Дмитрий Вересов - Летний сад Страница 6

В ее воображении Женька путешествовал в космосе, пространстве, времени. Для кого-нибудь постороннего подобные вещи могли бы показаться наивными, может, даже глупыми. Оттого Флора Алексеевна, которую жизнь и прежде не баловала близкими душевными контактами, стала еще замкнутее.

Даже ее любимые книги, вернейшие из друзей, делились теперь на две строго определенные категории. В первую, большую, категорию входили те издания, которые не могли поддержать игры ее воображения. Сюда угодила практически вся мемуарная литература двадцатого столетия, отечественные классики, за исключением Гоголя и Пушкина, а также литература экзотически-специальная, вроде памятного тома «Кузнечное дело в Олонецкой губернии». Во второй категории, где безусловными лидерами были Свифт, Горин, Роджер Бэкон, мирно сосуществовали Желязны и Гиляровский, космогонические заблуждения со всего света и несусветное вранье Марко Поло. Были там и труды отцов церкви, как восточной, так и западной.

Флора Алексеевна стала больше читать. Больше, но медленнее. Она по нескольку раз перечитывала места, которые считала наиболее важными, подолгу обдумывала их над раскрытой книгой, как бы примеряя полученную информацию к сюжетам сыновних скитаний.

На посетителей библиотеки она теперь не обращала практически никакого внимания, а привычный маршрут домой – по Невскому до Маяковского – был категорически предан забвению.

Зимой она пользовалась метрополитеном, проезжая остановку от «Гостинки» до «Маяковской», а летом и погожими деньками межсезонья всегда вносила разнообразие в свои маршруты, в которых обязательными пунктами были дом, работа и набережная Невы у Летнего сада.

В ее прогулках вершины этого «треугольника» соединялись, как правило, не прямыми линиями, а извилистыми, ломаными, – и лишь изредка встречались прямые участки, вроде тропинки по берегу Лебяжьей канавки, или плавные виражи, как, например, набережная Фонтанки.

Однажды, когда Флора Алексеевна по рассеянности второй раз подряд свернула с моста Ломоносова на Фонтанку, она решила не возвращаться, а, на время отступив от заведенного порядка, лишь перейти с гранитных плит набережной на асфальтовый тротуар вдоль четного ряда домов.

Сегодня, по странному выбору ее воображения, впечатленного толстенным томом «Хроники норманнского завоевания Британии», Евгений присутствовал в Англии периода раннего Средневековья. Сын держался молодцом, несмотря на изнуряющие скачки, коварство врагов и равнодушие йоменов. Лились потоки норвежской, датской, английской и аквитанской крови, чахла изумрудная зелень британских пейзажей, пылали замки, в безумном крике надрывались вдовы. Отряд могущественного графа Ддейла, водимый его приемным сыном, всегда появлялся в нужную минуту, отстаивая интересы короны и справедливости, спасая невинных от неминуемой смерти.

Увлеченная развитием эпизода, в котором Женька со своими людьми едва успел прекратить кровавую резню в поместье норвежских переселенцев – баронов Тиитерсов, Флора Алексеевна не заметила внешней преграды и натолкнулась на молодого человека.

Сознание сразу переключилось на восприятие реального мира. Зная за собой «слабость к созерцательности» и будучи человеком воспитанным, она сразу же извинилась и подняла глаза. Акентьева Флора Алексеевна узнала мгновенно. Ей стало очень неловко и неприятно, появилось ощущение, что этот посторонний, но все же, чего греха таить, близкий человек, стал невольным свидетелем и зрителем ее приключенческой саги о сыне.

Еще раз извинившись, женщина поспешила удалиться.

– Вот вам мелодии, – увесистая пачка машинописных листов глухо ударилась об стол. – А вот и ритмы, – еще одна кипа бухнулась рядом, – зарубежной, так сказать, эстрады!

– Моща, Григорьев! С тобой приятно иметь дело, – Переплет принялся жадно перебирать листы.

– Иметь дело, Шурик, значит, определить интересы каждого из его участников. До этого мы с тобой еще не дошли. Материалец, – комсомольский вожак похлопал рукой по пачкам, – я приволок тебе для демонстрации возможностей, как это принято у серьезных людей. Теперь хотелось бы выслушать твои предложения.

Акентьев поморщился. Этот зеленый номенклатурщик всегда был ему неприятен своим биндюжьим нахрапом на грани откровенного хамства и незакомплексованностью в поведении. Вот и сейчас эта «комса» залетная пытается перехватить инициативу. «Хрена, баба Вера!»

– Дрюня, как ты думаешь, сколько нужно переплавить металлического лома, – он сделал ударение на двойном «л», – чтобы получить тонну приличной стали?

– Это не ко мне, а во Всесоюзную пионерскую организацию имени В. И. Ульянова-Ленина.

Но по тону собеседника стало ясно, что акентьевская контратака заставила противника смешаться.

– Так и эти листы, уважаемый, не более чем металлолом, – он вновь сделал ударение на двойном «л». – И мне предстоит много, очень много напряженной работы, прежде чем, как ты говоришь, «серьезные люди» решат заплатить за нее деньги. Заметь, Дрюня, что и ход к серьезным людям, и их благожелательное отношение зависит от меня. А значит, и деньги, которые ты можешь получить за этот хлам, зависят также от меня. Усек? – Внутренне Переплет гордился собой.

– Усекать тут нечего, твой расклад справедлив и понятен.

– Расклад? Слова-то какие! Видно, ты не зря в идеологах бродишь, держишь руку на пульсе большой жизни! – Единожды показавшего зубы нужно дожимать до конца. Это было железное правило Переплета.

– Ладно трепаться, Саня, давай-ка лучше дернем, коли в этом буржуйском доме что-то найдется.

– «Дергает» пролетариат в подворотне, а мы с тобой, Дрюня, в честь славного начала совместной работы продегустируем за-а-мечательную штуковину! – Акентьев подошел к роялю, приподнял крышку и извлек штофную бутылку в золотых разводах. – «Чивас Ригал» двадцатилетней выдержки! Цени! Для компаньона мне ничего не жалко!

Дегустация изрядно затянулась. После первой же пробы Григорьев стал хохмить и живописать сцены из развлечений командирского состава передового отряда советской молодежи. Его повествование, где скабрезности и уничижительные характеристики комсомольских вожаков перемежались с по-деревенски обстоятельными, хвастливыми гастрономическими описаниями, было занимательным и в бесконечности своей чем-то напоминало Переплету сказки Шахерезады.

По мере иссякания напитка извлекалась следующая, не менее изысканная бутылка с алкоголем. Дегустация окончательно утратила характер джентльменского мальчишника. На родной манер стаканы брались высокие, наливались по полной, а последнее, что отложилось в акентьевской памяти, – Дрюнина версия «Декамерона» из жизни Выборгского райкома. Заплетающимся языком Григорьев травил про какую-то сауну, но Переплету хотелось лишь одного – вырубиться, что и произошло.

Следующими отчетливыми и подконтрольными сознанию ощущениями были затрудненное дыхание и ощущение гнета на груди. Первое, что увидел перед собой Акентьев, открыв глаза, были абсолютно круглые, фосфоресцирующие в сумерках летней ночи глаза с кошачьими вертикальными зрачками.

Принадлежали они некоему небольшому, но, судя по ощущению, очень тяжелому существу, покрытому короткой густой шерсткой серого цвета, с четко выделяющимися на голове крохотными небольшими рожками.

– Подем, подем! – мягкая, но удивительно сильная ладонь, тянула Переплета за руку, приглашая куда-то. Состояние ужаса быстро сменилось полной апатией. Александру стало чуть легче дышать, и он скорее просипел, чем сказал: «Пойдем!»

Это было непривычное перемещение в пространстве. Он переходил из одного таинственного измерения в другое, не покидая дедовской квартиры. Акентьев будто плыл, увлекаемый странным созданием, через огромные залы, потолки которых пропадали в темной высоте, или через узкие коридоры, в которых тело само собой принимало горизонтальное положение, а плотный, но несильный встречный ветерок вынуждал закрывать глаза.

– Вотта! Вотта! – Они оказались в зале, где в мерцающих гнилушных огоньках, постоянно хаотично перемещавшихся, периферийная, фоновая темень скрадывала истинные его размеры. Но ощущение, что зал огромен, присутствовало.

Сноп бледно-голубого пламени вспыхнул прямо перед Переплетом и, поднимаясь все выше и выше, вытянулся в огромный световой столб.

В переливах пламенных струй показалась фигура в одеянии, похожем на рясы средневековых монахов, с полностью закрывавшим лицо капюшоном.

– Смотри и запомни! – бесстрастный голос заполнил все пространство, вытянувшаяся навстречу Переплету рука раскрыла ладонь. – Так выглядит перстень, который ты должен найти. Найти и бросить в невскую воду у устья Лебяжьей канавки. Внимательно смотри и запоминай: не сопротивляйся событиям, что станут происходить в твоей жизни. Это и составит твой поиск…