Инна Бачинская - Японский парфюмер Страница 8

— Разве Мезенцев уже в городе? — удивился хозяин. — Мне говорили, что до конца месяца он в Варшаве.

— Ему пришлось срочно вернуться, возникли проблемы дома, — не запнувшись, сообщил Добродеев, но при этом слегка покраснел. Видимо, соврал. Наступила пауза.

— Могу предложить кофе, — сказал Ситников. — Чай закончился.

— А как ты варишь кофе, старик? — встрепенулся Добродеев. — Знаешь, меня приятель-сириец научил варить классный кофе. Берешь…

— У меня растворимый, — перебил Ситников.

— Растворимый?! — Добродеев был потрясен. — Ну, старик, не ожидал! Ты попроси Добродеева достать тебе настоящую арабику. Добродеев хоть и не миллионер, но кофе потребляет миллионерский.

— Хорошо, как-нибудь… Екатерина Васильевна, вы мне не поможете?

— Слушай, старик, ты не против, мне нужно новости посмотреть… Твой ТВ на старом месте? — Не дожидаясь ответа, Добродеев направился к выходу и уже от двери закричал:

— Без меня не пейте!

— Похоже, Екатерина Васильевна, поговорить нам не удастся, — сказал Ситников. — Правда, я не совсем понял, чего вы от меня хотите. Ведется следствие, привлечены серьезные люди… Вы тут каким боком?

— Я все понимаю… я чувствую, что я могла бы помочь как-то… — сказала я неуверенно. Ситников внушал мне робость своей хмурой и неприветливой физиономией… — А вам не хочется знать, что произошло на самом деле?

Мы смотрели друг на друга. Он — раздумывая, я — вызывающе, чувствуя, как горит лицо.

Он знал, что говорили за его спиной… Даже если следствие не выдвинет против него обвинения, его не перестанут считать убийцей. Да, да, убийцей! Скажут — отмазался. Добродеев явился неспроста. Он сегодня в роли разведчика. Общественность жаждет новостей. Завтра он понесет по городу свои невыдуманные истории о том, что старик Ситников каждый вечер упивается в хлам, перестал есть — холодильник пустой, похож на привидение, мучается и не находит себе места. Ох, неспроста все это! Опять-таки, нанял не то детектива, не то охрану!

— А вы, дамочка, кто — следователь? Ясновидящая? Что вы можете? — спросил он хрипло.

Я пропустила мимо ушей хамскую «дамочку».

— Ваша жена пришла ко мне за помощью. Сейчас ей уже ничего не нужно, но раз она обратилась ко мне, что-то было, правда? Причина была.

— Детективами небось увлекаетесь?

Я пожала плечами и не ответила.

— Послушайте, вам что, делать нечего? — Получилось грубо, и он это почувствовал. — Зачем вам это?

— Вы ничего не теряете.

Он задумался, разглядывая меня своими блеклыми глазами.

— Верно, терять мне нечего… С чего начнем? — В голосе Ситникова мне почудилась издевка. Он расстегнул ворот рубахи, сорвал с себя галстук, бросил на стол. — Будьте как дома.

— Я бы хотела посмотреть ее вещи, если можно…

— Да их только что не облизали. Смотрите сколько влезет! Еще?

— А когда я могу прийти?

— Весь день я занят. Приходите без меня. Возьмите ключ… — Он запнулся.

«Елены», — мысленно закончила я.

— Позор, продули финнам, я так и знал! — возбужденно завопил Добродеев, влетая на кухню. — А где кофе? Да вы, дети мои, даже чайник не включили! — Его внимательный взгляд перебегал с Ситникова на меня, рот приоткрылся от любопытства. — Вы чем тут занимались?

— Я думаю, мне пора. — Я вдруг почувствовала, насколько устала. Они оба мне надоели. С меня было достаточно грубого Ситникова и живчика Добродеева, я хотела домой.

— А кофе? — обиженно спросил Добродеев.

— Кофе? — с преувеличенным ужасом спросила я. — На ночь? Кроме того, мне добираться далеко…

— И поздно, и домой пора, и кофе на ночь, и голова болит! — прогудел Добродеев. — На лекциях по логике, милая барышня, я четко усвоил бесценное правило: держись одной версии! Одной! Одна выглядит достовернее. Полно врать-то, скажите прямо, старик Добродеев поймет. В чем дело? Чего вы не поделили, дети мои? Не уходите, Катюша, мы так хорошо сидели.

— Мне действительно пора. — Я не могла не улыбнуться — уж очень забавное было у него лицо… Лицо обиженного мальчика.

— Раз так, я вас отвезу! — решительно сказал Добродеев. — Карета у порога, мадам. Прощай, старик! — повернулся он к Ситникову: — Даст бог, свидимся. — Он сделал вид, что утирает несуществующую слезу.

— Не бойтесь, — сказал Ситников, поймав мой неуверенный взгляд. — Подшофе у него реакция ничуть не хуже, даже наоборот — летит как молния. И все гаишники свои люди, так что без проблем. Вы мне нужны живой, — пошутил он, но шутка получилась неудачной, какой-то двусмысленной.

В машине Добродеев продолжал болтать, в основном о себе. И только когда подъезжали к дому, он спросил о том, что не давало ему покоя:

— А зачем Сашке охрана? Ему что, угрожают? Так, может, и смерть Леночки…

— А вы ее хорошо знали?

— Знал ли старик Добродеев Леночку? Боже мой, конечно, с младых ногтей! Нянчил, можно сказать. Прелесть, что была за ребенок! Милая, ласковая, добрая. Она и потом такая же была, совсем не изменилась. А знаете, Катюша, я был ее единственным другом! Сашка — сухарь, вы же видели! Его вечно нет дома. Алина тоже… характерец! А Леночка все одна и одна.

— Вы и Алину знали?

— Мы все друг друга знали. Мы же учились в одном классе — Сашка, Алина, Володька Галкин — будущий муж Алины, и я, ваш покорный слуга, Алексей Добродеев. А Леночка — четырьмя классами младше. Как сейчас помню, уроки у нее заканчивались раньше, так она всегда сестру ждала. Сидит под дверью нашего десятого «Б» и сказки читает. Их мать умерла, когда Леночке было всего пять. Алина ей за мать была. Отец так и не женился. Алина бы этого не потерпела. Просто удивительно, в одной семье, и две такие разные девочки. Леночка-лапочка и черная пантера Алина.

— Черная пантера? Почему?

— Была такая террористическая организация в Штатах в шестидесятых-семидесятых — «Черные пантеры». Я, конечно, понимаю, аут бене, аут нихиль [4], и все такое, но Алина была личность со знаком минус! Жесткая, не терпящая возражений, непрощающая…

Он замолчал. Казалось, он вспоминал нечто, оставившее след, непроходящее и до сих причиняющее боль. Лицо его, утратив преувеличенно-радостное, скоморошеское выражение, стало печальным и постарело на глазах.

— Вот это и было самым неприятным в ней — неумение прощать и неумение забывать. Она готова была преследовать человека всю жизнь… за что угодно, за любой проступок, легкомыслие, детскую шалость, всеми давно забытые, быть постоянной угрозой его благополучию, карьере. Судья и палач в одном лице. И ведь нельзя сказать, что стерва, нет, у нее это называлось принципами. Моралью. Как всякий террорист, она видела себя борцом за идею.

Меня поразила страсть, звучавшая в его голосе. Я молчала, не зная, что сказать, испытывая неловкость человека, подсмотревшего чужую тайну. Пауза затягивалась.

— Однако Добродеев разговорился! — попенял себе журналист. — Вот что значит присутствие хорошенькой женщины! Дела давно минувших дней… А знаете, — в его голосе вновь зазвучали знакомые хвастливые нотки, — я ведь мог увести Лену! Да, да, она меня любила. Как друга, разумеется, — поспешил добавить. — Хотя, знаете, иногда словно искра проскакивала между нами… вы же всегда это чувствуете. О такой женщине можно было только мечтать! Женщина-ребенок, нежная, беззащитная, беспомощная… Если бы Сашка не был моим другом… — Он оборвал себя на полуслове и теперь уже молчал до самого дома. Словно угас.

Вяло попытался напроситься на чай, но не настаивал, когда я сказала, что едва держусь на ногах. Правда, потребовал номер телефона и пообещал непременно позвонить — «синие чулки» с руками оторвут материал о женщине-детективе.

Я не стала объяснять, что я не детектив. Добродеев все равно напишет что захочет, ничем не ограничивая полет фантазии и меньше всего заморачиваясь достоверностью.

— А кстати, — вдруг вырвалось у меня, — что за бизнес у Ситникова?

— Как, вы не знаете? — Добродеев вытаращил глаза.

«Так тебе и надо, мадам сыщица!» — мысленно чертыхнулась я.

— Но вы же… на него работаете, разве нет? — В его глазах появился неподдельный интерес.

— Только собираюсь, контракт еще не подписан, — соврала я.

— Он бухгалтер, — как-то слишком уж небрежно сообщил Добродеев. — Аудитор-консультант, как это теперь называется, у него аудиторская контора. Помогает всем этим жуликам уклониться от налогов. И имеет с этого сответственно. Видели его квартирку?

Зависть, обыкновенная зависть, серая, как дохлая мышь, или старая паутина, звучала в голосе старика Добродеева…

…Я долго не могла уснуть в ту ночь. Вертелась как грешник на раскаленной сковородке. Буравила взглядом пространство. Занудная привычка расставлять все по полочкам давала себя знать.