Анна и Сергей Литвиновы - Успеть изменить до рассвета Страница 7

– Подвальные озоруют.

– Какие «подвальные»?

– Позиционеры. Террористы. Которые хотят нашего великого президента скинуть.

Тем временем они дошли по пустынной улице до городской площади. Ее зрелище реально впечатляло. Вся она оказалась окружена по периметру железными полицейскими барьерами, просветы в которых охраняли фигуристые бойцы нацгвардии в бронежилетах, касках и с электрошокерами на поясе. Несмотря на это, внутри, за загородками, вся площадь была переполнена народом. Тысяч пять, а то и десять здесь собралось. Люди стояли группами, поодиночке, переходили с места на место. В центре, словно на каком-нибудь майдане, зеленело штук семь больших армейских палаток и дымила полевая кухня. На краю площади возвышался целый строй синеньких пластиковых туалетов.

Бабулька с сиреневыми букольками воткнулась в нац-гвардейца рядом с оградкой и стала умолять его пропустить на площадь – а тот лишь повторял, довольно ласково: «Здесь вход закрыт».

– Где ж он открыт? – вскричала пожилая леди.

– Попробуйте с противоположного конца площади.

Старушка бодро бросилась обходить, но Алексей откуда-то понимал, что это все туфта, ни там, ни где-нибудь еще даму не пропустят. А вот он почему-то может пройти. И когда пожилая леди удалилась от него на достаточное расстояние (жаль было огорчать ее), Данилов подошел к тому же гвардейцу и тихо сказал:

– Моя фамилия Данилов. Я есть в списке.

Гвардеец немедленно связался с кем-то по рации – отвернувшись и произнося слова так тихо, что Алексей ничего не понял, а потом отодвинул свое огромное бронированное тело: «Можете пройти».

Многочисленная толпа, собравшаяся на площади, тяготела к административному зданию, стоявшему на ее краю. В ту сторону она как-то густела, плотнела – да и вообще народ чаще обращался туда взглядами, будто бы ждал чего-то. Некогда в здании, возможно, заседала власть: конструктивистский стиль, три этажа, башенка с часами, длинный балкон. «Не на этом ли балконе, – мелькнуло в голове у Данилова, – происходило действо, что описали в радиопередаче? Раздача еды и исцеление страждущих?» Он пробирался сквозь толпу в сторону здания. Миновал две полевые кухни, оттуда несло гречневой кашей, и люди отходили с плошками, переполненными едой.

Встретилась еще одна цепь из загородок, охраняемая гвардейцами. Повторился тот же диалог: Алексей уверил, что состоит в неких списках – и его пропустили.

Наконец он достиг подъезда здания – его сторожили не только бойцы, но и пара человек в штатском, у которых, однако, на боку болтались автоматы Калашникова. В ответ на фамилию Данилова в их руках явились пресловутые списки, по которым один из вооруженных штатских помусолил пальцем, нашел искомое и мотнул вовнутрь стволом автомата: «Пройдите».

Внутри складывалось впечатление, что здание недавно захвачено и используется явно не по назначению. Что-то вроде революционного Смольного.

То и дело проходят деловитые штатские люди – но многие из них с огнестрельным оружием, кто-то тащит под мышкой партию листовок, в кабинете, куда случайно распахивается дверь, идет совещание, и оттуда вдруг доносится обрывок фразы: «…Вопрос не в том, когда мы выступим на Москву, а…» – но дверь на самом интересном месте захлопывают.

Провожатый довольно споро ведет Данилова по коридорам – Алексей едва за ним поспевает. Наконец они достигают некой приемной. Там сидит довольно строгая тетя в роли секретарши – руки на клавиатуре ноутбука, – а также двое охранников в штатском с автоматами.

Секретарша поднимает глаза от печатного текста. «Доставили», – кивает даниловский провожатый. Начальница приемной, обходя охранников, словно бессловесные тумбы, подходит к кабинету и очень ласково, на пределе слышимости стучит. Алексей замечает, что со стены свинчена табличка с именем былого руководителя – а новой нет, остались только отверстия под шурупы.

В ответ из кабинета раздается ровный голос:

– Войдите!

Секретарша скрывается за дверями, а через минуту, не глядя в лицо Данилову, строго говорит ему: «Можете заходить».

Кабинет по старой советской моде оснащен тамбуром – чтобы подчиненные не слышали, что вершится в начальственных покоях. Такой, помнится, был у отца, когда Алексей мальчиком приходил к нему на завод. В каком году это было – в восемьдесят восьмом, восемьдесят девятом? Отец тогда пребывал в бодром здравии и силе, директор завода в любимом Энске. Воспоминание приходит и отлетает. Данилов оказывается в кабинете.

Он весьма просторен, а за широким французским окном в самый пол виднеется пресловутый балкон (верно, о нем шла речь в радиотрансляции). Видны также часть огромной, переполненной народом площади, дым от полевых кухонь и пластиковые сортиры.

За столом сидит красивый молодой мужчина лет тридцати с небольшим – из породы тех, в которых даже по фотографии влюбляются женщины, особенно не самой первой молодости и много повидавшие и пережившие: тонкие черты лица, чувственные и немного капризные губы, длинные белокурые вьющиеся волосы, длинные ресницы, тонкий нос, красивые глаза. Его можно было бы даже уподобить Иисусу Христу – если бы не глаза. У Спасителя они хоть и строгие, но всепонимающие и всепрощающие. У этого типа – наоборот: жесткие и безжалостные. Готовые не все простить, а все свершить. В том числе любую подлость, поддаться на любой соблазн.

Мужчина замечает появившегося Данилова, но делает предостерегающий жест – он диктует. Напротив него сидит юная стенографистка и со страшной скоростью шпарит за ним в планшете. А хозяин кабинета продолжает свою мысль – голос его звучит патетически, обороты в речи используются выспренние:

– …Вы можете спросить меня, почему мы не идем на Москву и когда наконец мы вступим в нее? Это законный вопрос, и я отвечу вам на него так: мы ничего не сделаем против воли народа, против вашей воли. И когда вы призовете нас, когда во всеуслышание скажете МНЕ, – «мне» звучит в его речи, будто выделенное самым крупным шрифтом, – придите к нам! – тогда Я и люди мои придут и возьмут вас! Тогда – но не раньше того, как вы позовете! – Затем совершенно другим, не выспренним и не патетическим, а совершенно обыденным голосом диктующий произносит: – Все, точка. Конец. Дай гляну – и отдавай в печать. – Девушка-стенографистка робко протягивает ему через стол планшет. Начальник делает небрежный жест Данилову – типа, сядь уже наконец, не маячь – и углубляется в экран с набранным текстом. Вдруг в какой-то момент зловеще восклицает: «Это еще что такое?!» – и швыряет, да, самым буквальным образом швыряет планшет через стол секретарше. Ей удается неловко поймать планшет на лету, и она принимается в него всматриваться. Девушка начинает дрожать – видно, что она чрезвычайно опасается своего руководителя. Она, кажется, не понимает, чем он недоволен и чего от нее хотят.

– Что это ты написала? – спокойным и чрезвычайно ровным, но зловещим голосом произносит он и цитирует по памяти: – «Я обещаю дать вам все, что вы только не захотите: дома и квартиры, и лучшую пищу, и прекрасные зрелища – все, что вы ни пожелаете». Ты откуда это взяла?

– Но вы же говорили… – подрагивающим голосом произносит девушка.

– Не выдумывай, пожалуйста. Вычеркни.

– Но вы…

– Не спорь. – Голос звучит зловеще.

И тут, прямо на глазах Данилова, происходит следующее: голова девушки вдруг сама собой дергается и отшатывается. На щеке проступает красная полоса. Полное впечатление, что ее кто-то ударил, стегнул кнутом. Но физически ее никто не бил. Начальник как сидел вдали от нее, отделенный столом, так и сидит – разве что пристально смотрит ей прямо в глаза.

В глазах у стенографистки закипают слезы.

– Простите, – шепчет она.

– Бог простит, – усмехается начальник. – Иди и вычеркни все эти обещания. Пока не время.

Девушка вскакивает и выбегает из кабинета.

Сидящий за столом руководитель обращает свою красивейшую голову к Данилову:

– Иногда они не понимают, приходится волей-неволей давать им уроки, – и Алексей догадывается, что вся эта сцена – и придирка к ошибке, и сдержанный гнев, и виртуальный хлыст, вдруг обрушившийся на девушку, – не что иное, как игра на публику. Постановка, у которой один зритель – он, Данилов. И цель ее очевидна и единственна: продемонстрировать ему свои умения и могущество.

– Я рад, что ты пришел, – говорит, обращая к нему свои прекрасные и безжалостные голубые глаза, хозяин кабинета. – Пусть пока виртуально, но все-таки пришел. Пойдем. – Он привстает и делает гостю жест подняться, потом манит к окну и отдергивает штору. На балкон они не выходят, просто стоят вместе, рядом, и Кордубцев кладет руку на плечо Данилову.

Замечая их в окне, вся площадь разражается приветственными криками и аплодисментами. Кто-то в толпе опускается на колени.

– Ты видишь, какая мы сила? – шепчет он в ухо Алексею. – Видишь, какая мы сила вдвоем?