Шарлотта Линк - Ложь без спасения Страница 6

Катрин Мишо встала рано, как давно привыкла. Если она долго оставалась в постели после пробуждения, то легко впадала в раздумья, копаясь в своих мыслях, а это было опасно. В итоге она начинала плакать или сильнее погружалась в чувства ненависти и озлобленности, которые и без того всегда таились в ней, и потом ей весь день едва удавалось справиться со своими взбудораженными эмоциями.

Она приготовила себе чашку кофе и, согревая пальцы о чашку, ходила туда-сюда по квартире, из кухни в гостиную, затем в спальню, а потом снова на кухню. Ванной комнаты Катрин избегала – она вообще ненавидела ванную в этой квартире. Это помещение напоминало ей какую-то глубокую, узкую пропасть, в которую откуда-то свысока, сверху, просачивался блеклый луч света. Пол был покрыт холодной серой каменной плиткой, в которую проникла грязь от целых поколений предыдущих жильцов и которую уже невозможно было удалить. Бледно-желтый кафель, со всех сторон покрывавший стены где-то на метр от пола, был с отбитыми углами, а на одной плитке, сразу около умывальника, кто-то из предшественников Мишо нацарапал агрессивное «Fuck you». Катрин попыталась разместить сразу над надписью вешалку для полотенец, чтобы закрыть эту пошлость, но крючок через два дня обломился, и образовавшаяся в стене развороченная дырка еще сильнее портила ванную комнату.

Окно здесь было расположено так высоко, что надо было забираться на унитаз, чтобы открыть его. А свет из него падал на лицо стоящего у умывальника перед зеркалом человека под ужасно неудобным углом, из-за чего отражение в нем всегда выглядело безнадежно серым и жалким. Любой выглядел в этом зеркале на много лет старше, чем был на самом деле.

Именно оно заставило Катрин в это утро избегать ванной. Еще больше, чем мерзкий вид этой комнаты, от которого захватывало дух, ее раздражал сегодня взгляд на собственное лицо – впрочем, как и во все предыдущие дни тоже. В последние недели она чувствовала себя немного лучше, но прошлой ночью проснулась от чувства жжения на лице. Было такое ощущение, что в жар бросило не все ее тело, а только кожу. Мишо тихо застонала, уткнувшись в подушку, и с трудом удержалась от того, чтобы не впиться ногтями обеих рук себе в щеки и в отчаянии не сорвать клочками кожу с черепа. Опять все началось… А ведь она каждый раз, снова и снова, надеялась во время ремиссии, что на этот раз болезнь окончательно покинула ее, остановилась и решила довольствоваться тем, что уже натворила! Каждый раз Катрин мечтала, чтобы у Бога – или кто там за всем этим стоит? – пропало желание мучить ее, чтобы он наконец удовлетворился своим разрушительным делом и выбрал себе новую жертву. Но всякий раз эта надежда оказывалась обманчивой. С интервалом в несколько недель – в лучшем случае это могло быть два-три месяца – у нее на лице за ночь появлялась угревая сыпь. Она предательски щадила спину, живот и ноги и полностью концентрировалась на лице и шее, разражаясь во всю свою мощь именно там, где Катрин не имела никакой возможности скрыть эти отвратительные гнойные прыщи. Сыпь цвела несколько дней, а потом медленно затихала, оставляя рубцы, ямки, выпуклости, покраснения и неопределенного цвета пятна. Мишо страдала от этой болезни с тринадцатилетнего возраста, и сегодня, в свои тридцать два года, выглядела так, словно ее жестоко избили. Она была обезображена даже в те периоды, когда болезнь затихала. Но в эти дни ей удавалось кое-как скрыть следы прыщей под толстым слоем крема и пудры. А в период обострения это не имело никакого смысла – косметика только ухудшала дело.

Ее лицо по-прежнему чесалось, и тонкие стены ее мрачной, старой квартиры вскоре стали так раздражать ее, что она решила, несмотря ни на что, все-таки выйти на улицу и позавтракать в каком-нибудь кафе на портовом бульваре. Ее квартира, расположенная в доме на одной из узких, темных улочек старого города Ла-Сьота́, имела такую угнетающую атмосферу, что порой Катрин едва выдерживала ее. Летом, когда весь этот край стонал от жары, там было еще довольно приятно, но осенью и зимой в квартире царила атмосфера глубочайшей депрессии.

Мишо надела легкое пальто и набросила на шею шарф, а затем подтянула его вверх, попытавшись прикрыть им подбородок и рот. Улочка, на которую она ступила, была влажной и едва освещенной. Дома стояли близко один к другому и казались склонившимися друг к другу. Шел непрерывный мелкий дождь. Катрин стремительно шла с опущенной головой через улицу, на которой, к счастью, в это раннее утро и в плохую погоду почти не было людей. Навстречу ей двигался пожилой мужчина, вытаращив на нее глаза, и она заметила, что ее шарф соскользнул с подбородка. Мишо знала, как отталкивающе выглядит ее кожа. Вряд ли она могла упрекнуть людей за то, что те шарахались в сторону, увидев ее.

Наконец Катрин миновала последний ряд домов, увидела перед собой море и почувствовала, что ей стало легче дышать. Море лениво плескалось, ударяясь о набережную, и было таким же серым, как и небо, без единого блика, которыми оно обычно искрилось. Перед орлиной скалой возвышались огромные краны – пережитки войны, сооруженные нацистами. Их настолько прочно закрепили анкерами, что на их устранение ушло бы целое состояние, так что они остались стоять там и своим стальным отвратительным видом не давали городу стать красивым туристическим местом на берегу Средиземного моря. Из-за них Ла-Сьота производила на всех впечатление серого, рабочего города.

«Отвратительный город, – подумала Катрин, – словно созданный для отвратительной женщины».

Она направилась к «Бельвью», единственному кафе, расположенному напротив порта, которое в этот ранний час воскресенья уже было открыто. Хозяин по имени Филиппе знал ее уже много лет, так что ей можно было показаться там со своим обезображенным лицом. Мишо села за столик в дальнем углу и стянула шарф с шеи.

– Кофе со сливками, – сказала она, – и один круассан.

Филиппе оглядел ее с состраданием.

– Сегодня опять скверно, да?

Катрин кивнула и постаралась ответить наигранно легким тоном:

– Ничего не поделаешь. У всей этой истории свой ритм. Сегодня опять подошел мой срок.

– Сейчас я принесу вам настоящий, хороший кофе, – рьяно ответил Филиппе, – и мой самый большой круассан.

У него были хорошие намерения, но очевидное сострадание владельца кафе причинило женщине боль. Люди всегда общались с ней либо с состраданием, либо с отвращением. Порой она не знала, какую из этих двух манер общения тяжелее перенести.

«Бельвью» располагался на террасе под навесом с видом на улицу, и в холодное время года эта терраса была с лицевой стороны ограждена прозрачной полиэтиленовой стенкой. Со своего места Катрин могла наблюдать за улицей, которая постепенно наполнялась людьми. Мимо трусцой пробежали две спортсменки в сопровождении проворной собачки, проехала машина, мужчина с огромным багетом под мышкой свернул в сторону старого города… Мишо представила себе, с каким нетерпением этого человека ждали дома его жена и дети. Интересно, у него большая семья или нет? А может быть, он живет с подругой, молодой женщиной, которая еще лежит в постели и спит и которую он хотел приятно удивить завтраком… Ночью они наслаждались любовью, а затем наступило мирное утро, и они вряд ли заметили дождь. У женщины, наверное, были порозовевшие щеки, и он смотрел на нее влюбленным и восхищенным взглядом…

Она ненавидела таких женщин!

– Ваш кофе, – сказал Филиппе, – и ваш круассан!

Он размашисто поставил и то, и другое перед посетительницей, а затем озабоченно посмотрел на улицу и с видом пророка произнес:

– Ну, что поделаешь, сегодня дождь.

Катрин размешала одинокий кусочек сахара в своей одинокой чашке. Она почувствовала, что Филиппе хотел сказать еще что-то, но надеялась, что он этого не сделает, потому что его слова могли причинить ей только боль.

– С вашим лицом… – смущенно произнес он, не решаясь смотреть на нее. – Я имею в виду, что врачи говорят по этому поводу? Вы же наверняка ходите к врачам?

У Мишо чуть не сорвался с губ дерзкий ответ, но она проглотила его. Филиппе ведь не виноват в ее жалком состоянии, к тому же она не хотела с ним ссориться. Если она не сможет больше ходить в его кафе, у нее не останется больше местечка, куда она могла бы забегать, и ей придется безвылазно сидеть в квартире.

– Конечно, – ответила Катрин, – я была уже у бесчисленного множества врачей. Мне кажется, вряд ли осталось что-то еще, что не было бы испробовано. Но… – Она пожала плечами. – Мне ничем не могут помочь.

– Да не может такого быть! – разгорячился Филиппе. – Чтобы женщине приходилось ходить в таком виде… Я имею в виду, что они могут летать на Луну, трансплантировать сердце… а с таким делом не могут справиться!

– Но так оно и есть, – сказала Катрин и спросила себя, что она, по его мнению, должна была ответить. – Мне остается только надеяться, что когда-нибудь какой-нибудь врач найдет средство, чтобы мне помочь.