Светлана Успенская - Голая правда Страница 42

— Скажите, пожалуйста, какие отношения были у вас с Шиловской?

Барыбин потупил взгляд и криво усмехнулся. Девушка явно задавала вопросы, ответы на которые знала лучше его.

— Обыкновенные, — буркнул он, бросая мимолетный взгляд на Костырева. — Как у всех, кто разводится с женщиной, с которой его больше ничего не связывает.

— Кто был инициатором развода?

— Я. — Барыбин судорожно сглотнул.

— Насколько нам известно, Шиловская выдвигала требования, которые вы не хотели удовлетворить.

— Нет, не хотел! Не хотел и не мог, понимаете, не мог! — чуть не вскричал Барыбин. — Она выдвигала такие условия, которые мог выполнить только безумец! Она хотела забрать у меня все! Все, что я заработал за последние годы! Она угрожала мне, понимаете? Она шантажировала меня, не соглашалась ни на какие, самые выгодные условия!

— Чем она вас шантажировала?

Барыбин осекся. Он замолчал, тяжело дыша, лихорадочно соображая, что бы ответить.

— Она… Она угрожала мне, что обнародует мои коммерческие тайны.

— Кому?

— Никому… Всем. Она собиралась опубликовать их в своей книге. Она хотела назвать ее «Голая правда». Глупое название, да? — Барыбин слабо улыбнулся. — Она решила в ней разоблачить все и вся. Она могла повредить моей репутации в бизнесе. Я неоднократно просил ее не делать этого.

Он опустил голову, как бы чувствуя бремя неведомой вины.

— Вы читали ее предсмертную записку?

— Записку? Нет. — Барыбин говорил потерянным голосом.

— Прочтите, может быть, она адресована вам. — Лиля перебросила ему через стол сложенный вчетверо тетрадный листок. — Вы узнаете почерк?

Ошеломленный Барыбин впился в письмо. В кабинете стало тихо, только слышно было, как тяжело дышит грузный взволнованный человек в модном дорогом костюме. Лиля внимательно смотрела на его руки, они немного дрожали.

Барыбин прочитал письмо и осторожно положил его на стол.

— Что вы об этом думаете? — спросила Лиля.

— Я?.. Я… Я не знаю. — Барыбин неожиданно подобрался и, кажется, стал приходить в себя. — Так, значит, это не убийство… Она сама? Да?

— Мы пока не знаем, — ответила Лиля. — Расследование подтвердит или опровергнет эту версию. Вы считаете, письмо адресовано вам?

— Мне? Не знаю… Может быть, мне… Нет, наверное, все-таки нет, хотя кто знает… Меня она, кажется, ненавидела. Хотя я со стопроцентной уверенностью не могу утверждать, она была такая непредсказуемая.

— Кому могло быть адресовано письмо, кроме вас?

— Кому? Не знаю… У нее были близкие мужчины.

— Назовите фамилии, имена.

— Фамилии? Я не знаю. Я не помню ее театральных знакомств…

— Хорошо…

Лиля сделала вид, что записывает что-то. Не поднимая головы, она сухо сказала:

— Спасибо. У меня все. Ваш пропуск, пожалуйста.

— Минуточку! — Костырев приподнял руку, останавливая Барыбина. — У меня к вам один неформальный вопрос.

Бизнесмен замер, едва пролепетав:

— Пожалуйста.

— Мне так понравились ваши ботинки, — простодушно произнес Костырев. — Вы не подскажете, где такие можно купить?

Лиля удивленно вскинула брови.

— О, это очень дорогие ботинки, — расплылся в довольной улыбке Барыбин. — Рыбья кожа, новый материал. Но боюсь, что для вас они будут дороговаты.

— А все-таки, где вы их приобрели, поделитесь секретом.

— Фирменный салон фирмы «Ультангер». Тысяча долларов пара.

— Да что вы! — изумился Костырев. — Да, вы правы, мне это не по карману. Ну что ж, до свидания.

Как бы надев привычную маску, Барыбин вновь принял лощеный, довольный вид, сразу став выше на целую голову. Он с достоинством поднялся, взял пропуск и направился к двери. Как только рука его коснулась ручки, мягкий женский голос за его спиной произнес:

— Когда вы нам понадобитесь, мы вас вызовем повесткой.

Барыбин вышел в коридор с тревожно колотящимся сердцем.

Глава 20

АЛЕКСЕЙ БАРЫБИН

Барыбин плюхнулся на заднее сиденье машины и молча тронул шофера за плечо: поехали! Говорить ему не хотелось, он был слишком взволнован беседой… Сколько крови попортила ему эта женщина и, надо же, продолжает портить даже после смерти!

За окном плавно убегали кривые улочки центра. Барыбин смотрел вбок, охватывая взглядом скорбные фигурки стариков в вытертых пальто, молодежь, рассекавшую Тверскую в принципиально драных джинсах, и немногих прилично одетых людей, в уверенной походке которых угадывалось твердое основание в жизни. Ему всегда нравились такие люди. Он сам принадлежал к их числу.

Пальцы Барыбина нервно теребили край папки с деловыми бумагами, кончики их мелко дрожали на весу.

— Надо выпить и взять себя в руки, — решил он. В машине пить не хотелось, хотя в ней находился маленький бар, запасы которого регулярно пополнялись лучшими сортами дорогих вин и коньяков.

Заметив яркую вывеску, Барыбин так же безмолвно тронул шофера за плечо, и «сааб» мягко притормозил у маленького кафе на пересечении тихих пустынных улиц.

В кафе народу было немного. В основном приезжие, гости столицы, забежавшие перехватить бутерброд, чтобы заполнить паузу между посещениями ГУМа и ЦУМа, куда народ теперь заходит по привычке или с экскурсионными целями, а не с намерением что-либо купить.

На Барыбина сразу уставилось семейство, жующее сосиски, — он не был похож на завсегдатая забегаловки. На их взгляд, наверное, он выглядел как человек с другой планеты — дорогой костюм, шикарные ботинки, золотые массивные запонки, но главное — сытый холеный вид. Вид человека, не знающего финансовых затруднений. Правда, у него сейчас немного растерянное лицо. Но ничего, сейчас он выпьет, и это пройдет. Ему нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Совсем немного времени.

Семейство, мерно двигая челюстями, глядело во все глаза на его «ролекс».

«Черт с ними, зато здесь не встретишь ни одной знакомой рожи», — мрачно подумал Барыбин и сел за столик у самого окна, спиной к залу. Столик был весь в пятнах от пролитого пива, в крошках хлеба, в сухих колбасных шкурках. Сидеть за ним было противно, но Барыбин был так погружен в себя, что не замечал убогости обстановки.

Подбежала официантка.

— Рюмку водки, — бросил он ей и, насупив брови, уставился в окно. За окном догорал жаркий день, один из тех драгоценных теплых дней, на которые небогато короткое московское лето. Но на горизонте собирались тучи, и начинал накрапывать мелкий тягучий дождь, грозивший зарядить на неделю.

Принесенная водка была опрокинута в желудок одним махом. Барыбин, не жуя, отправил ей вслед переперченную сосиску. У него было немного времени, чтобы в одиночестве обдумать ситуацию.

Ситуация складывалась неоднозначная. Жутко даже себе признаваться, а тем более признаваться в желании смерти чужому человеку, тем более следователю, или кто он там есть… Он и понять его не сможет, поскольку ни самого Барыбина, ни Евгении, ни их жизни не знал, не видел и представить не сможет, какие между ними сложились запутанные и непонятные им самим отношения.

Да, за последние год-полтора у него часто мелькала мысль о ее смерти. То ему грезилось, как она переходит улицу, погруженная, как всегда, в свои мечты и фантазии, и внезапно ее сбивает вынырнувшая из-за угла машина. Как в замедленной съемке, он представлял ее тело, от удара взлетевшее высоко над мостовой, тело, падающее на серый, едва припорошенный снегом или сухой листвой асфальт, тело, медленно катящееся по дороге под колеса наезжающих машин…

И тогда все — спокойная жизнь, без оглядки на нее, жизнь без ожидания новых подвохов, совершенно новая жизнь! Он честно пытался откупиться от Евгении, и за такую цену можно было купить десяток подобных ей женщин. Но аппетиты восходящей звездочки были совершенно непомерными.

И тогда, на важных совещаниях или тихой ночью, лежа рядом с Ириной, он снова представлял. Она приходит к нему. Сначала она олимпийски спокойна и сдержанна — чувствует свою силу. Он не уступает. Она поднимает голос — он тверд как кремень. Она кричит, глаза у нее совсем бешеные, густо накрашенный, как сочащийся кровью, рот искривляется (в моменты, когда ее охватывала истерика, она была способна, кажется, на все, даже на убийство, она не сознавала себя) — он ей отвечает спокойно и немного насмешливо, потому что он сильнее ее.

Она бросается на него в порыве ненависти, все сметающей на своем пути, и пытается вцепиться ему в лицо алыми, остро заточенными ногтями. Он ее отталкивает… Нет, не так! Она в ярости бросается на него, у нее в руках кухонный нож, она замахивается и изо всей силы опускает его, целясь прямо в его сердце. Он чудом, в сотые доли секунды, успевает отскочить и перехватить ее руку. Нож выпадает из ее слабеющих пальцев. Она вырывается, чтобы снова броситься на него. Он отталкивает ее. От сильного толчка она летит в угол комнаты, зацепляется за трюмо и падает. Он подходит, чтобы помочь ей подняться и предотвратить новые попытки нападения. Она лежит на полу и не двигается. Из рассеченного виска медленно ползет почти черная струйка густой крови. Она не встает. Ее глаза неотрывно смотрят в потолок. Кажется, она мертва. Немного помедлив, он уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Он свободен.