Елена Арсеньева - Повелитель разбитых сердец Страница 41

Да, после встречи с Иваном Фроловым ночи мои были беспокойны. Я только и думала: верить ему? Не верить? Обманет он меня? Сдаст большевикам или поможет мне и Косте? Я так себя извела бессонницей, что прошедшим вечером сил уже не было ни на что, даже на тревогу. Решила поспать во что бы то ни стало. Но только легла, как в дверь постучали. Подошла с опаскою:

– Кто там?

– Барыня, отворите. Это я, Дуняша. Тут вас какая-то девчонка ищет, к моим спекулянтам забрела. Ну, я ее и привела. Отворите, барыня!

– Что за девчонка?

Накидываю на плечи платок и отпираю. При свете свечечки вижу на пороге Дуняшу в таком же, как у меня, платке, накинутом прямо на рубаху, и девчонку лет четырнадцати, одетую по-уличному. Та же порода горничных! Носик востренький, глазки смышленые. Лицо ее мне знакомо.

– Не узнаете меня, барыня Татьяна Сергеевна? Я от Львовых.

– Боже мой! – Я всплескиваю руками и едва не гашу свою свечу. – И правда, я тебя в полумраке не узнала. Так ты от Иринушки! Да неужто у нее началось?!

– Началось, – важно кивает девчонка. – А не то зачем бы меня прислали середь ночи?

– Да ей же еще дней десять, а то и неделю ходить! – продолжаю причитать я.

– Ну, на все воля божия, – философски изрекает девчонка. – Вам ли не знать!

В самом деле. Мне ли не знать…

Торопливо одеваюсь. После того, как минувшей зимой на меня напали на улице, стукнули по голове и отняли мой акушерский саквояж со всем содержимым – я едва пережила эту утрату, даже на головную боль почти не обращала внимания! – мне мало удается заниматься своим ремеслом, которому я училась и исполнять которое, смею заверить, умею очень даже недурно. Теперь я только и могу, что наблюдать некоторых пациенток, а в особо опасных случаях сопровождать их в казенную родилку. Обычно это дамы, у которых именно я принимала первых детей. Они по-прежнему доверяют только мне в таком важном и ответственном деле. И хотя рожать в наше время рискованно и даже опасно, а куда денешься? Жизнь идет… Да, прописные истины тем и значительны, что они бесспорны.

Иринушка, Ирина Львова, принадлежит к числу именно таких моих постоянных пациенток. Два года назад я приняла ее сыновей-близнецов, которые сейчас отправлены в деревню, под Лугу. Жизнь там не в пример сытней и спокойней, чем в Питере. Иринушка – душа рисковая, решилась родить снова. Ну что ж, поглядим, что из этого выйдет.

Видимо, забывшись, я произнесла последние слова вслух, потому что Дуняша, которая домой все еще не ушла, а исподтишка наблюдала за моими сборами, вдруг смеется:

– Да что может выйти, а, барыня? Либо мальчик, либо девочка! А может статься, что оба сразу!

Эта незамысловатая премудрость успокаивает и веселит меня. В самом деле, с чего я переполошилась, будто курсистка, которая первый раз идет на роды? Умница Дуняша, славно привела меня в чувство!

– Как ты поживаешь, моя милая? Помирилась с женихом? – спрашиваю я ее.

– А ну его! – отмахивается она крепкой розовой ладошкой. – И говорить тошно. Вовсе записался в душегубы. Мыслимое ли дело: людей со свету сживать да еще хвалиться этим?

– Как так? – замираю я посреди комнаты.

– Да так. Записали его в команду, которая людей стреляет. Вывозят-де их в лес да там и убивают из ружей да левольвертов . По очереди. Мужчин, женщин – без разбора. Еще, говорил, женщины покрепче мужиков бывают, утешают их, первые к яме идут… Теперь я просто видеть его не могу, жениха этого! Вон, давеча прослышала, что пропала одна знакомая вместе со своим барином, так теперь и думаю: уж не мой ли ирод их возле ямы стрелял?

Меня словно бы что-то толкает в сердце.

– Какая знакомая, Дуняша?

– Да ведь и вы ее тоже знаете, барыня. Помните, я вас ванну брать водила? К Аннушке, помните? Забрали и ее, и барина забрали, а уж она своего барина так любила, нахвалиться им не могла… Забрали и порешили небось. Нынче человеческая жизнь что? Копейка!

Несколько мгновений я стою, не в силах шевельнуться.

Я так и знала. Так и чувствовала…

Откуда? Не понимаю, что толкнуло меня в сердце, какое предчувствие беды, которая вдруг разразилась над его русой головой… Я только раз заглянула в озорные темно-синие глаза – откуда же это ощущение безвозвратной потери?

– Барыня! – причитает горничная Львовых. – Что ж вы стали-то? Небось младенчик ждать нас не станет, разродится Ирина Петровна где попало. А вы ж ей сами сказывали, что непременно в больницу нужно, ребеночек-то поперек лежит!

Да, у Иринушки поперечное предлежание, к тому же роды начались раньше расчетов, ей нужно в больницу как можно скорей. Я заставляю себя не думать больше ни о чем, кроме моей пациентки, бегло прощаюсь с помрачневшей Дуняшей, и мы с девчонкой выходим в ночь.

Бежать нам надо аж до Рождественской улицы, и, пока мы добирались, Иринушку уже одели. Потом муж и девчонка помогали ей спускаться с лестницы (Львовы живут в пятом этаже), а я освещала дорогу. Счастье, что у меня есть запасец свечек, я всюду со своей свечкою хожу. Вот Иринушка на улице. Муж ее снова сбегал в квартиру и принес тележку, которую нарочно сколотил для такого случая с помощью бывшего дворника. Иринушке самой идти никак нельзя, а извозчика не докличешься по ночному времени, да и нет у нас на него денег. Именно поэтому – от безденежья – мы не можем позвать врача на дом. Вернее, от бесхлебья – ибо деньгами теперь никто не берет. Только продуктами. Моя знакомая рассказывала мне, как она недавно врача к дочери вызывала:

– Доктор, придите к нам, у нас дома серьезно больная.

– Хорошо, я приду, но я беру за визит три фунта хлеба.

– Извольте. Только не взыщите, кусочками вам соберу по соседям, а трехфунтовым куском достать негде.

– Кусочками так кусочками.

Роды на дому стоят дороже, чем три фунта хлеба, а больница бесплатная. Поэтому мы едем в больницу.

Ох и тьма… Но вот впереди заметались лохмы чадного пламени: пост милиции. Пропуска для ночного передвижения по городу у нас, конечно, нет…

– Стой, кто идет?!

– Ради бога, пропустите, в родильный приют везем!

– Ну, дай бог благополучно дойти, ступайте!

Надо же… неужто и среди них попадаются люди?

Идем дальше. Муж Иринушки пытается развлекать нас светскими разговорами. Оказывается, в Железкоме новая метода выдачи продуктовых пайков: жене выдают на мужа, а мужу – на жену. Поэтому все старые девы и все холостяки переженились. Конечно, фиктивно. Не пропадать же пайкам, в самом деле!

– Танечка, хотите, мы вам жениха сыщем? Будете и на себя, и на него паек получать.

– Спасибо, Георгий Иванович, да ведь я по другому ведомству прохожу, не по железнодорожному. У нас, у медиков, такого порядка нет. Какой же смысл замуж идти?

– А нет, не скажите! Разве не слышали, теперь брачующимся выдают по четыре аршина бумазеи. Очереди нельзя добиться, чтобы перевенчаться – многих бумазея соблазняет. То есть вам прямой резон жениха найти!

– Ну, придется подумать, – невесело отшучиваюсь я. – А почему вы говорите – «перевенчаться»? Разве нынче венчают?

– Да неужто вы не слышали, что теперь барышень, которые расписывают, называют советскими попами?

Болтовня наша перемежается остановками – у Иринушки учащаются схватки.

Новый пост. Точно так же мечутся в ночи языки пламени, угрюмые глаза зыркают из темноты. Увы, здесь народ другой: нас нипочем не хотят пропускать.

– Ничего не знаем, бегите в районный совет за пропуском!

Мгновение препираемся с Георгием Иванычем, кому бежать. Наконец решаем, что целесообразней будет остаться с Иринушкой мне – вдруг он задержится в районном совете, а жена примется рожать. Остаюсь, уже начиная прикидывать, что ж я стану делать с ней – безо всяких инструментов, без горячей воды, на улице, на ветру – и при поперечном предлежании!

Чудится, полночи минуло, пока Иринушкин муж прибежал обратно, а на самом деле – всего полчаса. Прибежал и начал рассказывать:

– Ох, уговорил. Сказал им: дескать, не могут же они допустить, чтобы новый гражданин Страны Советов родился прямо на грязной улице. Оказалось, и впрямь не могут. Выдали пропуск!

Он победно машет бумажкой.

Тащимся дальше.

– Татьяна Сергеевна, вот вы у нас барышня начитанная, все на свете знаете. А что, во времена Французской революции были коммунисты вроде наших?

– Если делать очень отдаленные сравнения, то… пожалуй, наша эпоха слегка напоминает эпоху якобинцев.

– А сколько времени они правили?

– Приблизительно три года.

– Да когда же нашим чертям будет конец?

В ответ на восклицание мужа Иринушка разражается таким хохотом, что у нее начинаются новые схватки, и наш путь опять замедляется.

Но вот наконец мы докатились до угла Свечного и Ямской.

На наш стук ворота отпирает дворник и немедленно предупреждает:

– Поосторожнее, господа хорошие, не то попадете в мерзость. Мы теперь просто во двор все выливаем. Ничего, к зиме как-нибудь замерзнет!