Юлия Латынина - Промзона Страница 69

— В Снежки, — сказала Настя, — сто рублей.

— Идет, — сказал водитель.

На заднем сиденье пахло бензином, «москвич» дребезжал и подскальзывал на поворотах, и убаюканная Настя не сразу заметила, что они пропустили нужный поворот с проспекта.

— Эй, нам на Каланчевскую! — сказала Настя.

— Точно, — отозвался водитель, — перепутал. Ничего, сейчас выскочим дворами.

Машина тут же свернула влево, потом еще раз влево.

— Здесь направо, — сказала Настя. — Водитель повернул влево.

— Да направо же!

Водитель сосредоточенно крутил баранку.

— Эй, вы куда!

«Москвич», набирая скорость, заскочил во двор, потом в другой. Через мгновение его вынесло к заднему ходу казино. Машина резко затормозила. Настя увидела у заднего входа две черные машины, «чайку» и джип, — почему-то за эти две минуты они оказались уже позади ресторана. У обеих машин сияли фары. Возле джипа стояло пять или шесть человек.

— Помогите! — закричала Настя.

Сильные руки рванули дверцу «москвича», Настю выволокли из машины и забросили в джип. Настя вцепилась в чью-то кожаную перчатку, — ее бросили лицом вниз о кожаное сиденье, встряхнули пару раз и ткнули лицом в душистое, пахнущее дорогим одеколоном и свежей кожей сиденье:

— Сиди тихо, шалава!

Настя начала орать.

Спустя двадцать минут растрепанную и насмерть перепуганную Настю втолкнули в гостиничный номер. Ей дали такого пинка, что она растянулась на затянутом ковролином полу, и тут же дверь за Настей захлопнулась.

Несколько секунд Настя сидела неподвижно. Затем вскочила и, как попавший в клетку хомячок, заметалась в поисках выхода. Номер был роскошный: с двуспальной кроватью и недвусмысленными зеркалами на потолке. Во всю левую стену тянулся зеркальный же шкаф, в изголовье кровати висела пушистая медвежья шкура.

Настя бросилась к окну: это были наглухо задраенные и пуленепробиваемые стеклопакеты. Далеко внизу, на мощеном дворе, горели ровные галогенные-фонари, да под окном торчала квадратная коробка кондиционера. В шкафу не было ничего, кроме пустых вешалок. В прикроватной тумбочке обнаружилась лишь свежая пачка презервативов.

Настя бросилась в ванную, обернула кулак пушистым полотенцем и изо всей силы саданула по большому зеркалу, висевшему над беломраморной раковиной.

Зеркало с шумом посыпалось вниз. Один из осколков оцарапал Насте плечо.

Настя разодрала полотенце, обернула им один из осколков — острый, треугольный, похожий на плавник акулы, — и кинулась в комнату, к окну. Осколок она бросила на подоконник, вцепилась в наглухо задраенный стеклопакет и принялась трясти раму.

— Они не открываются. И не бьются.

Настя обернулась.

На пороге комнаты, скрестив руки, стоял Константин Цой. Он был все в том же черном нитяном свитере и кожаной куртке сверху. В полутьме прихожей он напоминал корейского викинга.

— Не бьются, — повторил Цой, — еще вздумается какому-нибудь идиоту в меня пострелять. А я этого не люблю. Еще я не люблю, когда девушка заигрывает, а потом убегает домой. У девушкмогут быть серьезные неприятности.

Цой неслышным шагом подошел Насте и приподнял ей подбородок. Настя отступила на шаг, прижимаясь спиной к подоконнику. Цой обнял ее. Настя правой рукой нашарила осколок зеркала и с заполошным визгом полоснула Цоя.

Цой, отшатнувшись, перехватил руку Насти, но даже его безупречная реакция слегка запоздала: осколок прошелся по кожаному рукаву. Цой нр пострадал совершенно, на кожанке осталась только большая рваная царапина. Осколок выворотился из полотенца, ободрав Насте ладонь, и улетел под шкаф.

Глаза Цоя на мгновение из голубых стали черными. Насте показалось, что она смотрит в собственную могилу. Она снова взвизгнула, стальные руки Цоя обхватили ее и швырнули на кровать.

Настя скатилась было с кровати, но Цой тут же поймал ее и водворил обратно. Через мгновение Цой, как был, в джинсах и кожанке, лежал на кровати поверх Насти, разводя ее руки в сторону и прижимая ее к покрывалу своим весом.

Настя попыталась ударить его коленом в пах, но Даже не смогла пошевелиться. Она снова завизжала и попыталась укусить Цоя. Единственное, до чего она могла дотягуться, была все та же пуленепробиваемая кожанка. Настя всхлипнула и закрыла глаза.

Когда она открыла их, Цой все также прижимал ее к постели, но зрачки его из черных опять стали голубыми.

— Ну ты дура, — проговорил Цой, — ну ты дура.

— Денис все равно узнает, — сказала Настя, — Денис тебя…

Цой по-прежнему крепко сжимал ее запястья. Лицо его было в десяти сантиметрах от лица Насти.

— Послушай, девочка, — сказал Цой, — я не собираюсь тебя трогать. Я просто хотел тебе объяснить, что если ты будешь вести себя так, как сегодня вечером, ты очень скоро нарвешься. Вот так нарвешься.

Пальцы Цоя разжались, выпуская ее левую руку, и Цой слегка погладил ее по щеке. Это было страшно и почему-то приятно. Пальцы у Цоя были белые и гладкие, с розоватыми полукружьями ногтей, и волосы у него были как мелованная бумага.

— И еще один совет, — сказал Цой, — когда тебя загнали в безвыходное положение, — не рыпайся. Только очень глупый человек сопротивляется, если положение безвыходное.

Цой резко встал, отряхнулся. След от стеклянного осколка на его рукаве все-таки был виден очень хорошо. Взъерошенная Настя села на постели, скрестив ноги калачиком.

— Приведи себя в порядок. — сказал Цой, — у тебя царапина на руке. Тебя отвезут, куда ты скажешь.

Настя поправила съехавшую под грудь кофточку. Прищурилась — И вы меня совсем не хотите?, — улыбаясь из-под прядки сбившихся волос, спросила Настя. Цой, скрестив руки, оглядел ее.

— Проблем будет больше,чем кайфа, — ответил Цой.

Когда, спустя двадцать минут, посерьезневшая и несколько просветленная Настя спускалась в холл, она увидела, как на третий этаж в номер Цоя поднимается молодая девушка в приталенной кофточке из искусственного меха и джинсах, украшенных перьями.

После разговора с Цоем Бельский прошел на третий этаж казино, там, где располагались комнаты для особо важных гостей.

Это был не такой уж большой номер: удобная комната с огромной кроватью и такая же большая ванна. В ванне был зеркальный потолок и стены, и посереди ее стояла джакузи, похожая на огромный увеличенный цветок орхидеи. Из никелированного крана била парная вода, взбивая пышную пену, и из этой пены Степану улыбалась красивая черноволосая девочка.

Бельский, кажется, даже помнил, как ее зовут.

Бельский рассеянно поглядев на девочку, а потом вышел в спальню и позвонил Цою.

— Костя, — сказал он, — дайка мне твой самолет. Я возвращаюсь в Москву.

Спустя полчаса Степан Бельский дремал в широких креслах представительского ЯК-40. Он был слишком пьян, чтобы самому сесть в кресло пилота, да он и не любил гражданских самолетов. Это было все равно что гоняться на «жигулях» вместо «феррари».

Разговор с Цоем прочистил мозги, и Бельский внезапно осознал, как он жил всю эту неделю. А жил он паршиво: пил утром технический спирт с летчиками, а ночью дорогой коньяк в «Версале», плескался в бассейне с проститутками, и были эти девки после Майи как тюремная баланда после обеда в «Ритце». Можно есть, если голоден. Но невкусно, и все время думаешь, а помыли ли на кухне жестяную миску?

Степан Бельский не был бабником, в отличие от Цоя. Девушка, которую он любил перед армией, его не дождалась и выскочила замуж сначала за русского, потом за американца. Они встречались в 87-м, американец как раз был в проекте.

Девушка объяснила Степану разницу между ним и американцем и уехала за границу.

Году в 96-м она приезжала обратно, пыталась его отыскать. Девиц вокруг было всегда в достатке — сначала вульгарных телок с Тверской, потом элитных девочек из элитных агентств, одним из которых Бельский по сути владел на пару с высоким чином в МВД. Девочки были глупые — и образованные, продажные — были и умненькие, но в глазах всех из них сквозило жадное понимание, кто такой Степан Бельский и как устроится в жизни девушка, которая станет его женой. Некоторые из них добивались его внимания любой ценой, одна, когда они расстались, пыталась покончить с собой, — но Бельский не верил, что молодая девушка способна в него влюбиться. Были и другие, постарше, уже состоявшиеся певицы или актрисы, — они многое пережили, ото многого устали, с ними было иногда забавно общаться, и сквозь шкурное любопытство в их глазах порой проглядывал интерес к самому Степану. Степан относился к ним как к одежде из секонд-хенда.

Еще были дочки его друзей. Он даже ухаживал за одной, за той самой, пленку с шестнадцатилетием которой он добывал у Анастаса. После истории с пленкой ухаживание кончилось.

Майя Извольская была совсем другое. Она была так серьезна, словно выросла в семье профессора, а не бизнесмена. Она не лезла наверх, ободрав душу об острые осколки жизни и хамство мужиков, она не была жадна и наивно-глупа, как большинство проституток. Она страшно задела Бельского словами об американском женихе, он даже не знал, что эта рана еще способна болеть.