Б. Седов - Король Треф Страница 62

Очень отлично!

Я ничего не понимал и попытался открыть рот, чтобы задать соответствующие вопросы призрачным фигурам, висевшим вокруг меня в мерцающем сумраке, но пересохшее горло издало лишь жалкий писк, а затем на мои губы легла чьято прохладная и легкая рука и странно знакомый женский голос прилетел ко мне издалека:

— Молчи, тебе нельзя говорить.

Эхо этих слов заметалось вокруг, вызывая головокружение и тошноту, и я попытался сфокусировать зрение, чтобы различить, чье же это лицо колышется передо мной, но неимоверное усилие, которое потребовалось для этой попытки, исчерпало мои силы, и я провалился в темноту, успев только заметить, что она не имеет ничего общего с тем кошмарным небытием, из которого я только что вынырнул. Я просто уснул.

Когда я снова пришел в себя, то уже без труда вспомнил, что лежу в постели с забинтованной головой, что вокруг меня — люди, которые обо мне заботятся, что я был в коме, а теперь вроде бы постепенно очухиваюсь.

Однако о том, что привело меня в такое плачевное состояние, я вспомнить не мог. Да и мое зрение по-прежнему не хотело служить мне, отказываясь показать тех, кто был рядом со мной. Шум в ушах стал тише, но пока что не прекращался, и волны несуществующего прибоя все еще набегали на мой истерзанный берег.

Я с трудом открыл правый глаз и с удовлетворением отметил, что сумрак вокруг меня приобрел более четкие очертания и я уже мог разобрать, что справа от меня висит светлое прямоугольное пятно окна, а там, куда были направлены мои неподвижные ноги, виднелась белая дверь. В остальном пространстве виднелись какие-то мутно блестевшие непонятные предметы, перемежавшиеся такими же непонятными тенями. Все это было не в фокусе и медленно плыло куда-то вбок.

Раздался далекий неясный шум, и дверь медленно открылась.

В ярко освещенном проеме показалась белая фигура, которая приблизилась ко мне и остановилась слева от кровати. Я с трудом повернул в ту сторону правый глаз, и в нем болезненно запульсировала кровь, окрашивая все вокруг медленными розовыми вспышками. Рядом со мной стояла тонкая женская фигура в белом, но, как я ни напрягался, черты ее лица оставались неясными и расплывчатыми. Я открыл рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, но призрачная женщина склонилась надо мной, и на мои губы уже знакомым жестом легла легкая прохладная ладонь, и плывущий в тишине голос повторил те же, что и в прошлый раз, слова:

— Не говори, не надо.

И снова мне показалось, что я уже слышал этот чистый и нежный голос.

Предчувствие чего-то страшного и прекрасного охватило меня, я напряг непослушное зрение, и когда неуловимые черты склонившегося надо мной лица объединились в один, хотя и нерезкий образ, я понял, что вижу перед собой Настю.

Кровь ударила в мою бедную голову, сердце забилось, и я почувствовал, что начинаю терять сознание. Если ко мне пришла Настя, значит, мы, как она и обещала, скоро увидимся. И это значит, что я умираю, что сейчас мои мучения кончатся и мы, наконец, будем вместе. И я, как она мне и обещала, наконец-то узнаю, что такое — всегда.

В моем мозгу пронеслась паническая мысль — а как же…

И тут же я отбросил ее. Да пропади оно все пропадом! Вся моя жизнь, все мои нелепые мечты, убогие планы, все мои страсти, все то, что я сделал, и то, что не успел сделать, все люди, которых я встречал и еще мог встретить, все это — суета.

И я понял, что воспоминания умиравших, но выживших людей, были совершенной правдой. Перед моим внутренним взором со страшной скоростью понеслась немыслимо пестрая лента событий, чувств и желаний, которыми была наполнена моя уходившая жизнь. Лица, звуки и картины минувшего соединились в один сверкающий вихрь, и он, описав вместе со мной головокружительную петлю в бесконечном пространстве, последним кадром припечатал меня к постели, и, чувствуя, что ярко освещенные врата смерти распахиваются передо мной, я собрал все силы и выдавил:

— Я готов, Настя. Я ждал тебя, и вот ты пришла. Наконец…

И, уже падая в желанную пропасть, я успел услышать ответ:

— Костя, я — не Настя.

Когда мы с Алешей прилетели в Душанбе, он все еще недоверчиво косился на меня и мрачно молчал в ответ на все мои попытки завести с ним разговор.

Я понимал, что до тех пор, пока он не увидит то, что я хотел ему показать, между нами не будет доверия. Все-таки этот долбаный Губанов здорово его обработал. Это они умеют, ничего не скажешь. И ведь то, что он рассказывал Алеше обо мне, было почти что правдой! Но вот именно — почти. И, конечно же, искусно манипулируя правдой и добавляя в нее небольшие дозы лжи, можно убедить человека в чем угодно. А уж о том, что я совсем не ангел, я и сам прекрасно знал. Так что, стоило только добавить к моему портрету несколько незначительных черточек, и я тут же превратился в гнусное чудовище, угрохать которое я не отказался бы и сам.

Но все это ерунда. Подлости ментов и федералов производили на меня не большее впечатление, чем матерщина пьяного сантехника. И к тому и к другому я давно привык. Но то, что Губанов позволил себе внушить Алеше мысль о том, что я убил Настю, было совершенным беспределом. И этим он сам подписал свой смертный приговор. Во-первых, он не мог знать, что она мертва. И поэтому должен был понимать, на какую гнусную ложь идет, говоря о живом человеке, как о мертвом. А во-вторых, я убью его только за одно то, что он произнес своим поганым языком ее имя.

Я найду способ добраться до этого ублюдка, вылезшего из той же вонючей дыры, что и Арцыбашев. И он отправится на вечное свидание со своим золотопогонным дружком. Но сначала я вырву его дрянной язык, которым он мусолил имя женщины, которую я люблю до сих пор, а потом вырежу его горячее сердце и отрублю его чистые руки.

Или наоборот.

Ну, в общем, лучше бы ему не родиться.

Когда я очухался после ранения, то первым делом потребовал, чтобы ко мне привели Алешу. Я понимал, что произошло что-то странное и страшное. И, конечно же, несмотря на то, что я остался без глаза и уже слышал, как мои подчиненные называют меня за спиной «адмиралом Нельсоном», я не испытывал к Алеше ни малейшей неприязни. Глаз — это ерунда. Новый вырастет, как сказал лечащий врач, но — в другом месте.

Мне было необходимо разобраться во всем этом.

И, когда Алешу привели пред мои светлые очи, я потребовал, чтобы он рассказал мне обо всем, что произошло с ним с того момента, как мы с Настей покинули общину. Он помолчал немного, а потом все же заговорил. Он рассказал все без утайки, и передо мной развернулась отвратительная картина не выдуманного, как сделал Губанов, а самого настоящего совращения молодого, чистого и совершенно неискушенного в человеческих подлостях человека.

Я понял все и не стал переубеждать его, потому что понимал, что любые мои объяснения могут быть отнесены на счет моих небывалых подлости, лживости и изворотливости. И убедить Алешу в том, что его обманули, я мог только одним способом. Но уж этот способ был абсолютно надежен.

Выслушав его невеселую историю, я немного подумал и рассказал ему свою, которая была раз в двадцать длиннее. Перед тем, как начать свой рассказ, я предупредил его, что не рассчитываю на то, что он мне тут же поверит, так что пусть просто запомнит то, что я ему расскажу, а придет время — и он получит доказательство, убедительнее которого и быть не может.

Он мрачно посмотрел на меня и кивнул.

А что ему еще оставалось делать?

Ведь, по сути дела, он был моим пленником. Правда, условия содержания были — дай бог каждому, любой бы не отказался от таких, но всетаки это была несвобода. А что это такое — мне и самому было очень хорошо известно.

И я рассказал ему все.

О том, как подлая баба в погоне за жилплощадью подставила своего глупого мужа под статью об убийстве, о том, как он бежал с зоны, о зэках, о ворах, о ментах, о кольцах, об Америке, о подставах, предательствах, трупах, деньгах, о любви и о Насте, о ее смерти, о таджиках, немцах и федералах. Я рассказал ему все. Почти все.

Потому что о камнях, остававшихся еще в трех европейских банках, не должен был знать никто, даже он. Он не предаст меня, но случись что — и он расскажет обо всем под пыткой. А в том, что многие из тех, с кем я имел дело, способны на это, я не сомневался ни минуты.

Я рассказывал часа два. За это время нам трижды приносили чай.

Когда я закончил, Алеша долго смотрел на меня исподлобья, но ничего не сказал и попросил, чтобы его отвели в отведенную ему комнату.