написано «Сандаунер эстейтс».

— Там поле для гольфа на восемнадцать лунок, а вокруг частные дома. В каждом индивидуальная система охраны. Но пока сигнализация срабатывала только по одной причине — мяч после удара какого-нибудь клоуна влетал в гостиную, по пути разбивая окно. Потому что войти на территорию можно, лишь миновав охранника. Никаких металлоискателей, у тебя не конфискуют даже пилку для ногтей, но если ты там не живешь или не приглашен в гости, он тебя не пустит.

— Мистер Эгмонт когда-нибудь покидает территорию поселка?

— Он каждый день играет в гольф, если не идет дождь, а дождь, как мы уже выяснили, не идет там никогда. Обедает в гольф-клубе, у них там свой ресторан. Дважды в неделю к нему приезжает уборщица, возможно, и кухарка. Охранники, как я понимаю, ее знают. В остальное время он находится в доме один. Вероятно, его часто приглашают на обед. Он не женат, а в таких закрытых поселках, насколько мне известно, на одного мужчину не меньше шести женщин. Ты так пристально смотришь на его фотографию, и, готова спорить, я знаю почему. Знакомое лицо, не так ли?

— Да, но не пойму почему.

— Ты когда-нибудь играл в «Монополию»?[5]

— Ну конечно! Он выглядит как банкир в «Монополии».

— Ты прав, — кивнула Дот. — Те же усы и круглое лицо.

Она отвезла его на станцию, но из-за дождя они дожидались прибытия поезда не на платформе, а в машине. Келлер сообщил, что перестал работать на корабле-столовой. Она, по ее словам, и не сомневалась, что он не будет заниматься этим до конца своих дней.

— Там все поменялось, — объяснил Келлер. — За дело взялся Красный Крест. Это их работа — ликвидация последствий катастроф. Они профессионалы, но их появление привело к тому, что порыв простых ньюйоркцев превратился во что-то безликое. Я хочу сказать, когда мы начинали, знаменитые повара лезли из кожи вон, чтобы повкуснее накормить этих парней, а с появлением Красного Креста мы наполняем их тарелки макаронами с сыром и тушенкой. Будто из ресторана попали в забегаловку.

— И радости уже никакой, да?

— А тебе хотелось бы проработать десять часов, просеивая кусочки железа и собирая части тел, а потом оказаться в армейской столовке? Знаешь, я просто не мог смотреть им в глаза, накладывая в тарелки это дерьмо. Пропустил ночь, и меня заела совесть. Вышел в следующую ночь — и почувствовал себя еще хуже. Так что больше там не появлялся.

— Наверное, ты и так хотел с этим завязать, Келлер.

— Не знаю. У меня было так хорошо на душе, пока не появился Красный Крест.

— Так вот почему ты ходил туда. Чтобы было хорошо на душе.

— Чтобы помогать.

Она покачала головой.

— У тебя было хорошо на душе, потому что ты помогал, но ты продолжал ходить туда и стоять на раздаче, потому что от этого у тебя становилось хорошо на душе.

— Пожалуй, да.

— Я не оспариваю твои мотивы, Келлер. Для меня ты все равно герой. Я лишь говорю, что добровольческий порыв имеет свои пределы. Сдувается, когда перестает греть душу. И вот тогда требуются профессионалы. Они делают свою работу, потому что это их работа и не имеет значения, хорошо у них на душе или нет. Они просто работают. Это могут быть макароны с сыром, и сыр может быть далеко не высшего качества, но никто не уйдет с пустой тарелкой. Ты понимаешь, о чем я?