Дик Фрэнсис - На полголовы впереди Страница 52

Здесь, в горах, у меня снова звучали в ушах его слова: "Весьма похвально, но неразумно". Мерсер — из тех, кто видит хорошее там, где ничего хорошего нет. Он жаждет иметь хорошего сына и будет расплачиваться всю жизнь, потому что этому не бывать.

Тропа шла вокруг озера, то в гору, то под гору. Местами ее окружал густой сосновый лес, местами с нее открывался захватывающий вид на молчаливые пики-великаны, вздымающиеся вверх, или на темно-бирюзовую гладь воды в идеально круглых берегах внизу. Ночью прошел дождь, и под утренним солнцем все сверкало, словно свежевымытое, а на вершинах гор тот же дождь выпал в виде снега, и ледник казался белее, чище и ближе, чем вчера.

С ледяных пиков лился вниз поток холодного воздуха, но солнце, поднявшееся на небе так высоко, как только возможно в эту осеннюю пору, все еще грело достаточно сильно, чтобы прогулка доставляла удовольствие, и, когда я дошел до скамейки, откуда открывался потрясающий вид на озеро, отель и поднимавшуюся за ним гору, я решил устроить привал и посидеть.

Смахнув с сиденья несколько дождевых капель, я развалился на скамейке, сунув руки в карманы, и продолжал не спеша размышлять о Филмере, поглядывая на пейзаж, похожий на открытку.

Отсюда мне были видны фигурки людей, гуляющих по берегу в саду отеля, и я лениво подумал, не достать ли бинокль, чтобы посмотреть, нет ли среди них Джулиуса Аполлона. Но что толку, если он и там? Не станет же он заниматься каким-нибудь преступным делом прямо перед множеством выходящих на озеро окон "Шато".

Кто-то тихими шагами вышел по тропе из-под деревьев и остановился, глядя на озеро. Какая-то женщина.

Я без особого любопытства разглядывал ее со спины — джинсы, голубая парка, белые кроссовки, белая шерстяная шапочка с двумя алыми помпонами. Но тут она обернулась, и я увидел, что это Занте Лорримор.

Видно было, что она огорчилась, обнаружив, что скамейка уже занята.

— Можно я тут присяду? — спросила она. — Это далеко, у меня ноги устали.

— Конечно, — ответил я, встал и смахнул дождевые капли с остальной части скамейки, чтобы ей было сухо сидеть.

— Спасибо.

Она с неловкостью подростка плюхнулась на скамейку, а я снова сел на свое место, в полуметре от нее. Она нахмурилась.

— Я вас где-то видела? Вы с поезда?

— Да, мисс, — ответил я, понимая, что отрицать бессмысленно: она снова увидит меня в вагоне-ресторане и сможет разглядеть еще лучше.

— Я из поездной бригады.

— А! — Она машинально хотела тут же встать, но через секунду передумала, потому что слишком устала. — Вы один из официантов? — произнесла она медленно, сохраняя подобающую дистанцию.

— Да, мисс Лорримор.

— Тот, который сказал мне, что надо платить за кока-колу?

— Да, извините.

Она пожала плечами, глядя вниз, на озеро.

— Наверное, все это совершенно исключительное зрелище, — сказала она недовольным тоном, — только на самом деле я ничего, кроме скуки, не чувствую.

У нее были густые, почти прямые каштановые волосы, волной спускавшиеся на плечи, прекрасная чистая кожа и восхитительные брови. Когда она вырастет, станет красавицей, подумал я, если только эта угрюмая складка в уголках рта не испортит ей не только лицо, но и всю жизнь.

— Иногда мне хочется быть бедной, как вы, — сказала она. — Тогда все было бы просто. — Она взглянула на меня. — Наверное, вы думаете, что я ненормальная, раз так говорю. — Она умолкла. — Моя мать сказала бы, что я вообще не должна с вами разговаривать.

Я сделал такое движение, словно собирался встать, и вежливо сказал:

— Если вы желаете, я уйду.

— Нет, не надо, — возразила она с таким жаром, что даже сама удивилась. — Я хочу сказать… Больше здесь поговорить не с кем. Я хочу сказать… Ну ладно.

— Я вас понимаю, — сказал я.

— Да? — Она смутилась. — Вообще-то я собиралась поехать на автобусе. Мои родители думают, что я уехала. Я должна была ехать вместе с Розой… с миссис Янг и мистером Янгом. Но он… — Она уже было почти умолкла, но ее снова охватило детское желание выговориться, которое заставило ее забыть об осторожности. — Он никогда не бывает со мной так же ласков, как она. По-моему, я ему надоела. Кит — правда, дурацкое имя? На самом деле его зовут Китли. Роза сказала, что это городишко где-то в Англии, где его родители провели медовый месяц. Альберт Китли Янг, вот как его полное имя. Роза стала звать его Кит, когда они познакомились, потому что ей показалось, что это ему больше подходит, только он ничуть не похож на кита — кит, понимаете, такой мягкий и уютный, а он жесткий и недобрый. — Она замолчала и поглядела вниз, в сторону отеля. — Почему все эти японцы отправляются в медовый месяц вместе, целой толпой?

— Не знаю, — ответил я.

— А потом, может быть, дадут своим детишкам имя Лейк-Луиз.

— Бывает и хуже.

— А как вас зовут? — спросила она.

— Томми, мисс Лорримор.

Она ничего на это не сказала. Со мной она чувствовала себя немного неловко, потому что постоянно помнила, кто я такой. Но прежде всего ей хотелось выговориться.

— Вы знаете моего брата Шеридана? — спросила она.

Я кивнул.

— Все его заскоки — оттого, что он слишком богат. Он считает, что лучше всех, потому что богаче всех. — Она помолчала. — Что вы по этому поводу думаете?

Это прозвучало как вызов и в то же время как отчаянная мольба, и я ответил ей совершенно искренне:

— Я думаю, это очень трудно — когда в такие молодые годы оказываешься настолько богатым.

— Правда? — удивилась она. — Но ведь все хотят быть богатыми.

— Когда можешь получить все, чего хочешь, легко забыть, что значит в чем-то нуждаться. И если имеешь все, чего хочешь, никогда не научишься бережливости.

Но она пропустила это мимо ушей:

— Зачем учиться бережливости? Моя бабушка оставила мне миллионы. И Шеридану тоже. Наверное, вы считаете, что это ужасно. А он считает, что заслушивает этого. Считает, что может делать все, что угодно, потому что богат.

— Если вы думаете, что это так ужасно, — сказал я, — вы можете их раздать.

— А вы бы это сделали?

— Нет, — с сожалением признался я.

— Ну вот.

— Но часть я бы раздал.

— У меня есть опекуны, они не разрешат.

Я слегка улыбнулся. У меня тоже был Клемент Корнборо. Опекуны, как однажды торжественно сообщил он мне, существуют для того, чтобы сохранять и приумножать состояние и не позволять: его транжирить, поэтому — нет, он не даст разрешения пятнадцатилетнему мальчику содержать ферму для списанных скаковых лошадей.

— Почему вы думаете, что быть богатым трудно? — спросила она. — Это легко.

— Вы только что сказали, что, будь вы бедны, вам было бы проще жить, — осторожно ответил я.

— Ну, может быть, и сказала. Наверное, я не то имела в виду. Или не совсем то. Я не знаю, что я имела в виду. Почему трудно быть богатым?

— Слишком много искушений. Слишком много возможностей сбиться с пути.

— Вы хотите сказать — наркотики?

— Что угодно. Слишком много пар туфель. Слишком высокое мнение о себе.

Она поджала ноги под себя и обхватила коленки руками, глядя на меня поверх них.

— Никто не поверит, что у нас с вами был такой разговор. — Она помолчала. — Вы хотели бы стать богатым?

Это был вопрос, ответить на который я не мог. Избегая прямого ответа, я вполне искренне сказал:

— Ну, я бы не хотел ходить голодным.

— Мой отец говорит, — заявила она, — что человек не становится лучше оттого, что он богаче, — человек становится богаче оттого, что он лучше.

— Неплохо сказано.

— Он всегда говорит что-нибудь в таком роде. Иногда я его совсем не понимаю.

— Похоже, что ваш брат Шеридан, — сказал я осторожно, — не так уж счастлив.

— Счастлив! — презрительно отозвалась она. — Он никогда не бывает счастлив. За всю его жизнь я почти не видела, чтобы он был счастлив. Разве что тогда, когда над кем-нибудь смеется. Наверное, когда он над кем-то смеется, он счастлив, — неуверенно сказала она. — Только он всех презирает, поэтому над всеми и смеется. Мне очень жаль, что я не люблю Шеридана. Я хотела бы иметь потрясающего брата, который заботился бы обо мне, и мы с ним могли бы ходить во всякие места. Вот было бы весело. Только не с Шериданом, конечно, потому что это наверняка кончилось бы скандалом. Он ужасно себя ведет в этом путешествии. Гораздо хуже, чем обычно. Я хочу сказать, что мне за него стыдно.

Она нахмурилась: эти мысли не доставляли ей никакого удовольствия.

— Кто-то мне говорил, — сказал я, старательно скрывая жгучее любопытство, — что у Шеридана были какие-то неприятности в Англии.

— Какие-то неприятности? Я не должна вам этого говорить, но ему бы не миновать сесть в тюрьму, только они сняли обвинение. Я думаю, отец от них откупился… Вот почему Шеридан сейчас делает все, что говорят родители, они пригрозили, что стоит ему только пикнуть, как они дадут делу ход.