Анна Данилова - Саван для блудниц Страница 53

«Юлечка, ешь торт, он в холодильнике, и жди меня в 22.00 – мы вылетаем домой в 23.00. Твой Харыбин».

На квартире Иоффе собрались Тамара Перепелкина, Катя Синельникова, Лена Тараскина, Жанна Сенина и Максим Олеференко. Чуть позже к ним присоединилась Валя Турусова.

– Я пришла, чтобы сказать, что больше я сюда ни ногой, – чуть ли не с порога заявила Валя, усаживаясь за стол, где на этот раз вместо пива, чипсов и прочей привычной закуски и выпивки стояла большая круглая пепельница, в которую все сидящие за столом поочередно стряхивали пепел с сигарет. – И где же ваш мозговой центр? Где господин Кравцов собственной персоной? Пошел в церковь заказывать обедню? Чего вы все молчите? Я просто уверена теперь, что все ЭТО – дело рук интернатовских… Они мстят за свою девчонку. Вы же ничего еще не знаете…

– О чем? – Тамара выглядела уставшей и заплаканной. – О Ларчиковой? О Татьяне Николаевне? Девчонки, что же это такое происходит?

– Шизуха косит наши ряды, – хихикнула Сенина, и Тараскина тут же обозвала ее дурой.

– Сама такая, – хмыкнула Жанна и затянулась. – Ну не шизуха, так смерть. Может, это у меня нервное… Смех же бывает нервным?

– Бывает, – со вздохом защитила ее Перепелкина. – Ларчикову убили на собственной даче. Но кто? Ей почти отрезали голову, а Вадиму – прорубили. Это каким садистом надо быть, чтобы так поступить!

– Ты хочешь сказать, что это дело рук одного человека? – спросила тихая в этот вечер Катя Синельникова. Она пришла сюда лишь из-за Кравцова, а теперь, когда его не было, с опаской посматривала на Олеференко, который не сводил с нее похотливого взгляда.

– А почему бы и нет?

– Гадать можно до бесконечности, – заговорила Валя, – но я пришла сюда знаете для чего?

– Ты сама только что сказала, что ноги твоей больше здесь не будет, – фыркнула Сенина.

– Да заткнешься ты или нет?! Кравцову на завтра назначена «стрелка», в семь, за «Ботаникой».

– Интернат? – спросила Тамара, которая уже сто раз успела пожалеть о том, что, выпив лишнего, решила после дискотеки устроить «разборку» с ни в чем не повинной Маринкой. Они потом встретили ее в посадках, куда она пришла по записке Льдова. Конечно, разве интернатовские парни оставят это просто так? А это означает, что теперь им, Тамаре и ее друзьям, придется нести ответ за все унижения, которым они подвергли Марину. И хотя до изнасилования дело не дошло, парни ее раздели, лапали, а Льдов так и вообще заставил ее…

– Конечно, интернат. Я, если честно, была сегодня у Кравцова. Он заболел, у него ангина, но он все равно пойдет. Я предложила ему обратиться за помощью к отцу Льдова, чтобы тот прислал на «стрелку» своих «глухарей», но Витя отказался.

Валя знала, что делает, – когда-нибудь Кравцов оценит ее желание представить его поведение в лучшем свете, оценит ее преданность, хотя никакой преданностью это не было, скорее она просто набирала лишние очки для своего дальнейшего, более спокойного и комфортного существования как в классе вообще, так и в группировке Кравцова в частности. Хотя лидером она все же считала себя.

– Ну и зря отказался, – оживилась Катя Синельникова. – Они же его изобьют… девочки, что же делать? Может, нам самим сходить к Льдовым и поговорить с отцом Вадика?

Валя молчала, хотя ее так и распирало сказать всем собравшимся о том, что они все – круглые идиоты, что она ненавидит и презирает их за их ни на чем не основанную самоуверенность и неистребимое желание при случае подставить ближнего. Кроме того, ее раздражали эти глупые, но опасные оргии, устраиваемые скорее для таких скотов, как Горкин, Олеференко и Сенина, чем для других, той же самой Перепелкиной, которая выглядит как настоящая женщина и вполне может устроить свою личную жизнь уже сейчас, учась в школе… Что же касается Оли Драницыной, то здесь Валя была крайне необъективна – она восхищалась ею, что бы та ни делала. Найти объяснение этой своей позиции всепрощения Валя так и не смогла. Быть может, причину стоило искать во внешности Оли, в ее полудетской улыбке и в то же время той естественности и покладистости, с которыми она отдавалась парням на глазах у всех. Она если и краснела, лежа в объятиях Горкина, то не от стыда, а просто от позы, во время которой кровь приливала к голове. Трудно было сказать, равнодушна ли она к сексу или нет, но особой страсти к этим частым занятиям она не проявляла. Отвращения – тоже. Казалось, ею двигал инстинкт, не более. Хотя – и это было известно немногим – Оля встречалась и со взрослыми мужчинами и брала с них деньги за близость.

– Если Витя сказал, что не хочет обращаться к Льдову, значит, и не будем. В крайнем случае тебе, Тамара, следует разыскать эту девчонку в интернате и извиниться. Причем успеть это сделать до завтрашнего вечера.

– Что?! – Тамара дернула рукой, и серый столбик пепла от сигареты рассыпался. – Что ты такое говоришь, Валя! Ты можешь себе представить, чтобы я пришла в интернат, разыскала эту малохольную и встала перед ней на колени? Ты за кого меня принимаешь?

– Зачем же на колени? Просто подойдешь и извинишься, объяснишь наконец, что ты выпила лишнего, что очень сожалеешь, сошлись еще на сплошные похороны, можешь даже расплакаться…

– Да ты издеваешься надо мной?

Жанна Сенина, считая своим долгом защитить Тамару, произнесла в адрес Турусовой длинное, смачное и хлесткое ругательство. Назревала ссора, и Жанна была уже готова вцепиться Вале в волосы. Она всегда сначала хватала соперницу за волосы, притягивала к себе цепкими руками, а потом, освободив правую, била костяшками внешней стороны кисти прямо по лицу, стараясь не забыть про нос и губы.

– Девочки, прекратите, – вмешалась, испугавшись скандала и возможной драки, Катя. – Валя дело говорит. Вы что, не понимаете, что теперь, когда Льдова нет, а Кравцов… отлеживается у себя дома в теплой постельке, притворяясь, что у него ангина…

Казалось, что этот голос принадлежит не ей, что кто-то внутри ее, измученный любовью к несуществующему идолу, идеалу в мужском обличье, решив враз избавиться от этого всепожирающего, словно огонь, чувства, наконец заговорил:

– … нас всех могут затащить в посадки и сделать с нами то же самое, что наши парни сделали с Мариной. И откуда вы знаете, изнасиловали они ее или нет? Они же были обкуренные… Максим, говори, было что-нибудь у вас там, в посадках, или нет?

– Да я помню, что ли?.. – пробасил, пожав плечами, Олеференко.

– Никто из них ничего не помнит… – продолжала невозмутимым голосом Валя. – Скажи, Максим, мы давно хотели тебя спросить, это ты насвистел Ларчиковой о том, что в тот вечер будет происходить в посадках? И почему ты тогда сбежал? Куда ты делся, отвечай?

– Да не стану я никому ничего объяснять. – Олеференко встал и махнул рукой: – Что, мне больше делать нечего, как трепаться с вами? Пойду-ка я лучше домой, тем более что Горкина нет, Кравцова тоже, а вас сегодня слишком много…

Он произнес несколько грубых слов в адрес девчонок, послал их куда подальше и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

– Я не стану ни перед кем извиняться. Уж лучше я сама приду на «стрелку»… Жанна, ты придешь?

– Приду, конечно, – с готовностью ответила та, гордо вскинув маленькую, с аккуратной стрижкой, голову. – А вы?

– На меня не рассчитывай, – заявила вконец разбушевавшаяся Турусова. Она раскраснелась, по вискам ее струился пот, от которого вьющиеся пряди волос потемнели и облепили лоб. – Ты, значит, будешь по пьянке устраивать разбирательства, а я в «Ботанике» стану защищать тебя грудью от интернатовских собак? У тебя для этого есть твой личный телохранитель, боец Сенина. Флаг вам, девочки, в руки!

Жанна Сенина, раздувая ноздри, уже готова была наброситься на обидчицу, как вдруг Катя Синельникова побледнела и, вскочив со своего места, пронзительно закричала – тонко, сильно и страшно… Зажав уши, она визжала, зажмурив глаза и топая ногами, мотая при этом головой, и звук ее голоса был настолько громким, высоким и нестерпимым, что Валя, быстро оценив ситуацию и понимая, ЧТО вслед за этим криком может последовать, дала Кате пощечину. Сухую, короткую, которая сразу же привела ее в чувство.

– Прекрати истерику!

Еще одна пощечина:

– Возьми себя в руки! Что с тобой? Сейчас соседи вызовут милицию, и нас всех заберут. Начнут выяснять… На кухне целая батарея пустых бутылок, в мусорном ведре «бычки» и использованные «косяки»… Чего кричишь, тебя что, режут?

Катя стояла и раскачивалась, как тонкое надломленное деревце на ветру. Она плохо соображала и, судя по всему, продолжала находиться в шоковом состоянии. Истерика, как результат потрясений от последних событий, была приостановлена. Но надолго ли?

– Девочки, – раздался чуть слышный голос Лены Тараскиной, которая курила больше всех и все это время молчала: – А вы не видели Драницыну? Я звонила ей домой, мне сказали, что она как ушла утром в школу, так больше и не приходила.