Виктория Платова - Что скрывают красные маки Страница 7

– Если хочешь знать, он здесь.

– Кто?

– Маймун. Он сам тебе все расскажет, если мне не веришь.

– Про миллион долларов?

– Про что угодно. Ты такого человека не встречал, зуб даю.

Выходит, Маймун – это не черная дыра, а все-таки человек. Я немного разочарован.

– Он весь мир объездил, где только не был! Вот ты где хотел бы побывать?

– Не знаю. Хочу поехать к папе на выходные.

– Сегодня только вторник. – Оса смотрит на меня с сожалением. – А завтра можно пойти к Маймуну. Все равно делать нечего.

– А там что мы будем делать? У Маймуна?

– Ну-у… Видак смотреть. У него и видак есть со Шварценеггером. И вообще, он его друг.

– Чей?

– Дурак, что ли? Шварц Маймуну друг. Видак посмотреть хочется?

– Не знаю.

– Да и пошел ты! Ай, сс-сука, ты бесишь! Амгя бор! Кыждыл! Магюлиз!..

Оса снова грязно ругается – видно, что терпение у него на исходе. Еще бы, все самые соблазнительные перспективы общения с Маймуном уже обрисованы, а я не вдохновился ничем из предложенного списка. Есть от чего прийти в ярость, но Оса при этом еще обижен и расстроен. Как будто заключил пари на миллион долларов и крокодиловую жилетку, что приведет меня, а я (кыждыл, магюлиз) порчу ему всю малину. Мне становится жаль несчастного Осу.

– Ладно. Пойдем смотреть. А телефон там есть? Ты знаешь, мне надо маме звонить.

– Даже два! – с жаром уверяет меня повеселевший Оса.

…День, пришедший после вторника, – самый обычный. И маршрут, по которому мы с Осой поначалу следуем, самый обычный: в обход Чорсу, мимо сельхозтехникума, а потом – вдоль маленького арыка. Очень жарко, и я уже жалею, что поддался на уговоры Осы: лучше бы мы остались в подвале, Улугмурод и Орзумурод наверняка там.

Потому что с нами их нет.

Братья не сопровождают нас, как делали всегда. Не то чтобы это вызывало во мне беспокойство, но я не перестаю оглядываться: вдруг появятся их короткие тени? Наши с Осой тени тоже короткие и с каждой минутой съеживаются все больше – время близится к полудню.

– Долго еще? – спрашиваю я у Осы.

– Нет. – Он горделиво взбрасывает руку и несколько секунд пялится на швейцарский циферблат. – Минут через десять будем на месте.

– А почему братья не пошли? Не хотят увидеть друга Шварца?

– Не пошли и не пошли. Не звали их – вот и не пошли. Много чести им.

– А нам?

– А нам – в самый раз.

Через десять минут мы оказываемся в месте, куда до сих пор не ступала моя нога (и, как я подозреваю, мамина) – в махалле. Одноэтажные домики лепятся друг к другу, как будто держат круговую оборону. Их облупленные фасады опутаны тонкими трубами и проводами. Кое-где валяется строительный мусор, кое-где стены оплетает виноград, а еще я успеваю разглядеть вывеску на одном из домов –

«САРТАРОШХОНА»[10].

Сквозь стекло проглядывает кресло, похожее на трон, пара натертых до блеска зеркал и целая батарея самых разнообразных бутылочек с прикрепленными к узким горловинам резиновыми трубками. Трубки заканчиваются такими же резиновыми грушами. На столешнице из темного камня лежит стопка полотенец, а сверху, на полотенцах, раскрытая бритва с костяной ручкой.

Я ни разу не бывал в парикмахерских (мама стрижет меня и папу сама) – и это большое упущение. Мне хочется немедленно войти под сумрачные своды этой волшебной Сартарошхоны, устроиться в кресле, в котором не побрезговали бы посидеть ни Оцеола, ни Нил Армстронг, – и закрыть глаза.

Вот если бы Маймун оказался владельцем столь чудесного места!

– Ну, чего прилип? – окликает меня Оса.

– Ничего.

– Идем.

– Разве мы не пришли еще?

– Почти.

И правда: не успеваю я додумать целиком захватившую меня мысль о Сартарошхоне, словно о пещере Али-Бабы, как Оса толкает дверь соседнего с ней дома. И мы оказываемся в маленьком аккуратном внутреннем дворике. Видно, что Оса здесь не в первый раз: он уверенно пересекает дворик, направляясь к самому дальнему строению. Мне остается только следовать за ним.

– Подожди здесь, – шепчет мне Оса, стоит нам только оказаться внутри. И исчезает за занавеской.

В полутемном, завешанном коврами коридорчике чуть прохладнее, чем снаружи. Пахнет какой-то едой, но этот запах – не единственный. Есть и другие – знакомые и не очень. Тонкую, въедливую, как будто прибитую пылью анашу я распознаю сразу. И сквозь эту травяную пыль иглами прорастает что-то пряное и острое, как если бы мне пришлось сунуть нос в жестянку со специями. А еще здесь ощутимо отдает кожей, но не грубой; не той, из которой сделаны сумки и башмаки, продающиеся на базаре Чорсу. Не грубой – мягкой.

Такой же мягкой, какими были перышки красноголовой птицы.

Откуда-то издали доносятся приглушенные голоса. Вернее, сразу несколько пар голосов, они накладываются друг на друга. Так что разобрать, о чем голоса пытаются втолковать друг другу, – невозможно. Я и не стараюсь, лишь не оставляю попыток удержать ноздрями запах, который может – вдруг несказанно повезет! – привести меня к птице. Удивительно, но я до сих пор думаю о ней. А еще о Сартарошхоне: что, если попросить Осу зайти туда на обратном пути? Он не сможет мне отказать, ведь я же ему не отказал. Пришел сюда.

И стою, как дурак, в какой-то ковровой норе.

Вдруг Оса позабыл обо мне? Или не выходит нарочно, зная, что я никуда не денусь, вот сс-сука! Джаляб!

– Сс-сука! Джаляб! – шепчу я совсем по-осиному.

И в то же мгновение он вырастает передо мной: с улыбкой на лоснящемся лице. Улыбка обнажает сколотый передний зуб и золотую коронку где-то в глубине рта. Раньше я не видел ее. Может, потому, что Оса никогда еще так широко мне не улыбался.

– Заскучал, майда? Идем.

…Фабрис.

Его зовут Фабрис, а вовсе не Маймун. Но что-то обезьянье в нем все-таки есть. Длинные руки с длинными пальцами – такими подвижными, что вполне могли бы гнуться в разные стороны. Ноги у Фабриса, наоборот, короткие, а волосы забраны в хвост. Они такие же черные, как у Осы, и также кажутся смазанными бараньим жиром. Но вряд ли это жир: от Фабриса очень хорошо пахнет – той самой кожей. Не грубой – мягкой.

Он представляется не сразу. Просто стоит посреди комнаты и внимательно разглядывает меня, склонив голову набок. А потом растягивает губы в улыбке. Совсем как Оса – но это другая улыбка. Она полна нетерпеливого дружелюбия, как будто Фабрису хочется с места в карьер поделиться со мной чем-то очень важным. Есть в ней и еще что-то, что трудно объяснить. И… я уже видел похожий взгляд. Примерно так Оса смотрит на свои новенькие швейцарские часы.

– О-ла-ла, – произносит все еще Маймун. – Адорабль. Оншонто.

Он точно не русский, но и не узбек. Иностранец.

Подумаешь.

Иностранцы работают в папиной обсерватории. Обычно они вежливо здороваются со мной, дарят значки, жвачку, а иногда – маленькое соленое печенье. А один немец подарил мне шариковую ручку, но на немца все еще Маймун не похож.

– Я – Фабрис, – говорит он.

Я киваю головой.

– Я – друг Мухамеджана. – Несмотря на то, что Маймун (или Фабрис) совсем неплохо говорит по-русски, «друг Мухамеджана» дается ему с трудом.

– Оса.

– Оса? Такое маленькое злое… ансект…[11]

В горле Фабриса как будто перекатываются стеклянные шарики, интересно, подарит он мне ручку или нет?

– Оса – не злой.

Слышит ли это Оса, который находится тут же, в комнате? Может, и нет, он развалился на диване в дальнем углу и не отрывает взгляда от экрана телевизора. Я не вижу, что происходит на экране, но наверняка что-то страшно интересное. И опасное. Во всяком случае, то и дело доносятся выстрелы, крики и ржание лошадей.

– Тре бьен. Отлично. Я – друг Осы.

– А я думал, вы – друг Шварца.

– Кого? – Фабрис несказанно удивлен.

– Арнольда Шварценеггера, – терпеливо поясняю я. – Оса сказал, что вы его друг.

Гипотетический приятель Шварца с готовностью смеется, а потом подмигивает мне:

– Ну… Оса немного преувеличил. А тебе нравится Шварценеггер? У меня есть фильмы. Можем посмотреть, если хочешь.

Стеклянные шарики в горле Фабриса все перекатываются и перекатываются. Из-за них словам трудно выбраться наружу, а может, он просто тщательно подбирает их. Иностранец, что с него возьмешь — так думаю я. А еще я думаю об этом его «если хочешь». Обычно так говорит мама: мы сделаем то-то и то-то, если ты хочешь. Но Фабрис – не мама, я вижу его первый раз в жизни.

Странно.

Я пожимаю плечами:

– Не знаю.

– Говорил ведь, что он дурак.

Это Оса, погруженный в просмотр фильма не так глубоко, как мне казалось.

– Сам ты дурак. Кыждыл. Магюлиз!

До сих пор я не произносил этих слов – и не потому, что они находятся под запретом (хотя они находятся под запретом). Ничего не значащие для мальчика девяти лет, но обращенные к кому-то, они могут вывести человека из себя. Уничтожить его. Или отправить уничтожать других. Словом можно убить, – иногда говорит мне мама. Я не совсем уверен, что это – именно те слова, но, просвистев над головой Осы, они заставляют его вскочить на ноги и двинуться ко мне со сжатыми кулаками.