Светлана Успенская - Голая правда Страница 41

С десяти часов утра, внутренне томясь, Костырев сидел на совещании у начальства. Его руки перебирали только что полученные листы с результатами экспертизы. Он должен был информировать руководящих товарищей по поводу состояния дел, вверенных его попечительству. А дела были пока неутешительными.

Жмурова искали, но безрезультатно. Полученные с утра данные дактилоскопической экспертизы и результаты вскрытия не внесли требуемой ясности, а, наоборот, только запутывали картину преступления. Найденные отпечатки пальцев принадлежали в основном убитой и ее домработнице. Только на кухне, на двери, ведущей в кладовку, удалось снять четкий отпечаток, не похожий на «пальчики» женщин. Сравнение показало, что он совпадает с отпечатком большого пальца Жмурова, хранящимся в деле. Входная дверь же оказалась до такой степени захватанной руками, что бесполезно было пытаться идентифицировать все «пальцы», которые на ней отыскались. Они накладывались один на другой и являли неразборчивую мешанину.

Со следами дело обстояло немногим лучше. Удалось выявить два различных мужских следа. Причем один свидетельствовал о том, что его хозяин предпочитает обувь немецкой фирмы «Ультангер», а другой — что посетитель носит обувь неопознанного происхождения. Больше информации получить не удалось — слишком много ковров было в этой квартире.

Изъятый из больницы костюм сбежавшего Алтухова, тщательно продезинфицированный и выстиранный, ничего не дал. Но его волокна не совпадали с найденными на пеньюаре погибшей.

Костырев, внешне спокойный и сдержанный, ощущал всей кожей жесткий, пристальный контроль руководства, под которым находилась его группа. Он понимал, что, в свою очередь, на генерала тоже давят, давят сверху, из тех кабинетов, которые не любят, когда пресса начинает делать поспешные выводы. А первые скептические выводы уже прозвучали в некоторых газетах, хотя еще не подошел к концу месяц розыскной работы.

Сам же подполковник отчетливо сознавал, что, поскольку преступление по горячим следам раскрыть не удалось, то торопиться не надо, можно наломать дров. Он только начал входить во вкус, получая удовольствие от самого процесса ведения дела, от работы своих молодых помощников, методично идущих по следу. Лишь сейчас в его руках собралось достаточное количество фактов, необходимых для верных шагов в поиске преступника.

Костырев не был силен в тех случаях, когда требовалось раскрыть преступление быстро. Начальство знало это и, наверное, не требовало бы немедленных результатов, если бы не давление газетчиков, ежедневно алчущих информации у пресс-центра МВД. «Коронкой» подполковника были затяжные дела, требующие глубокого анализа, вдумчивого подхода, микроскопической прорисовки картины преступления. Поэтому на него часто вешали безнадежные дела, «висяки», в надежде, что он распутает узел, запутанный другими. И он распутывал. Безумно медленно, раздражая нетерпеливое начальство, но распутывал, неумолимо приводя порученные ему дела к закономерному финалу — поимке преступника, если таковой существовал.

Перебирая нервными пальцами зеленоватые листы с медицинским заключением, Костырев глубоко задумался, и ничто не могло вывести его из этого состояния. Взгляд его невидящих глаз остановился на подставке для бумаг. Он не слышал, о чем говорилось на совещании, перебирая в уме возможные варианты событий двадцать шестого июня. Версии подсказывал ему зеленоватый листок.

Едва только совещание закончилось, Костырев поспешил в свой кабинет — уже полчаса, как должен был явиться Барыбин.

Анцупова сидела за столом, перед ней на гладкой поверхности лежали чистая бумага и ручка. Тонкие пальцы, украшенные скромным колечком, нервно теребили края листа — она волновалась. В кресле, свободно рассевшись, как будто на вечеринке, возвышался полноватый, крупный мужчина лет сорока с небольшим, одетый в дорогой костюм и яркий галстук, по которому разбежались странные волосатые жуки. Из-за розовых полноватых щек глубоко посаженные желтые глаза казались меньше и острее.

— Подполковник Михаил Аркадьевич Костырев, — представила Лиля своего шефа.

Барыбин привстал в полупоклоне и снова опустился в кресло. От его вольготной позы не осталось и следа, как только вошел Костырев. Почувствовав силу и мощь нового противника, Барыбин заметно подобрался, сосредоточился, посерьезнел и забеспокоился.

— Алексей Игоревич, — собравшись, начала Лиля негромким твердым голосом. — Мы пригласили вас, чтобы задать вам несколько вопросов относительно ваших отношений с погибшей женой.

— Извините, вы, наверное, не совсем верно осведомлены, — вежливо прервал ее Барыбин. — Мы находились в процессе развода, когда жизнь Евгении Викторовны так неожиданно прервалась, о чем я, естественно, глубоко скорблю.

«Старается выглядеть сильным и независимым, но в глубине души очень боится», — подумал Костырев. Пока Лиля для разгона задавала формальные вопросы, он исподтишка разглядывал посетителя. Барыбин выглядел уверенным мужчиной с гипертрофированным чувством собственного достоинства, знающим цену себе и своему времени. Его тщательно выбритые щеки благоухали дорогим одеколоном, пожалуй, сильнее, чем следовало бы, и в кабинете быстро воцарился удушливый аромат парфюмерного магазина. Выставив вперед подбородок и сцепив под животом холеные белые руки, посетитель исподлобья оглядывал кабинет.

На Костырева Барыбин будто бы не обращал особого внимания, однако тот чувствовал, что все ответы он неизменно адресует ему, посматривая в его сторону настороженным глазом.

— Я понимаю, чем объясняется ваш вызов, — горько усмехнулся Барыбин. — Конечно, наши отношения с Евгенией Викторовной за последние годы приобрели форму откровенной вражды, но поверьте, что не по моей воле…

— Пожалуйста, опишите, как вы провели утро и день двадцать шестого июня, — с мягкой улыбкой, сквозь которую проглядывал стальной оскал, перебила его оправдания Анцупова. Она начала входить во вкус.

Очевидно, официальная обстановка кабинета, длинные коридоры, полные корректных людей в штатском с военной выправкой, отрезвляюще подействовали на важного посетителя. К тому же над головой Лили с побеленной стены взирал на Барыбина огненным взглядом не кто иной, как «железный Феликс», один вид которого вызывал в представлении сырые подвалы Лубянки.

Заметно суетясь, Барыбин расстегнул папку и достал из нее блокнот-органайзер с золочеными уголками.

— Мне очень легко ответить на ваш вопрос, — с принужденной улыбкой сказал он, листая страницы. — Понимаете, у меня плотный график, на счету каждая минута, и поэтому приходится все фиксировать… Вот, двадцать шестое июня. Девять ноль-ноль. Начало рабочего дня в офисе моей фирмы. Десять тридцать. Совещание с представителями нефтедобывающей компании в «Оним-банке». Двенадцать тридцать. Прием у министра топливно-энергетической промышленности. Честно говоря, — улыбнулся Барыбин, — я проторчал у него почти полдня, а он меня так и не принял, поэтому остальные мероприятия, запланированные на этот день, также остались невыполненными…

— Около двенадцати часов дня вы попали в аварию. Скажите, вы ехали к жене? — спросила Лиля, что-то отметив на белоснежном листке. На полях листка она вырисовывала розочку с красиво изогнутыми лепестками — чтобы занять руки.

— Нет, нет, что вы! — испугался Барыбин. — Я случайно оказался около ее дома — возвращался из банка, он находится в нескольких минутах ходьбы от Патриарших. Вы можете спросить у моего шофера, он подтвердит.

— Спросим, — хладнокровно заверила Лиля, что-то аккуратно отчеркивая.

«Барыбин боится, что его обвинят в убийстве жены, — подумал Костырев. — Если он боится этого, значит ли, что он ее не убивал? Если бы он не боялся подобного обвинения, это более свидетельствовало бы против него, чем в его пользу — парадоксально, но это так. Если он боится, то, скорее всего, не чувствует себя виновным в преступлении. Если бы он был виноват, то старался бы не показать испуга. Но это уже рефлексия второго порядка, к ней способны немногие преступники. Возможно, он просто плохо владеет собой».

— Скажите, как вы были одеты в то утро? — спросила Лиля, обозначая шипы у розы.

— Кажется, было довольно жарко… Но я был в костюме.

— Какого цвета?

— Неужели это важно? По-моему, светло-серого. Надо спросить у жены…

— У жены? — Лиля удивленно подняла брови, хотя была прекрасно осведомлена о личной жизни посетителя.

— Да, я собираюсь жениться, — смешался Барыбин. Он постепенно терял контроль над собой. От его уверенной самодовольности не осталось и следа. Серые тревожные тени залегли в складках обвисших щек, в тени выдающегося подбородка. Он заметно нервничал.

— Скажите, пожалуйста, какие отношения были у вас с Шиловской?