Дик Фрэнсис - Банкир Страница 5

Год первый: июнь

Гордон позвонил три недели спустя, судя по голосу, совершенно здоровый и бодрый. Я невольно оглянулся на его стол, безмолвный и чистый, поскольку все бумаги с него перекочевали ко мне.

— Мы с Джудит хотели бы поблагодарить вас... — начал он.

— Ну что вы, — сказал я. — Как ваше здоровье?

— Попусту трачу время. Такая нелепость. Но дело вот в чем: нас пригласили на следующий четверг на скачки в Аскот и предложили снять ложу на половинных паях. Мы считаем, что там может быть забавно... У нас шесть мест. Не хотите ли присоединиться? Как наш гость, разумеется. В качестве благодарности.

— Звучит заманчиво, — сказал я. — Но...

— Никаких «но», — прервал он. — Если вас это устроит, Генри возражать не будет. Он сам туда явится. Он согласен, что вы заслужили денек отдыха, и теперь решение за вами.

— Тогда меня это более чем устраивает.

— Отлично. Если у вас нет визитки, не смущайтесь. Мы не на Королевской трибуне.

— Если и вы такое наденете... У меня есть визитка, осталась от отца.

— Ага. Отлично. Тогда так. В час дня в четверг, время ленча. Я пришлю в офис входные билеты для вас. Мы с Джудит будем очень рады, если вы придете. Мы вам очень благодарны. Очень. — Голос его вдруг зазвучал как-то стесненно, в трубке щелкнуло, и связь отключилась.

Мне было интересно, много ли он помнит про белые лица, но при Алеке, Руперте и Джоне, которые все слышали, спросить я не мог. Может быть, на скачках он мне скажет. А может, и не скажет.

Ездить на скачки я давным-давно отвык. Однако в детстве мне пришлось провести несчетные часы в очереди к тотализатору, пока моя мать, изнемогая от радостного азарта, выкладывала стопками банкноты, ставила сбережения, отложенные на потом, на случай, на черный день, и просаживала все это почем зря.

— Я выиграла! — сияя, оповещала она всех вокруг, размахивая неоспоримо выигравшим билетом; а пачки проигравших в том же заезде засовывались в карман, а позже выбрасывались в урну.

А мой отец в это время пил в баре, где со всеми был на короткой ноге, дружелюбный, чистосердечный, великодушный и не слишком умный человек. В конце дня родители отвозили меня домой в «Роллс-Ройсе» с наемным шофером, и мы всю дорогу счастливо пересмеивались, и пока я не стал достаточно взрослым, не задавался вопросом, есть ли дно у этого рога изобилия. Я был их единственным ребенком, и они подарили мне очень счастливое детство, настолько счастливое, что при мысли о каникулах мне представлялись яхты на теплых морях или Рождество в Альпах. Злодеем в те дни был мой дядя, который время от времени обрушивался на Нас, изрекая Зловещие Пророчества и требуя, чтобы его брат (мой отец) подыскал себе работу.

Однако отец не мог изменить свою природу и начать «делать деньги». Да и в любом случае он по-настоящему не приспособился бы ни к какому делу; не привыкнув трудиться, он тихо презирал тех, кто привык. Его никогда не утомляла бесцельная легкость его жизни, и если он не заслужил ничьего уважения, то и ненависти ничьей не вызвал. Слабовольный, милый, нерасчетливый человек, он был неплохим отцом. Больше он никем не был.

Он умер внезапно от сердечного приступа, когда мне было девятнадцать, и с этого момента Зловещие Пророчества неотвратимо начали сбываться. Они с матерью жили на капитал, полученный в наследство от деда, и большую часть его уже растратили. Оставшегося хватало, чтобы обеспечить мне учебу в колледже; хватало с оглядкой, чтобы мать скромно жила на проценты. Не хватало, чтобы финансировать ее привычные пари, ставки и заклады, от которых она не хотела или не могла отказаться.

Большая часть Зловещих Пророчеств осталась без внимания; я пытался остановить поток, воздвигнуть плотину, брался за любую работу, но течение все уносило к букмекеру, и наконец в дверь постучали кредиторы.

За двадцать пять лет мать, как оказалось, выбросила на ветер чуть не полмиллиона фунтов; все пошло на лошадей: фаворитов и аутсайдеров. Это должно было внушить мне отвращение к скачкам, но странным образом не внушило.

Я помнил, как были счастливы они с отцом, принося друг другу радость; и кто скажет, что это не стоит растраченных денег?

— Хорошие новости? — спросил Алек, присматриваясь к моему лицу, без сомнения, отражавшему двойственные чувства. — Гордону стало лучше.

— Хм. Так и должно быть, — рассудительно протянул Алек. — Три недели на грипп... — Он ухмыльнулся. — Долгонько что-то.

Я уклончиво хмыкнул.

— Вот обрадуются все, когда он вернется, правда?

Я бросил взгляд на его довольную, насмешливую физиономию и увидел, что он понимал не хуже меня: когда Гордон вернется и вновь вступит во владение королевством, я совсем не обрадуюсь. Взявшись за работу Гордона и отфыркавшись после первого захватившего дух нырка, я обнаружил, что мне будто впрыснули здоровую дозу бодрости и силы; обнаружил, что бегаю вверх по лестнице через две ступеньки, и распеваю в ванной, и вообще выказываю все симптомы влюбленности; и, как многие влюбленные, боюсь, что все погубит возвращение мужа. Я подумал, сколько же мне придется выжидать второго подобного шанса и окажусь ли я в следующий раз на высоте.

— Не думай, будто я не замечаю, — сказал Алек, и его ярко-синие глаза засияли за стеклами в золотой оправе.

— Что замечаешь? — спросил Руперт, поднимая голову от бумаг, на которые он тупо уставился полтора часа назад.

Смерть и похороны его милой жены остались позади, но бедный Руперт все еще тускло смотрел в пространство и обыкновенно слишком поздно улавливал суть разговора. Он вышел на работу два дня назад и за эти два дня не написал ни единого письма, ни разу не позвонил по телефону, не принял ни одного решения. Из сострадания нужно было дать ему время, и мы с Алеком продолжали исподтишка делать всю работу за него, чего он не осознавал.

— Ничего, — сказал я.

Руперт отрешенно кивнул и вновь опустил взгляд. Безутешное горе превратило его в робота. Я, наверное, никого не любил так мучительно. И, наверное, надеялся никогда не полюбить.

Джон, также недавно возвратившийся, но из отпуска, еще пылал огненным загаром и с трудом приспосабливался втискивать потрясающие детали своих сексуальных похождений в краткие моменты, когда Руперт выходил в умывальную. Ни Алек, ни я не верили Джоновым сагам, но Алек по крайней мере находил их забавными, а я нет. Таилась в них некая доля женоненавистничества, как будто каждый раз, похваляясь, что овладел женщиной (вправду или нет), Джон давал выход своей злости. Собственно, он не пользовался словом «овладеть». Он говорил «трахнуть», «завинтить», «поиметь телочку». Мне он не слишком нравился, а он считал меня самодовольным педантом; мы были неизменно вежливы друг с другом в офисе и никогда не ходили вместе на ленч. И только он, единственный из всех нас, действительно нетерпеливо ожидал возвращения Гордона, потому что не умел скрыть своего смятения: а вдруг именно я займу опустевшее «свято место», заступив дорогу самому Джону.

— Конечно, если бы я был здесь... — повторял он по крайней мере раз на дню; и Алек докладывал, что Джон вроде бы слышал, как Почти-Равный Гордону сказал в коридоре, что теперь ставка на него, Джона, и работу Гордона отберут у меня и передадут ему.

— Это он говорил? — удивленно переспросил я. — Ну да. И еще намекал, что это сам Старик дал тебе зеленый свет и Джон ничего не мог с этим поделать. Здорово надулся наш Дон Жуан. Говорит, что это все потому, что ты есть ты, и все тут.

— Пошел он в задницу.

— Только в твою, а не в мою!

Алек негромко фыркнул в конторскую книгу, потом засел за телефон и принялся искать вкладчиков, которые согласились бы дать деньги на установку канализационного и водоочистного оборудования в Норфолке.

— Тебе известно, — словоохотливо заявил он, продолжая набирать номера, — что в Западном Берлине довольно много ферм, использующих нечистоты, и что они платят восточным берлинцам за вывоз отходов?

— Нет, не известно. — Да мне было и не интересно, но Алек по обыкновению был набит бесполезной информацией и обожал ее распространять.

— Восточные берлинцы берут деньги и вываливают кучи дерьма в чистом поле. Непереработанного, имей в виду.

— Заткнись, — сказал я.

— Я это видел, — сказал он. — И нюхал. Редкая мерзость.

— Может быть, это были удобрения, — сказал я, — но тебя-то зачем носило в Восточный Берлин?

— Свидание с Нефертити.

— У нее правда один глаз?

— Боже мой, ну да, так в этом же и весь шик! Да... алло... — Он пробился к своему предполагаемому денежному источнику и принялся долго, подробно и с явным удовольствием объяснять, как необходимо дополнительное оборудование для переработки грязного потока, который убивает окружающую среду. — Разумеется, никакого риска, это же управление водными ресурсами.

— Он послушал. — Так я могу на вас рассчитывать? Отлично. — Он деловито черкнул в блокноте и вежливо попрощался. — Ну, с этим все. Верняк дело.