Нина Васина - Правило крысолова Страница 43

Осторожно беру зажигалку с его ладони. Разглядываю крошечный объектив. Поддеваю маникюрными ножницами корпус, открываю его. Закрываю с легким щелчком. На корпусе зажигалки выгравировано: “П.А. от напарников по службе и экстриму”. Выдыхаю с отчаянием:

— Фотоаппарат…

— Но самое обидное не это, — продолжал Ладушкин, напряженно следя за дорогой. Мы тащимся не больше пятидесяти в час. — Обидно, что к сорока пяти годам почти все хорошо себя проявившие федералы в награду за профессиональное рвение вдруг получают задание, так или иначе связанное с большими деньгами. И что характерно! Дело это останется нераскрытым, уйдет в архив, а герой-федерал — на пенсию. А там, глядишь, домик построил, трем любовницам купил по машине и форму поддерживает на кортах — аренда по пятнадцать долларов в час.

— Ладно, — сдалась я. Меня добило его предположение о трех любовницах. — Он снял слепок с ключа от сейфа Ханны, который я спрятала в ванной на дне корзины с грязным бельем.

— А если я скажу, что он этим слепком поделился не только со своим федеральным начальством, вы не очень огорчитесь? — невозмутимо спросил Ладушкин.

— Нет. Я подумала в банке, что он передал фотографию этого слепка Лопесу с Хогефельд.

— Сначала — Лопесу и Хогефельд! — со значением повысил голос Ладушкин. — Значит, вы так подумали, и что? Никаких выводов не сделали?

— Каких именно? Что он козел поганый?

— Нет, — поморщился Ладушкин. — Вы должны были сопоставить время своего знакомства с Павлом Андреевичем со временем последней поездки вашей тетушки в Германию.

— Мимо! — Я злорадно развела руками. — Мы с ним знакомы всего полтора года!

— Так об этом я вас и спрашивал, Инга Викторовна, — Ладушкин потрясающе невозмутим, — во сколько лет вы решили заняться сексом с мужчиной?..

— Вы не там повернули. — Я ткнула пальцем в карту в десять часов сорок минут, после трехчасовой тряски по немыслимым дорогам.

— Куда вы сказали, туда я и повернул!

Глазастая “Нива” выхватывает фарами желтые пятна ночной реальности за пределами салона, а мы с Ладушкиным — в душном ее нутре — начинаем потихоньку ненавидеть друг друга.

— Остановитесь, — приказала я. Ладушкин послушно заглушил мотор.

— Слышите? — Я подняла палец. В темноте хорошо видно, как светятся белки его глаз.

— Нет, — выдохнул Ладушкин после минутного оцепенения.

— Река шумит! Я слышу шум воды. Значит, мы недалеко от Бужи! Если поехать вдоль реки от Овечкина, то, не доезжая до Малахова, есть поворот налево, в болота, к Неклюдову!

— Я ничего не слышу, — зевает Ладушкин. — Мы заблудились. Предлагаю подождать, пока рассветет, произвести разведку местности и действовать потом по обстоятельствам.

— Пожалуйста! — Я решительно открыла дверцу. — Ждите себе. А я пойду. Даже если мы заблудились, вдоль реки можно пройти, здесь недалеко, километра два.

— Километра два до чего? — закипает гневом Ладушкин.

— До мостика! Я разве вам не сказала? Мы речку переехать не сможем, она переезжается вброд только в середине июля и в засушливый год, а в остальное время она бурлит! Придется бросить арендованную вами у коллег “Ниву” и топать пешочком по болотам!

Заметив, что в темноте глаза Ладушкина уже не просто светятся, а горят адским огнем ненависти, я на всякий случай поинтересовалась, действительно ли он в данное время все еще находится на больничном? Я хорошо запомнила, что желание поколотить меня было у него особенно сильным, пока он официально не при исполнении.

— Инга Викторовна, — подозрительно спокойным голосом попросил Ладушкин, — разрешите мне вас обыскать?

Поскольку я сразу же выразила категорическое несогласие и стала выбираться из машины, Ладушкин набросился на меня, схватил за ноги, я упала руками на землю и потащила его, извиваясь, за собой из машины. Оказавшись оба на земле, мы стали кататься, регулярно оказываясь один сверху другого. И если я при этом молчала, стиснув зубы, то Ладушкин мычал и даже кричал иногда от боли, в основном — оказавшись подо мной, когда моя коленка случайно (три раза) утыкалась в его отечную опухоль над коленом. Минуты через три упорной борьбы и катания туда-сюда по мокрой траве я поняла, что Ладушкин хочет раздеть меня до пояса. За секунду в голове пронеслись советы бабушки по упаковке некоторых особо ценных вещей не в карманчик внутри лифчика, поскольку почти все мужчины считают, что женщины именно в лифчик засовывают нечто драгоценное. Она посоветовала совсем другое место. Поэтому, оценив свои слабеющие силы и отчаянное упорство Ладушкина, я жалобным голосом пропела:

— Коля-а-а, я сама-а-а-а!..

И честно разделась, как только он с облегчением слез с меня. Продемонстрировав сидящему рядом инспектору внутренности моего бюстгальтера и даже вытерпев тщательное ощупывание грязными руками этого предмета, я не спеша оделась и поинтересовалась, что он вообще хотел найти?

— У вас… Инга Викторовна… — Отдышавшись, Ладушкин медленно стал на четвереньки, не сдержав стона. Потом встал на ноги и даже подал мне руку! — У вас должна быть карта, как добраться к монастырю или к другому месту нахождения денег. Ее я и искал.

— Ах, это!.. Что ж вы сразу не сказали! Вот она, эта карта, мне ее бабушка нарисовала. — Я выковыряла из разреза в поясе джинсов свернутую бумажку.

Руки Ладушкина дрожат. В слабом свете внутри машины мы изучаем карту. Заодно я внимательно изучаю его близкую щеку в подтеках грязи и царапину на виске. Интересно все-таки, почему организм Ладушкина не прореагировал на начинку пирожков? А что, если у него вообще основательно повреждены ударом урны в лоб рефлекторные центры, отвечающие за половую возбудимость?..

— Если допустить, что мы находимся здесь, — грязный палец показывает на изгиб реки, ближе всего подходящий к дороге, — то до моста идти километра два, а потом еще от реки четыре.

— Я вас просила, чтобы вы не насиловали свое увечное тело и подождали меня в гостинице.

— Если бы вы сразу сказали, что придется идти шесть километров по болотам! — закипает Ладушкин, и у него тут же сквозь грязь на скуле проступает румянец. — И вообще, мне в это не верится! Я не могу представить вашу тетю, шагающую по щиколотку в болотной жиже! Как же она добиралась?!

— Элементарно. — Я устало откидываюсь на спинку сиденья и закрываю глаза. — Она от Владимира ехала на такси до Неклюдова, а там до монастыря ходит автобус два раза в день для туристов.

— А почему тогда мы тащимся с другой стороны? — стонет Ладушкин.

— Мы должны попасть на хутор, а хутор позади монастыря, ближе к Овечкину, чем к Неклюдову. И вообще, бабушка предложила мне этот путь как особо трудный, если за мной кто-нибудь увяжется.

Мы молчим, и теперь шум воды чудится совсем рядом.

— Мы должны идти, — бормочет Ладушкин. — Если я не верну машину до восьми, меня будут искать, а вас объявят в розыск как особо опасного преступника. В монастырь нагрянет отряд…

— “Собинка”, — подсказываю я.

— Да… Устроят переполох…

— Не спи, Ладушкин.

Где-то к часу ночи, мокрые снизу до пояса, мы добрались до глухого забора. Пошли вдоль него, с трудом передвигая ноги. Забор был составлен, как частокол, из заостренных вверху тонких бревен, и минут через десять ощупывания этих самых бревен на меня, вероятно, накатило мощнейшее дежа-вю, я представила, что за этим частоколом находятся мои близкие, моя семья, дети, а я только что выбралась из татарского плена, силы на исходе, а попасть к своим не могу…

— Стоять! — тихим голосом приказал Ладушкин, и от неожиданности я села на землю.

Он шел впереди и теперь что-то рассматривал, наклонившись. Я ничего не видела, кроме его едва различимой в лунном свете согнутой фигуры. Вот он, не разгибаясь, поворачивается, подходит ко мне и шепчет:

— Там приоткрытая калитка, а у калитки труп. Очень странный.

— Ка… Как это — странный? — перехожу и я на шепот.

— Там лежит монашенка в рясе и с автоматом в руках.

Подумав, я ползу вперед. Калитка вырублена в частоколе и имеет с той стороны мощный кованый засов под колоколом. Все это я ощупываю дрожащими руками, стараясь не наступить на женщину, раскинувшую ноги в кирзовых сапогах. Она лежит как раз в проходе калитки, сапогами наружу, вцепившись руками в автомат, и голые колени над голенищами кирзовых сапог кажутся на фоне задравшейся рясы верхом непристойности.

Снаружи у калитки свисает из отверстия цепь, если ее подергать, звонит колокол. Я не заметила и нечаянно задела цепь, застыв в ужасе от глубокого протяжного звука. Ладушкин тут же дергает меня за руку и тащит, пригнувшись, к ближайшему строению. Это сарай с высоченным потолком, перекрытым наполовину на высоте двух метров для хранения сена. В углу горит огоньком что-то похожее на лампадку или на висячую керосиновую лампу. В слабом ее свете наши тени на стенах кажутся уродливыми великанами. Я вцепилась в куртку инспектора обеими руками. Ладушкин достал пистолет. И тут я заметила, как с перекрытия, плавно кружась, опускается белое перышко. То ли от усталости, то ли от страха мне вдруг ясно почудилось хриплое ке-е-хр-р… соседского попугая, клянусь, я даже почувствовала его запах — теплых перьев, куриного помета и французских духов от рук хозяйки…