Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола Страница 55

— О, Боже, что еще на меня свалилось! Что же теперь делать? Ладно, подумаю, пока выпью абсент. Двойной, пожалуйста, Хосемари. Здесь нужны радикальные меры!

По дороге к дому сеньоры Паньягуа вполне мог бы встретить и других персонажей этой истории, и поскольку по его теории жизнь — просто призрак и всем правит лишь случай, то вряд ли стоит удивляться рассказанным ниже событиям.

ФЕРДИ-ЗОЛОТЦЕ И ПАДРЕСИТО ВИЛЬСОН

В часовом отделе большого универмага два человека разговаривают по мобильным телефонам в ожидании, пока в их часах заменят батарейку. Разговаривая, каждый скользит взглядом по другому — с тем равнодушием, с каким глядел бы на мебель, потому что все внимание приковано к телефонному собеседнику.

— Senti Donatella[28], — разумеется, разговор идет по-итальянски (пусть читатель мысленно представит себе это), — дорогая, я вернусь прямо сегодня. Ты пригласишь меня в свой дом на несколько недель? Да нет, ничего не случилось, ошибаешься, красавица, я без ума от Мадрида и без ума от Беатрис, что за глупости ты говоришь, Донателла, дорогая моя, конечно же, нет.

Внезапно взгляд Ферди останавливается на пуговицах пиджака падресито Вильсона — истертых костяных пуговицах, бывших, вероятно, красивыми в оные времена. Устремив взгляд на эти пуговицы, успокаивающие его своими сглаженными от старости краями, он врет самому себе:

— …Беатрис великолепна, как всегда, лучше, чем когда-либо… ты же знаешь, я обожаю женщин только first class, как она и как ты, сокровище мое… нет, клянусь тебе, не было никакого, как ты говоришь, короткого замыкания. Мое увлечение такими дамами, как вы, чисто эстетическое. Я ведь не прошу ничего взамен: просто люблю, и все… — Пятно от томата, справа от элегантного ряда потертых пуговиц… Ферди, сам того не осознавая, вспоминает другие, такие же пролетарские пятна и тотчас отводит взгляд… — В общем, радость моя, если мне нельзя приехать к тебе, ничего страшного, Стеллина всегда рада видеть меня в своем доме. Так что оставим это, о’кей? Я лучше поеду к ней, Турин просто великолепен в это время года…

— …23-го я опять буду в Турине, — произносит падресито Вильсон и на секунду встречается взглядом с Ферди. В этом тоже нет ничего удивительного: они ведь говорят об одном городе — банальное совпадение, как сказал бы Паньягуа, усмешка капризного случая. — Да, я достал то, что вы просили в прошлый раз, да-да, рекомендательное письмо от приоров. Как я уже написал вам по электронной почте, мне бы хотелось подробнее изучить имеющийся в вашем монастыре материал о падшем ангеле, ведь Турин славится… И, если вас не затруднит, я бы хотел…

Пока падре Вильсон разговаривает по телефону, его глаза блуждают по ближайшему к нему объекту, каковым в данном случае является Ферди. Однако благовоспитанность не позволяет священнику поднимать взгляд выше колен наблюдаемого объекта, и поэтому глаза падре изучают его туфли. «Фрателли Россетти», — определяет падресито Вильсон, разбирающийся не только в падших ангелах, и говорит в трубку:

— Могу я привезти вам что-нибудь из Мадрида? Конечно, конечно, мне это вовсе не трудно, я куплю все в магазине беспошлинной торговли в аэропорту. Две бутылки «Фра Анджелико» и одну — молодого «Бенедиктина»? Да-да, хорошо… А, и три бутылки виски «Монкс»? Конечно, конечно, о чем речь…

Если бы Ферди и падре Вильсон поговорили по телефону еще несколько минут, оба узнали бы, что собираются лететь в Турин в один и тот же день — незначительное совпадение, как многие другие случайные и ни к чему не ведущие встречи и разговоры, вроде следующего краткого диалога:

— Прошу прощения, но, вероятно, эти часы — ваши, а те — мои, — улыбается Вильсон, когда молодая продавщица кладет перед ним красивые часы с несколькими циферблатами, а Ферди протягивает старенькие «Тиссо».

— Спасибо, — говорит Ферди и возвращает падре «Тиссо», держа их за кончик ремешка, как отвратительную ящерицу. — Спасибо, — повторяет он, едва взглянув на падресито Вильсона: с какой стати Ферди будет глядеть на него, раз они даже не знакомы и между ними нет ничего общего? И если вдруг 23-го числа Ферди и падре Вильсон встретятся случайно в магазине беспошлинной торговли в аэропорту, то, вероятнее всего, они даже не вспомнят, что уже виделись, еще раз доказав таким образом теорию Паньягуа о том, что вся жизнь представляет собой всего лишь бессмысленное и капризное стечение обстоятельств. Только в романах случайности имеют какой-либо смысл, в жизни большинство из них — не более чем незначительные события безо всякого продолжения.

И если теория Паньягуа справедлива, то, значит, не имеет никакого значения и другая сцена, происходящая в это время неподалеку. Ведь в жизни постоянно происходит бесчисленное множество событий, которых мы даже не замечаем: в больших городах, вроде Мадрида, можно на протяжении десятилетий не встречать своего школьного товарища или свою первую любовь, которая растворилась так же необъяснимо, как некогда появилась. И хотя все мы в Мадриде видим одно и то же солнечное утро, одну и ту же телевизионную чепуху, миры людей не соприкасаются друг с другом, словно каждый из нас движется в пространстве как отдельная маленькая планета, всецело поглощенная процессом своего собственного вращения. Или, возможно, они все же соприкасаются, только мы не знаем об этом: сколько школьных товарищей не узнало друг друга в одной очереди в кино, сколько бывших влюбленных прошли мимо по улице, не заметив друг друга? И не столько потому, что они — то есть мы — состарились и сделались неузнаваемы, а потому, что мы слишком погружены в свои собственные концентрические миры, для которых внешняя действительность не более чем пейзаж.

То же самое происходило и с Паньягуа, одиноко летящим на своем астероиде и погруженным в размышления. Удастся ли наконец уговорить сегодня сеньору совершить небольшой променад? Хоть бы удалось, ведь с того самого дня второго розыгрыша она отказывалась выходить на улицу. «Ну же, любимая, пойдем чуть-чуть прогуляемся, тебе пойдет это на пользу, но сначала выпьем еще немножечко ромашкового настоя, всего две ложечки, мой ангел».

Одновременно Паньягуа думал и о том, насколько изменилось его положение с того дня, потому что теперь, без сомнения, он держал в своих руках волю сеньоры, а не она его. Не всю, конечно — ему оставалось еще убедить Беатрис вернуться к нормальной жизни, примириться со своей дочерью, а также с Мартином. «А это как раз труднее всего… — размышлял Паньягуа, — сколько времени потребуется хрупкой душе, чтобы изгнать призраков прошлого? Сколько времени должно пройти, чтобы мучительно похожее лицо не напоминало больше потерянного возлюбленного?» Паньягуа попросил Инес и Мартина подождать несколько дней и предоставить ему карт-бланш. По его мнению, им лучше держаться подальше от сеньоры, пока он не уладит некоторые проблемы. Грегорио Паньягуа был уверен, что ему это удастся: разве он уже дважды не вышел победителем? «Не беспокойся, сокровище мое, не беспокойся, Паньягуа все уладит». Черт возьми, эта фраза начинала его преследовать.

Паньягуа был так поглощен своими мыслями, что не заметил бы даже Люцифера, попадись он ему по дороге. Однако ему попался не Люцифер, а две знакомые, которые, вероятно, тоже не обратили на него внимания: девицы шли, засунув руки в карманы брюк и глядя прямо перед собой, и громко разговаривали друг с другом или по сотовому телефону, судя по наушникам, торчавшим у каждой из левого уха. Вполне возможно, что они делали и то и другое, потому что если бы кто-нибудь из прохожих прислушался (никто, конечно же, этого не сделал, увлеченный вращением своей собственной планеты), то услышал бы следующее:

Ро (в микрофон своего сотового телефона):

— Да-а-а? Э, нет, конечно же, нет… ладно, я узнаю, но вообще это очень трудно, парень.

Кар (тоже в микрофон):

— …Премия Медичи, говорите? А кто дал вам наш телефон? Подождите немного, мне нужно подумать. Перезвоните через полчаса.

Девушки смотрят прямо перед собой, отхлебывают каждая из своей бутылки, и Кар говорит Ро:

— Слушай, Ро.

— Что, Кар?

— Я так устала, в этом месяце у нас столько работы!..

— Это был писатель, да?

— Они назойливее всех, даже хуже политиков. А ты с кем разговаривала, тоже с одним из них?

Кар кивает головой, и Ро продолжает:

— А мне звонил Игнасио де Хуан, жаловался, спрашивал, когда мы возьмемся за его дело.

— Ему придется подождать.

— Да, но он настаивает на том, чтобы наш договор включал в себя…

— Ну и что? В чем дело-то? А, теперь все ясно: по прогнозам, в следующем году премию должны дать автору, пишущему на испанском языке, верно? Ай-ай-ай, боюсь, с этим ничего не получится, Кар. У нас ведь с С.Х. договор с 1968 года. Де Хуану придется стоять в очереди еще лет двадцать по меньшей мере. Но он ведь может себе это позволить, он еще очень молод.