Нина Васина - Ангел Кумус Страница 51

Когда отец закрыл своим телом «охраняемый объект», и ей объяснили, что дело останется не расследованным, что охранники имеют свою степень риска, за что и получают деньги, Ева спаслась только воображаемыми картинками. Ей показали фотографию разыскиваемого террориста. Выпив достаточно для отстраненных фантазий, она видела так отчетливо и ясно комнату в освещенном прямоугольнике окна, и размазанную по ковру ее снайперским выстрелом голову мужчины, словно это была не фантазия, а пленка из другой жизни. Врач объяснил ей, что это естественная реакция испуганного мозга, что воображаемое насилие присуще множеству людей, что это спасает и от суицида, и от реального применения силы. Он привел пример, когда пожилая женщина – сторож школы, сильно страдающая от нападок третьеклассников, тихая и незлобивая, не умеющая даже повысить голос, в своем воображении перевешала их всех на деревьях в школьном саду. И самым ярким в ее воображении был момент, когда она разрезала для этого на равные полутораметровые куски толстую бельевую веревку.

В два часа ночи Ева представляет себе другую жизнь этой женщины, чуть приоткрывшуюся в моменты страдания кадрами иной реальности. Пришкольный сад, где вместо яблок и груш на деревьях висят мальчики и девочки. Главное, как уверял врач, – не поддаться этому воображаемому миру «условной справедливости».

В два пятнадцать Ева резко встает и ходит туда-сюда по темной комнате. Она понимает, что если желание придушить убийцу Николаева, и размазать по стенке выстрелом из винтовки убийцу отца победит ее сегодняшнее относительное спокойствие, то уверенность в неисповедимости выбора, превратится в подозрение на случайность этого самого выбора. И всего-то надо будет купить паука. И после его укуса, она ощупает себя, другую, может быть в этой же комнате, может быть, даже на спинке стула будет висеть офицерский китель, потому что, кто еще может снайперить и убивать до суда, если не полицейский или офицер вооруженных сил? Ладно, так можно зайти очень далеко. До самого предела бессмертия, если заданно умирать каждые два-три месяца. Сколько времени потребуется, чтобы перебрать все возможные варианты? А кто сказал, что эти варианты существуют? И кто рассчитывает даты?

В полтретьего Ева берет телефон. Она набирает номер из блокнота девушки и просит Марину. Не удивившись позднему звонку, усталый женский голос сообщает ей, что Марина покончила с собой на прошлой неделе, а ее мать в больнице.

– Сгоре-е-е-ла, – зевает женщина на том конце трубки, – и никто не знает, почему. Облилась бензином, походила по двору и чиркнула спичкой. А я родственница, сижу на телефоне, квартиру продаю. Оставьте свой номер, квартира хорошая, двухкомнатная, окна во двор, балкон…

Ева села в кресло, закутавшись в плед, и смотрела в открытое окно на небо до четырех десяти. В четыре десять позвонил злой Карпелов и сообщил о найденных на берегу водохранилища утопленниках.

– Чем ты там занимаешься? – шипел он в трубку, – На меня сослуживцы уже косятся!

– Знаешь, что такое «клуб О.Б.»? – перебила его Ева.

– Нет. Я с тобой не поеду. Там свои ребята неплохие, я когда вчера вечером позвонил и попросил сообщать мне домой о всех всплывших в водохранилище утопленниках, они даже не издевались, проявили сочувствие и такт! Я сказал, что ты будешь через сорок минут, так что бросай трубку и попробуй одеться по секундомеру.

Ева подкатила в Истру через тридцать шесть минут: пустые дороги. Она оставила машину на дороге рядом с двумя «мигалками», спустилась к водохранилищу и обнаружила там троих растерянных молодых полицейских. Медленно перемещаясь по берегу и обшаривая попадающие по пути кусты, они виртуозно, но беззлобно упражнялись в ненормированной лексике. Неподалеку на камне сидел и курил пожилой мужичонка в брезентовой куртке, высоких сапогах и шапке-ушанке. Еву так заворожила эта шапка, что она, заглянув на всякий случай, под попавшийся ей по дороге куст, пошла к мужичку, не отвечая на окрики полицейских. Ева села на камень, спиной к спине в брезенте, и буднично поинтересовалась, кого вытащили.

– Двоих вытащили, – ответил, не удивившись, мужичок. – Здоровые, бугаи. Вон там лежали, в камнях застряли. Я их давно присмотрел, но не разглядел, чего это, пока Колька не принес мне термос, он за термосом гонял. Колька сказал, что это утопшие, и поехал на велосипеде звонить на станцию. Приехали две машины милицанеров, вытащили, а мне приказали подняться к дороге и доложить имя и жительство. Пока я докладывал тому, что остался сидеть наверху, пока Кольку подождал, спустились мы с ним, а никого и нет.

– Ушли? – поинтересовалась Ева, выждав минуты три молчания.

– Ну да! Они вздулись уже, куда им идти? И водой не могло унести, потому что милицанеры протащили их волоком вот сюда, к камню.

– А подростка не видели? – интересуется Ева уже в присутствии тройки полицейских.

Ее спрашивают, кем она приходится пропавшим утопленникам? Ева бы и рада ответить, да вот незадача, как же она узнает, кем приходится, если утопленников нет?!! Полицейские чешут в затылках синхронно, как по команде – правыми руками и глядя в розовеющее рассветом небо.

От дороги к берегу спускается доктор, он что-то кричит, мужичок встает с камня и вглядывается, прищурив глаза, в то сторону, куда доктор показывает рукой.

– Еще один! – удовлетворенно докладывает он и садится наблюдать дальше.

Полицейские бегут по берегу, потом один возвращается и кричит Еве издалека.

Толстогубый юноша лежит на спине с открытыми глазами. Кажется, что его надули изнутри: пуговицы куртки натянуты до предела. Ева кивает, называет имя и фамилию подростка, показав для верности фотографию.

– Да он это, чего тут думать, – уговаривает полицейский своего сомневающегося напарника. – А эти двое мужиков, точно его родные! Вот этого лобастого я хорошо запомнил, мы его первого вытащили. – Он беспомощно оглядывается в поисках пропавшего лобастого.

Ева просит, чтобы обыскали куртку мальчика и спортивные штаны. Потом она разглядывает предметы, выложенные на траве. Некоторые вызывают у нее удивление, но полицейские хором объясняют назначение этих рыбацких снастей. Подумав, Ева берет в руки круглое зеркальце с изображенной с изнанки изогнувшейся ящерицей. Достает фотоаппарат, фотографирует зеркальце и снасти на зеленой траве, потом – улыбающегося доктора, потом одного из полицейских по его просьбе, потом благодарит всех и уходит к дороге. Двое полицейских и доктор идут за ней, интересуясь особенностями частного сыска и предлагая обсудить эти самые особенности сегодня же вечером за бутылкой хорошего вина. Третий, оставленный охранять молодого утопленника, смотрит им вслед с сожалением.

Уже стоя у машины на дороге, Ева замечает, что оставленный для охраны полицейский лежит на траве, раскинув руки. Она оглядывает берег, прикрывая глаза ладонью от выплывшего оранжевого солнца, сначала находит присевшего за камнем прячущегося мужичка в ушанке, а потом видит медленно, вперевалочку, уходящего по берегу в сторону поселка высокого подростка. От растерянности Ева присаживается на капот машины. К берегу бегут полицейские, они кричат и начинают стрелять. За ними бежит доктор, умоляя не портить редкий анатомический материал. Ева замечает слизь на ладони, в которой она вертела зеркальце, принюхивается и быстро наклоняется: от тухлого рыбного запаха ее тошнит. Оставленный в машине полицейский выходит и смотрит в бинокль, Ева видит, что подросток уже бежит, нелепо размахивая руками. Ноги ее подкашиваются, она сползает на землю, а полицейский с биноклем в азарте погони обзывает своих коллег «мазилами» и притопывает ногой на каждый выстрел.

Кое-как поднявшись, Ева садится в машину и отъезжает. У первой же бензоколонки, прислушиваясь к остаточным рвотным потугам где-то внутри себя, сразу под ребрами, она интересуется, куда обычно едут посидеть хорошо порыбачившие на водохранилище мужики? Ей указывают круглосуточное кафе в шести километрах ниже по дороге.

В пять часов сорок минут отличного яркого утра Ева входит в кафе «Русалка», заказывает у стойки сок, оглядывается и идет с высоким стаканом и полосатой трубочкой к столику в углу.

– Занято, – бурчит себе под нос, не глядя на женщину, крупный мужчина лет пятидесяти в брезентовой куртке и абсолютно мокрых брюках из плащевки, заправленных в сапоги.

Под вторым, который молча пожирает Еву глазами, натекла лужа. Он сидит без сапог. Сапоги валяются рядом. Пока Ева откровенно разглядывает мужские ступни в мокрых носках, наклонившись для этого под стол, тот, который в сапогах и постарше, достает из узкого кармана на брюках охотничий нож.

Четыре секунды ей хватает, чтобы опрокинуть на сидящих стол, подбить ногой ножку стула у старшего, наклониться к нему, упавшему, и сорвать с груди небольшой кожаный мешочек на веревке.