Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание Страница 59

― Ангелина не знает, что она убила учительницу.

21

Если верить Ядову (а оснований не верить ему у меня становилось все меньше и меньше), Шахова-Навруцкая не знала о том, что она убийца, по двум чисто медицинским причинам. Первая: последние двадцать лет женщина находилась в полусумеречном состоянии, когда сознание сужено до пределов самых примитивных понятий и рефлексов (тут я сразу вспомнил Светку Михееву). А вторая... Вторая причина состояла в том, что Ставриду убила не Ангелина. Нет, убила Ангелина, конечно ― в физическом смысле слова. Но в медицинском, психиатрическом -абсолютно другая личность.

Сказать по-честному, я даже не сразу врубился, о чем это он. По работе в уголовке мне много раз приходилось сталкиваться с тем, что преступник не мог сам вспомнить всех обстоятельств того, что совершил. Да и не только преступник: свидетели тоже частенько все путают, противоречат друг другу в ситуации, казалось бы, предельно ясной, когда события происходили прямо у них на глазах. Амнезия под воздействием шока, сильного волнения, душевного потрясения ― довольно распространенное явление, особенно у личностей с истерическим складом. Врет, как очевидец, говорили у нас в таких случаях.

Реже, но встречаются и такие вещи, как ложные воспоминания, обманы памяти. Я напряг свою собственную и был чрезвычайно доволен собой, когда откуда-то из относящихся ко времени учебы на юрфаке мутноватых глубин всплыло-таки нужное словцо,

которое я небрежненько так тут же профессору продемонстрировал:

― Вы имеете в виду парамнезию?

Но Ядов только иронически хмыкнул в ответ: мол, познания мои в психиатрии хоть и глубоки, но страдают определенной неполнотой.

― Я вас, молодой человек, на будущее могу научить еще одному красивому термину ― конфабуляция. Это склонность к заполнению пробелов в воспоминаниях разными выдумками, в которые пациент совершенно искренне верит. Но этот эффект точно так же не имеет к данному случаю ни малейшего отношения.

― А что имеет? ― решил я больше не умничать.

― Что имеет? ― повторил за мной в задумчивости доктор. ― Если коротко, речь идет о расстройстве не памяти, а сознания.

После этого он замолчал, погрузившись в какие-то собственные мысли. Я выждал немного и, чтобы вернуть его в русло беседы, уточнил:

― Надо понимать, у Ангелины... э... Германовны банальная шизофрения.

― Шизофрения? ― покачал Ядов головой. ― Да еще и банальная...

Я понял, что снова сморозил, но что именно ― не знал. И счел за благо больше не открывать рот. А профессор после паузы заговорил:

― Шизофрения, юноша, это такая помойная яма, куда принято валить все подряд. А между тем, замечу я вам, современная наука даже не знает причин ее возникновения. Одни говорят ― генетика, другие -органика...

Он безнадежно махнул рукой.

― А наверняка никто ни черта не знает. Симптомы кое-как лечим, да и то... Не всегда получается. Кстати, это относится вообще ко всем психическим заболеваниям. Как ни странно, психика ― одна из самых малоизученных частей, если можно так выразиться, нашего организма. Что же касается Гели... Ангелины... Тут если и можно на что-то опираться, так на прецеденты. Подобные эксцессы описаны в медицинской литературе. Они нечасты, а уж случаи выздоровления... Ладно, не хочу об этом.

Я все еще выжидательно молчал. Ядов неприязненно дернул плечами, давая понять, что просто уступает моей настойчивости. Но продолжил:

― Видите ли, за Ангелиной я имел возможность наблюдать не столько как врач, а скорее, как друг семьи. И смею вас уверить, ничто не предвещало того, что в конце концов произошло. По крайней мере внешне. Это потом стало понятно, что она многие годы пребывала в тягостной психологической ситуации. Постоянные измены мужа, его, скажем так, не совсем стандартные отношения с падчерицами... И многое другое. Вполне возможно, спусковым механизмом послужила его интрижка с той самой учительницей. Далеко не первая, насколько я знаю, но... Эта была, как мне потом рассказывали, уж очень откровенная, уж слишком публичная.

Профессор оглядел меня испытующе, словно пытаясь определить, на каком уровне можно со мной разговаривать. Испытания в полной мере я не прошел, потому что услышал:

― Как бы вам попроще объяснить... Тут ключевое понятие -психологическая тягостность. Что-то тяготит личность настолько сильно, что в конце концов у больного появляется некое совершенно новое чувство, назовем его... Ну, например, чувством вынужденности. Когда человек чувствует себя вынужденным ― причем абсолютно неодолимо вынужденным! ― совершить некий поступок. Понимаете?

― А как же! ― кивнул я с готовностью. ― Вот при мне, допустим, хулиган лезет к девушке. И я очень даже неодолимо ощущаю себя вынужденным...

― Нет, все-таки не понимаете! ― с легкой досадой щелкнул пальцами Ядов и на некоторое время о чем-то глубоко задумался. Я предположил, что о неодолимой тупости доставшейся ему аудитории, но в очередной раз сел со своими предположениями в лужу. Потому что, тяжко вздохнув, он продолжил:

― Наверное, плохо объясняю... Попробую еще раз. Вы описываете совершенно иную поведенческую схему. Что там у вас? Раздражитель в виде наглого хулигана. И вы считаете себя вынужденным дать ему в морду. Но это совсем другая вынужденность, она ― результат сложившегося мировоззрения, жизненного опыта, главенствующей в обществе морали. Продукт образовавшихся в вашем сознании устойчивых связей.

― Что-то вроде условного рефлекса? ― попробовал уточнить я. ― Звенит звонок ― слюна течет?

― Некорректная аналогия, ― покачал он пальцем. ― Условный рефлекс базируется на особенностях парасимпатической нервной системы. Он уж если закрепился, то действительно: зазвенит звонок -слюну не удержишь, сколько ни старайся. А ваша вынужденность ― от ума. И потому никакой фатальной непреодолимости в ней нет. Вытащит хулиган пистолет ― вы же не попрете на него с голыми руками. Разум скорректирует ваши действия. А теперь представьте, что все наоборот.

― Что ― наоборот? ― не понял я.

― Да вот, если разум, наоборот, восстает против планируемого действия, пытается скорректировать поведение своего обладателя, а тот... Тот ― вопреки разуму! ― обуреваем этим самым неодолимым желанием. Настолько неодолимым, что вынужден его в конечном итоге осуществить.

― Маньяки, ― произнес я с утвердительной интонацией, обрадовавшись собственной догадке. ― Так рождаются сексуальные маньяки, да?

― Нет. Люди, которых вы вот так запросто и не вполне научно именуете маньяками, безусловно, больны. Но вопреки голливудским фильмам их преступные желания совсем не так уж непреодолимы. В их поведении много разумного. В психиатрической практике полно случаев стойкой ремиссии у пациентов, прошедших курс лечения после совершения преступлений, даже у серийников. Уж не говоря о тех, кто приходит за лечением сам. Но я отвлекся... О чем бишь мы?

― Об Ангелине Шаховой. Об этой... о неодолимой вынужденности ― так вроде бы, ― напомнил я. ― Хотя про маньяков тоже интересно.

― Интересно вам... ― как-то кривовато усмехнулся Ядов, глядя на меня не слишком одобрительно. ― Тоже нашли предмет для любопытства! Мании, к вашему сведению, бывают отнюдь не только сексуально-детерминированные. Есть еще пироманы-поджигатели, есть танатофилы ― любители смерти...

Почувствовав необходимость оправдаться, я сказал с легкой обидой:

― Маньяки, между прочим, меня совсем не от хорошей жизни интересуют: я дело расследую. -Вспомнил про нового клиента Вальку Поноса и добавил: ― Даже два. И про Шахову не просто так расспрашиваю, вы же знаете... Оно, конечно, красиво у вас ― про вынужденную неодолимость, но лучше бы почетче сформулировать. Я-то ладно, а вот возьмутся за вас с вашей Ангелиной прокурорские, у них не забалуешь!

― Почетче? ― Вопреки ожиданию, доктор на мой очередной намек внимания не обратил. ― Тогда для начала: в данном случае вынужденность и неодолимость ― сами по себе как психические константы не существуют. Оба в качестве определений лишь характеризуют некое запретное, отвергаемое рассудком желание совершить действия, для данного индивида табуированные. Так достаточно четко?

Я предпочел молча кивнуть, ожидая продолжения.

― Хорошо. Это хорошо. ― Ядов потер друг о друга сухие ладони. ― Вы спросите: а как же это достаточно редкое психическое явление возникает и развивается? И я вам честно отвечу: о глубинных процессах нам пока известно немного, можем только предполагать и догадываться. О внешней стороне дела знаем побольше. Мы ведь уже говорили про психологическую тягостность обстановки, да? Про длительную невыносимую тягостность! Когда человек изо дня в день вынужден терпеть то, чего терпеть не хочет и не может, но... терпит! Тут, конечно, всегда есть альтернативный выход: самоубийство. Некоторые психиатры даже употребляют такое затейливое определение: самоубийство как способ самосохранения.