Николай Еремеев-Высочин - РАМ-РАМ Страница 8

— Я не понял только одного, — сказал я, когда мы сошлись на том, что все про себя уже знаем. — А что мы должны сделать? И зачем? И как?

Кудинов издал долгий мучительный стон. Так, должно быть, кричали истребленные в XIX веке морские коровы.

— Из трех твоих глупейших вопросов ответ у меня есть только на один. Вы должны выяснить, кто, как, зачем и почему убил Ромку. Зачем все это нужно установить, не знаю — дело темное. И уж тем более, как это сделать!

Но тебе ведь не впервой? У тебя ведь иногда и этого не было для начала.

— Это называется «ловля на живца», — нарушила вдруг молчание Маша.

И когда она это произнесла, я понял, что и сам это уже сообразил. Ну, что мы сможем выведать про Ромку сами по себе? Без связей в местной полиции, без контактов с нашими агентами — да и времени столько прошло! Наш главный шанс именно в этом: люди, убившие Ляхова, должны будут заинтересоваться и нами. Поэтому у каждого из нас такой же, как у Ромки, израильский паспорт. И мы, в принципе, должны попытаться побывать везде, где побывал он, наводя о нем справки и засовывая свой нос всюду, куда засовывал он. То есть, если Ромка наверняка старался быть как можно более незаметным, наша задача состояла в том, чтобы засветиться.

И, когда мы закончили, перед нами был вечер, и была целая ночь.

Выходить с виллы нам не рекомендовалось. Но они — ну, отцы-командиры там, в Ясеневском лесу — до сих пор плохо знали нас с Кудиновым!

7

Я все время говорю о том, как мы напиваемся с Лехой, и кто-то, наверное, предполагает в этом некое эпическое событие. Нет, мы просто разговариваем, время от времени пригубляя бокалы и время от времени эти бокалы наполняя. (Маша, скажу в скобках, к алкоголю не притронулась, чередуя кофе и минеральную воду. А потом — поскольку с рабочей частью было закончено, а возможно, из деликатности, чтобы дать поговорить старым друзьям, — поднялась на второй этаж.) Так вот, в этих бесконечных разговорах с Кудиновым, во время которых мы тщательно следим, чтобы язык не присох к гортани, есть два агрегатных состояния. Поймать себя на переходе из одного в другое — это когда одна нога уже занесена, но еще не поставлена на землю, — мне еще ни разу не удавалось. Лешке тоже! Мы с ним сошлись на том — мы оба обучались марксистско-ленинской, а в данном конкретном вопросе чисто гегельянской диалектике, — что это некий неуловимый переход количества в качество. Во всяком случае, в какой-то момент этот переход произошел и на той вилле в Герцлии.

Уточним еще один важный момент. Когда мы с Лешкой напиваемся, мы с ним не мычим и не пускаем слюну вожжой до пола. Мы оба церебротоники. Не мучая вас ненужными подробностями, просто скажу, что церебротоников, то есть людей, у которых жизненная энергия ушла преимущественно в нервную, в том числе мозговую, ткань, напоить очень сложно. Я, во всяком случае, начинаю умирать от алкогольного отравления гораздо раньше, чем пьянею. Зачем тогда вообще пить? Скажу! Алкоголь снимает ненужные стопоры, которыми мать-природа, заботясь о нашем выживании, снабдила нас сверх всякой меры.

Стопор, который у меня слетел первым, был очень рациональным. Эта мысль могла бы прийти и в мою кристально трезвую голову.

— Мы сейчас поедем к Лине, — вдруг сказал я.

Лина, напоминаю в последний раз, это жена, а теперь уже вдова Ромки.

Лешка посмотрел на меня долгим взглядом. Он тоже блевал намного раньше, чем пьянел. То есть, я-то не блюю. У меня — увы! — рвотный рефлекс отсутствует начисто, так что мои пробуждения после встреч с Кудиновым более запоминающиеся.

— У тебя, друг мой, наверное, уши еще не разложило с самолета, — предположил мой собутыльник.

Тонкий намек, но я его понял. Лешка иногда и трезвый выражается так же витиевато.

— Отнюдь, я тебя прекрасно услышал. Но тебе же не запрещали повозить меня по городу? А мне никто не запрещал встречаться с Линой.

Лешка задумался. Потом задумался я. И понял, о чем задумался он.

— Впрочем, тебе совершенно не нужно ехать со мной. Парень, который нас сюда привез, сидит вон там, через стенку.

Трое охранников — или какая там у них была функция — приготовили нам обед, потом ужин. Их присутствие было настолько ненавязчивым, что я их даже и не замечал. Только что были грязные тарелки на столе, но вот их уже и нет. Не случайно в советские времена была в ходу такая по-мужски скупая, но емкая метафора: бойцы невидимого фронта. Действительно, невидимки!

Кудинов по-прежнему молчал. И я опять понял, о чем. Потому что алкоголь способствует, в том числе, уничтожению эфемерных барьеров, которые, как нам в трезвом состоянии кажется, делят Адама, то есть всеобщего человека, на отдельные личности.

— Конечно, если ты очень хочешь, ты мог бы поехать со мной в машине пассажиром. Но ты готов просидеть пару часов внизу?

Почему я сказал внизу? Я ведь даже не представлял себе, как эту Лину искать.

Кудинов продолжал хранить благородное молчание.

— Давай сделаем так! Ты останешься здесь, а я потом все тебе расскажу, слово в слово.

Лешка молчал.

С Линой никто из нас не дружил. Мы дружили только с Ромкой. Может быть, потому что Ляхов женился, когда мы уже заканчивали подготовку и вскоре разъехались. Рада ли будет Лина снова со мной увидеться? Так я поймал себя на том, что действительно хочу ее разыскать.

А что? Кудинову «люди поумнее его» формально запретили встречаться с женой бывшего сотрудника. На меня этот запрет не распространялся, а просить согласия Конторы на этот контакт я не собирался. Да и времени на это не было! Второй момент, Лешка старшим на этой операции не был. В Индию предстояло ехать не ему, а мне, так что мне было и решать, как действовать. Кстати, именно благодаря этой нашей негласной договоренности с Эсквайром — я действую, как считаю нужным, — наше сотрудничество до сих пор и продолжается.

Я улыбнулся про себя, вспомнив своего первого наставника Некрасова. Его самого уже лет десять как нет в живых, да и общались мы не так долго, всего два года, а я все обращаюсь к нему за советом. У Петра Ильича на любую ситуацию всегда был наготове образчик народной мудрости. Сейчас он бы только вздохнул: «И строг наш приказ, да не слушают нас». В этом как-то глупо признаваться, но покинувший этот мир Некрасов всегда спонтанно возникал в моем сознании, когда я не знал, как поступить. И непременно он появлялся с одним из своих неисчислимых изречений. Да, наверно, это просто мое подсознание придумало для себя удобное оправдание, чтобы разделить ответственность и отмести ненужные тревоги. Но я, когда у меня в голове вдруг всплывал Некрасов, каждый раз воспринимал его слова как благословение. Даже в этом случае! Если бы что-то было не так, он бы меня предупредил. А он произнес свою сентенцию, лишь по-отечески сокрушаясь — не оттого, что я был так безрассуден, а потому, что сам он таким уже не был.

Я видел Лину раз пять или шесть, не больше. Тогда в Москве, двадцать с лишним лет назад, это была взбалмошная пассионария, которая говорила пылко, возмущалась громко, смеялась раскатисто, откидывая на плечи густую курчавую гриву. Лина была немаленькая, с меня ростом, что не мешало ей носить высоченные каблуки и приближаться уже к метру девяносто своего мужа. Она была по-своему красива, но не в моем вкусе: я, например, люблю Редона, а Лина была скорее с картины Тулуз-Лотрека.

Я уже говорил, у Лины было музыкальное образование, к которому прибавлялось приличное количество прочитанных книг и просмотренных фильмов. Когда ты разговаривал с ней, предугадать, какие слова вылетят из ее уст, было невозможно. Как правило, что-нибудь совершенно обескураживающее, если не шокирующее.

Последний раз я столкнулся с ней в самом центре Москвы, в улочке за Центральным телеграфом, не помню, как она называется. Встретившись со мной взглядом, Лина вспыхнула, но пошла прямо на меня. Я тогда не сразу понял ее реакцию. Ну, мало ли с кем из знакомых встретишься в городе!

Не говоря ни «Привет!», ни «Как дела?», она ухватила меня за пуговицу и выпалила:

— Если Уомул, — Лина так звала Ромку, Ромул, но «р» она не произносила, — если Уомул случайно узнает, что ты встйетил меня здесь, наша совместная жизнь закончена. И если это пвоизойдет, твоя жизнь закончится тоже.

Лина не просила, не угрожала, просто сообщала мне, как будет. Я даже не нашелся тогда, что на это ответить. Почему она так сказала, понять было несложно. Наверное, там поблизости жил какой-то ее любовник, о котором Ляхов узнал и с которым она поклялась впредь не встречаться. Я ничего не ответил. Просто потрепал ее по щеке — она внимательно смотрела на меня сверху вниз — и пошел дальше.

Ну, теперь вы знаете, какая Лина.

Так вот, возвращаюсь в Тель-Авив. Я говорил, Лешка молчал, а теперь, чтобы подумать, умолк и я.

Разумеется, любая наводка со стороны Лины была бы для нас чрезвычайно важной. Проблем было две.