Айзек Азимов - Дуновение смерти Страница 5

— Доэни? — резко спросила Дорис.

— Сыщик.

— А! Ну хорошо, может быть, ты теперь объяснишь, что означает вся эта болтовня о десяти колбах и нитрате серебра?

— Послушай, дорогая, тебе это должно быть ясно. Ральф приготовил для своих опытов все десять колб сразу. Две из них он уже использовал, одну позавчера, вторую — вчера и остался невредим. Его убила третья. Семь оставшихся колб безвредны. Допустим теперь, что он принял цианистый натрий за ацетат натрия: скажем, он торопился, у него сдали нервы, он действовал бессознательно, словом, все, что тебе угодно, — но тогда он засыпал бы цианид не в одну, а во все колбы. Не мог же Ральф, насыпав в одну из колб цианид, бежать как дурак обратно к полке и доставать ацетат для девяти других. И точно так же он не мог бы, заготовив ацетат в девяти колбах, ни с того ни с сего отправиться за цианидом для десятой.

Дорис нахмурилась:

— Он мог начать с цианида, а потом заметить, что ошибся.

— Тогда он высыпал бы все из колбы и вымыл бы ее.

— Может быть, он насыпал цианид не в одну, а во все десять колб, а потом, когда стал высыпать, одну случайно пропустил?

— Теперь ты настаиваешь уже на двух невероятных оплошностях. Первая — перепутать реактивы и вторая — оставить в колбе цианид. Господи, цианид не игрушка! Даже химик, привыкший к обращению с ядами, будет с ним осторожен. Осторожнее, чем кто-либо другой. Химик просто не может быть до такой степени рассеянным. А Ральф отличался исключительной внимательностью.

Дорис молчала, и в наступившей тишине Брейд напряженно прислушивался к своим мыслям. Как страшно, что, начав с такой мелочи, приходишь к столь неизбежному выводу. Однако это был путь, которым он привык идти в научных исследованиях. Он свободно пользовался логикой в мире абстракции и атомов; почему же так трудно применять ее к людям?

И Брейд медленно произнес:

— Отсюда вывод, что в одной из колб кто-то намеренно заменил ацетат цианидом.

— Зачем?

— Чтобы убить Ральфа, естественно.

— Но за что?

— Не знаю. Как я могу говорить о причинах, если ничего не знаю о его личной жизни. Он работал у меня более полутора лет, и все же я о нем практически ничего не знаю.

— И ты за это себя обвиняешь? А когда ты работал у Кэпа Энсона, что он о тебе знал?

Брейд невольно улыбнулся. Профессор Энсон, который в памяти ныне живущих всегда почему-то назывался не иначе, как Кэпом (кажется, был когда-то игрок в бейсбол по имени Кэп Энсон; возможно, из-за него?), считал, что любая минута, проведенная вне его лаборатории, это безвозвратно потерянная драгоценность; любой разговор, не относящийся к научным исследованиям, — мелкая, пустая болтовня. Он и студентов своих считал только продолжением самого себя: добавочные руки, дополнительный мозг.

— Кэп — особый случай, — пояснил Брейд.

— Знаешь, сейчас мне хотелось бы, чтобы ты походил на него. Ты всегда мне говорил, что у Кэпа есть особый дар ни на шаг не опережать факты. Ты же, наоборот, обгоняешь факты галопом. Вся твоя теория строится на предположении, что Ральф подготовил сразу все десять колб с ацетатом. А откуда ты знаешь? Даже если известно, что он всегда так делал, как ты можешь утверждать, что и на этот раз он поступил так же? Можно сколько угодно говорить, что он был методичен, осторожен и все прочее. Что он всегда поступал так, а не иначе. Но люди не машины, Лу. Даже если бы Ральф и приготовил все колбы, он вдруг мог потом заготовить еще одну, по каким-то причинам, о которых мы понятия не имели, или вообще без всяких причин. Возможно, он одну из колб разбил, или как-то испортил, или, может быть, вдруг заметил, что по ошибке приготовил не десять, а только девять колб, или… мало ли что еще. Тогда он мог взять еще одну колбу и как раз в нее, именно в нее одну случайно засыпать цианид.

Брейд устало кивнул:

— Может быть и мог бы. Все это сослагательное наклонение. At hoc.[1] Если мы перестанем придумывать всякие «возможно» и «может быть» и пойдем по линии наибольшей вероятности, она приведет нас к убийству.

— Лу, ты не должен в это ввязываться. — Она говорила тихо и твердо. — Пусть это даже убийство, мне нет до него дела. Я не хочу никаких скандальных историй. Ты не должен рисковать своим назначением. Понятно?

Вдруг зазвонил телефон; он стоял рядом с Дорис, и она сняла трубку. Глядя на Брейда, она прикрыла трубку рукой:

— Профессор Литлби.

— В чем дело? — шепнул он удивленно.

Она покачала головой и приложила палец к губам: осторожнее! Брейд взял трубку:

— Хэлло, профессор Литлби!

Голос собеседника, как всегда, вызвал в памяти его лицо, и оно возникло перед глазами Брейда во всех подробностях: широкая красная физиономия, особенно красная по контрасту с белоснежными волосами на макушке; толстые, дряблые щеки; нос и подбородок словно две одинаковые луковицы (как будто созидающий ангел, не желая терять времени, отлил их из одной формы), и фарфорово-голубые глаза в белой бахроме ресниц.

— Хэлло, Брейд! — начал декан. — Ужасная история. Мне только что сказали.

— Да, сэр. Крайне неприятно.

— Я мало что знаю об этом молодом человеке. Помнится, его не сразу допустили к работе над диссертацией — были какие-то возражения. Конечно, это к делу не относится, но все-таки характер много значит. Я неоднократно замечал, что тенденция к несчастным случаям в лаборатории всегда обусловлена появлением неуравновешенных особ. Однако пусть психиатры подыскивают этому затейливые объяснения, а мы удовольствуемся наблюдением фактов. Гм… Не заглянете ли вы ко мне завтра утром, до занятий?

— Конечно, сэр. Нельзя ли узнать, по какому поводу?

— Да просто некоторые соображения, возникшие в этой связи. Ведь лекции у вас начинаются в девять?

— Да, сэр.

— Тогда зайдите ко мне, скажем, в половине девятого. Ну, бодритесь, Брейд. Ужасно! Ужасно!

Не договорив третьего «ужасно», декан повесил трубку.

— Он хочет тебя видеть? — тотчас же спросила Дорис. — Зачем?

— Не стал объяснять.

Брейд взял уже пустой стакан, и ему захотелось наполнить его снова. Однако он просто сказал:

— Пожалуй, нам стоит поесть. Или ты уже ела?

— Нет, — отрывисто ответила Дорис.

За столом они молча занялись салатом, и Брейд был благодарен наступившей тишине.

Но Дорис не выдержала:

— Лу, я хочу, чтобы ты меня понял.

— Да, дорогая?

— Я не собираюсь больше ждать. Ты должен в этом же году получить постоянную должность. Если ты начнешь сам себе вредить, тогда конец. Лу, я долго ждала, каждый июнь мне приходилось сидеть и ждать, получишь ли ты снова эту маленькую карточку, утверждающую тебя еще на один год в должности помощника профессора. Больше я ждать не буду ни одного года.

— Но ведь ты не думаешь, что они не возобновят договора?

— Я вообще не хочу об этом думать, не хочу взвешивать все за и против — я хочу ясности. Если ты будешь адъюнкт-профессором, утверждение станет автоматическим. Ведь это и есть то, что называется постоянной должностью, — автоматическое возобновление договора из года в год?

— Если нет особых причин для отвода.

— Пускай. Я хочу, чтобы июнь для меня ничего не значил. Хочу, чтобы конец любого учебного года ничего для меня не значил. Я хочу, чтобы ты получил постоянную должность.

— Дорис, я не могу это гарантировать, — мягко ответил Брейд.

— Ты можешь гарантировать, что ее не получишь, если начнешь вести свои безумные разговоры об убийстве с Литлби или еще с кем-нибудь. И тогда… О, Лу… — Она быстро прикрыла глаза, точно удерживая слезы. — Я больше так не могу.

Брейд это знал. Он испытывал то же, что Дорис. Годы кризиса оставили свой тяжелый след на них обоих, вытравили их мужество; годы, когда им приходилось наблюдать мучительный страх родителей, о чем-то догадываться и не все понимать… «Постоянная должность» излечила бы их от этих воспоминаний, но что он мог сделать?

Брейд медленно и аккуратно поделил вилкой лист латука пополам и еще раз пополам.

— Не думай, что мне так легко оставить это дело. Если это убийство, то в конце концов к такому же выводу придет и полиция.

— И пусть, раз тебя это не касается.

— Как это может меня не касаться? — Он встал из-за стола. — Я выпью еще.

— Давай.

Брейд кое-как смешал коктейль.

— Дорис, а ты подумала, кто может оказаться убийцей?

— Нет, и не собираюсь.

— Ну так подумай.

Он смотрел на нее поверх стакана, и мысль, что придется все ей открыть, была для него мучительна, но иначе поступить он не мог.

— Убийцей может оказаться лишь тот, кто разбирается в химии. Человек, не имеющий лабораторного опыта, не воспользовался бы цианидом, не рискнул бы вмешиваться в ход эксперимента. У него не было бы достаточной уверенности. Он выбрал бы более доступные средства — револьвер, нож, мог бы столкнуть с высоты.