Наталья Солнцева - Загадка последнего Сфинкса Страница 7

— Это подарок на день рождения, — бессильно поник заказчик. — Я… собирался показать картину гостям.

— Ну так показывайте! Что вас волнует? Они будут рукоплескать.

— Послушайте… я вам заплачу… еще столько же, если… если вы уберете… голое тело. Что вам стоит? Пара мазков и… портрет обретет пристойный вид. Я прошу!

Домнин побагровел, его выпуклые глаза налились кровью.

— Это искусство, дорогой мой, а не ателье индивидуального пошива! — взревел он. — Вот здесь подправьте, там укоротите! Я не закройщик! Не нравится, я верну вам деньги, и дело с концом. У меня этот портрет с руками оторвут.

Художник поджал губы, обиженно отвернулся.

Мысль о том, что картина попадет в чужие руки, повергла Теплинского в полуобморочное состояние. Инга ему не простит! Хотя Домнин пользовался только фотографиями и видео, не вызывало сомнений, кто изображен на портрете. Инга была как живая, одетая лишь в старинные тяжелые золотые украшения и прозрачную ткань… Казалось, она вот-вот вздохнет, пошевелится и раздвинет в улыбке полуоткрытые губы.

— Нет! — испугался Михаил Андреевич. — Я заберу картину. Она принадлежит мне!

— Конечно… — процедил сквозь зубы художник. — К сожалению. Я уже не настроен отдавать ее вам. Полотно должно находиться в руках истинных ценителей, а не таких… нуворишей, выскочек, как некоторые.

Теплинский проглотил оскорбительный намек. Он мог натравить на этого мазилу парней из охраны — пусть бы научили его вежливости, — но тут же отказался от этой мысли. Мелко, недостойно солидному человеку уподобляться «братве». Не станет же он убивать Домнина? А если тот затаит злобу, может намалевать еще десяток куда более откровенных портретов Инги, гнуснейшего толка… и пустить по Москве, хуже того, по Интернету. На весь мир ославит! Ходят слухи, он таким образом опозорил вдову родного отца. И ведь талантлив, негодяй, дьявольски искусен! В мастерстве ему не откажешь. Придется смириться, пожалуй, и прощения попросить.

Михаил Андреевич наступил на горло своему праведному гневу — ради жены, ее доброго имени. А с портретом он как-нибудь выкрутится. В конце концов, творческому вдохновению законы не писаны.

— Извините меня, — сухо произнес он. — Погорячился. Не держите зла.

— Мы оба вспылили, — охотно пошел на мировую Домнин. — Художники — народ ранимый. Багет брать будете?

Портрет настолько поразил воображение Теплинского, что он не заметил громоздкой рамы, покрытой яркой позолотой.

— Рама дополняет образ… продолжает мотив роскошной чувственности… тоже моя авторская работа.

Он назвал сумму, от которой у заказчика потемнело в глазах.

Но Теплинский беспрекословно рассчитался, ощущая тревогу непонятного свойства. Что-то в портрете приковало его внимание… какая-то неосознанная мелочь. Он подошел ближе и всмотрелся в изображение Инги. Какая пышная прическа… жена такую не носит…

— А-а… что это у нее в руках?

— Голова, — объяснил художник. — Когда я вижу модель, она вызывает у меня определенные ассоциации, и возникает замысел ! Я бы назвал этот портрет… Юдифь… или Саломея… как вам больше нравится. Образ, навеянный непревзойденным Густавом Климтом… в моей трактовке. Потрясающе получилось!

Ни одно из этих женских имен не было знакомо Михаилу Андреевичу — кажется, что-то библейское. Он не был уверен. Однако показывать свое невежество перед самодовольным Домниным счел неуместным.

«Спрошу у кого-нибудь другого».

По дороге домой Теплинский думал, что скажет жене. Как она воспримет такой подарок? В гостиной портрет не повесишь, разве что в спальне. И то…

Он притормозил на светофоре и ощутил духоту, в груди образовалась неприятная тяжесть, дыхание участилось. Город погружался в сумерки, и когда Михаил Андреевич добрался до дома, за окнами уже стоял синий морозный вечер.

— Прости, Инга… — пробормотал он, целуя жену в щеку холодными губами. — Сюрприз, кажется, не удался. Хотел вручить тебе портрет в торжественной обстановке, при гостях, чтобы все ахнули, но… в общем, я решил показать его сейчас, заранее.

Он вздохнул, поставил картину на стул, сорвал упаковочную бумагу, и придирчивому взору жены открылась светловолосая красавица в золотой дымке. Здесь, в желтом свете торшера, она выглядела иначе, чем в мастерской художника: таинственно мерцали драгоценные камни, мягко светилась шелковистая кожа, волосы струились в воздухе, окружая чуть запрокинутое лицо сияющим ореолом… тончайшая паутинка платья почти осязаемо прикасалась к полуобнаженной груди…

Инга не сдержала восхищенного возгласа. Неужели это она, это ее так видит мастер? Озадаченный супруг облегченно вздохнул.

— Тебе нравится? — улыбнулся он. — А я ужасно переживал. Ф-фу-у… у меня груз с души свалился!

Его глаза невольно задержались на голове в руках прекрасной женщины, изображенной гениальной кистью Домнина. Искаженные смертью черты смутно напомнили ему кого-то.

— Что у нее… у меня в руках? — перехватила его взгляд Инга. — Отрубленная голова? Боже мой! Чья это голова?

Радостный румянец сбежал с ее щек.

— Просто голова, — объяснил Теплинский. — Ты же отказалась позировать, никаких пожеланий не высказала, вот художник и написал портрет по-своему. Ты ему представилась именно в таком образе.

— Но… почему? Ради бога, Миша, чья это голова? Мне кажется… кажется… — Она повернулась к мужу, ее глаза стали большими и темными, в них застыл ужас. — Как он посмел?

— Да что с тобой? Подумаешь, чья-то голова… Это художественный образ! Домнин называл какие-то имена…

— Юдифь? Саломея?

— Угу. Исторические личности?

— Вроде того. — У Инги отлегло от сердца. Как она могла забыть? — Юдифь, библейская героиня, которая соблазнила вражеского военачальника и отрубила ему голову. А Саломея… покорила царя Ирода своим танцем и потребовала в награду голову пророка. Для меня всегда было загадкой, почему художники обожают эти сюжеты.

— Теперь все понятно, — кивнул Михаил Андреевич. — Красивая женщина несет смерть!

— Не шути так.

Инга провела рукой по глазам, будто снимая невидимую пелену. Конечно, ей померещилось, будто голове на портрете приданы черты лица Теплинского. Домнин, с его экстравагантностью и страстью к скандалам, обладает своеобразным чувством юмора. Тем и поддерживает неослабевающий интерес публики.

— Миша, — обратилась она к мужу, — тебе прислали корзину цветов.

— Кто?

— Посыльный из цветочного магазина принес. Там письмо… Вот, возьми.

Она протянула ему плотный конверт с надписью «М. А. Теплинскому».

— Открой, а то мне некогда, — спохватился он. — На деловую встречу опаздываю.

Между ними не было секретов. Инга разорвала конверт и прочитала вслух коротенький текст…

— Чепуха какая-то! 

Глава 5

На вокзале господин Ельцов внимательно наблюдал за дочерью и ее новым возлюбленным, Матвеем Карелиным. Они казались счастливой парой.

«Первый жених тоже делал вид, что любит Астру, — подумал бизнесмен. — А сам спал с ее подружкой. Царствие ему небесное!»

О покойных не принято плохо говорить и думать, но ни одна хорошая мысль не приходила в голову Ельцова в связи с человеком, который едва не стал его зятем. Ладно, было… и быльем поросло.

— Я буду жить у Матвея! — не терпящим возражений тоном заявила дочь.

И Ельцовы не прекословили. Пусть поступает как хочет. С молодыми лучше не спорить. Они, пока шишек не набьют, никаких советов слушать не станут. Астра уже обожглась, но не поумнела, — видно, мало досталось.

Карелин галантно раскрыл перед ней дверцу своей машины. «Мерседес» Ельцовых пристроился сзади и не отрывался, пока не пришла пора разъезжаться.

— Я затылком чувствовал взгляд твоего отца, — повернулся к пассажирке Карелин. — Думал, он мне дырку в башке просверлит!

— Папа хочет определенности, — усмехнулась она. — А ты молчишь. Не просишь у него моей руки, не назначаешь дату свадьбы. Кому же это понравится? Я у родителей одна, они во мне души не чают. Понимать надо! Может, мы фиктивно распишемся?

Ее глаза смеялись.

— Еще чего! — не выдержал он. — Хватит того, что я фиктивный жених… или гражданский муж… я уже запутался.

— Какая разница? Главное, ты у папы на крючке, — захихикала она. — Разве тебя не прельщает его капитал?

— Нет.

— Даже в придачу со мной?

— С тобой — особенно! После знакомства со столь милой барышней, как ты, мой путь устилают трупы.

Шутка оказалась такой мрачной, что Астра пригорюнилась. Все ее веселье исчезло.

Дома у Карелина, простояв четверть часа под горячим душем, она замотала волосы полотенцем и посмотрела на себя в зеркало — не то, которое лежало в дорожной сумке, бережно завернутое в бархат, а самое обыкновенное. Отражение разочаровало ее.