Сергей Попов - Виселица для жирафа. Иронический детектив Страница 8

Но существует такая категория женщин, броских, успешных, к которым мужчины опасаются подойти, пока те, образно говоря, на коне. Но стоит этим особам оказаться низвергнутыми, а значит, растерянными, беспомощными, как представителей сильной половины человечества сразу начинает неудержимо к ним тянуть, хочется помочь, поддержать, словом, поучаствовать в их судьбе, но и, конечно, приласкать. Вот и я для себя отметил, что не прочь бы переспать с примадонной, но именно с такой растоптанной и поверженной. Правда, тут же в голове возник вопрос: «А как в этом случае ты собираешься с ней переспать, если ты турнул ее с главной роли и ее дочери эту роль не оставил? В театре так не бывает». Но тут же что-то внутри меня самостоятельно продиктовало ответ: «Время покажет. А пока пусть спит с тем, с кем спала». Я невольно перевел взгляд на премьера – того, c кем волею моего решения обречена спать первая актриса труппы, и решил идти до конца в своих отношениях с этой парочкой.

«Кто у нас репетировал роль Дон Гуана?» – обратился я к коллективу, хотя прекрасно знал, кто ее репетировал тот, с кем спала, а главное, из-за моей выходки еще будет спать несостоявшаяся дона Анна.

«Я», – ответил записной красавец и даже встал. Я смерил взглядом его статную фигуру, оценил подчеркнуто правильное лицо и неожиданно заявил: «Нет, не пойдет». Глаза первого красавца труппы от удивления выкатились из орбит, он беззвучно шевелил побелевшими губами, хотел, видимо, спросить, почему не пойдет, но от волнения не мог. Я всё объяснил сам: «Потому что Дон Гуан – это сам Пушкин. Откройте книгу любого пушкиниста, прочтете в ней именно это. Давайте вспомним, каким был Александр Сергеевич. – Он был маленького роста, страшненький на вид, но языкатый, черт. Ему баб приходилось языком соблазнять. Красивому мужчине, как вы, не надо говорить женщине столько изящных слов, не надо плести вокруг нее сети. Женщины на красавцев кидаются сами, одним словом, такой симпатяга, как вы, в роли пушкинского Дона Гуана – это недостоверно. Ну, не Пушкин вы в этом смысле». Красавец растерянно закивал головой: «Нет, я не Пушкин, я – другой, еще неведомый изгнанник…». – «Ну, вот и славно», – подвел я итог.

Я обвел глазами зал в надежде найти того, кого можно назначить на роль Дона Гуана, и увидел его сразу. Это был актер, которого капитан Баталин отметил как главного подозреваемого в убийстве предыдущего режиссера. Я, конечно, запомнил его еще при первой встрече с труппой: маленького роста, какой-то корявый, курносый и при этом видно по повадкам: маниакальный бабник, который самоутверждается за счет числа соблазненных женщин и еще, небось, в чисто мужском коллективе с гордостью хвастает, сколькие из них сделали от него аборт. Нет, он не ставит своей целью доставить женщине удовольствие в минуту любви. Он охотник, его цель сам факт этих минут, а не их качество. А вдруг таким и был сам Пушкин в своей неженатой жизни? По крайней мере, любовный список поэта широко известен. Именно в таких вот утвеждающихся через обладание женским телом уродцах, уродцах, которые не несут соблазненной женщине никакой радости, а только страдание и боль, и видел Пушкин угрозу для своей юной неопытной избранницы Натальи Гончаровой, вот такого гада, осмелившегося приблизиться к ней, он был готов без промедления убить.

Да, Бог с ним, с Пушкиным! Главное, что Либерман, который пытается приударить за моей Янгой, он именно такой. Я как-то осуществил наружное наблюдение за этим типом и увидел одно: красотой он не блещет, а все больше чешет языком. «Дон Гуана будете играть вы», – сказал я, глядя в глаза «уродцу». Он от радости аж подпрыгнул. И понятное дело: актеры такой комплекции, как он, до седых волос в театре играют роли, состоящие из двух слов: «Кушать подано!», а тут – Дон Гуан!

Репетиция началась. «Деточка, – стал я рассказывать дочери уборщицы ее роль. – Вот ты, такая как есть, пришла на могилу какого-то старого дядьки, который был тебе, скорее, отцом. А даже, если он и был тебе мужем, то ты из-за малых лет и неразвитого организма вряд ли могла что-то оценить». Я увидел в глазах девочки непонимание. Тогда решил говорить конкретно. «Ты вообще-то с мальчиками пробовала?» – задал я бесстыдный вопрос. Задал, конечно, тихо, так, чтобы не слышал никто. Девочка густо покраснела и потупила глаза. «Говори мне, как врачу, – потребовал я. Режиссер это тот же врач. Он врачеватель людских душ. Понятно? Ну, так как: пробовала или нет?» – «Пробовала», – ответила девочка, не поднимая глаз. «Ну, и как впечатление?» – поинтересовался я. Подросток неопределенно повел плечами, а потом доверительно сказал: «Мне больше понравилось на американских горках кататься». – «Ну, вот и славно!» – обрадовался я, ведь услышал именно то, что хотел. «А теперь представь, что к такому дядьке, который приставал к тебе с глупостями вместо того, чтобы каждый день катать на американских горках, ты обязана чуть ли не ежедневно ходить на могилку. Вот мы накинули на тебя черное покрывало вдовы, вот дали в руки четное число обязательно белых цветов, приставили монаха. Иди!»

Мы и впрямь накинули на хрупкую девочку какую-то черную тряпку, выдали ей два белых пластмассовых цветка, и она пошла туда, где условно находилась могила Командора, скорбно склонив голову. И вдруг… Вдруг девочка остановилась, завертела в разные стороны головой, вся ожила. «Я увидела бабочку! – прокомментировала она мне причину своей перемены. Я хочу ее поймать. Можно?» – «Валяй!» – поддержал я ее сценическую импровизацию, и Дона Анна бросилась, весело припрыгивая, вслед за пестрым насекомым, пытаясь его поймать наброшенной на плечи черной тканью, предварительно наспех бросив на землю цветы. Это было именно то, что мне надо, ребенок-вдова. Это было то, о чем писал Пушкин! Но следовало как-то остановить эту удачную импровизацию, и тогда я шепотом бросил в зал: «Монаха! Срочно на сцену монаха!» На роль монаха еще прежним режиссером был назначен толстяк Володька, по фамилии Ожогин. Монах возник перед разыгравшейся вдовой, как каменное изваяние, бессловесно напомнившее ей о том, что она находится на кладбище и здесь следует себя вести иначе. Юное существо нехотя прервала свою забаву, подняла с земли цветы, поправила траурную накидку и с сожалением проводила взглядом улетевшую бабочку. Только тогда она не пошла, а поплелась дальше в направлении условной могилы. Это было бесподобно! Именно так ведут себя дети, когда родители, позвав их с улицы, заставляют учить уроки.

И вот тут доселе прятавшийся Гуан вышел на авансцену в сопровождении своего слуги, приступил к обсуждению увиденного. «Что, какова?» – уставшим голосом спросил хозяина слуга. (На этой роли я тоже оставил актера, утвержденного моей предшественницей.)

И вот тут Дон Гуан блеснул: он мастерски произнес пушкинскую фразу: «Ее совсем не видно под этим черным вдовьим покрывалом», произнес с такой досадой, с какой сетуют в банях сексуально озабоченные мужики, стремятся подглядеть в щелочку, что творится в соседнем, женском отделении, а там из-за пара ни зги не видать. Но на следующей фразе актер превзошел самого себя. Создалось впечатление, что вдруг какой-то подсматривающий в щёлку мужик всё-таки различил фрагмент желанного женского тела и радостно сообщает об увиденном окружающим, мол, не зря смотрел. Так и мой дон Гуан отрапортовал слуге о результатах своего наблюдения: «Лишь узенькую пятку я заметил».

После этой фразы как-то омерзительно стало на душе. Но когда Дон Гуан затем сказал своему слуге: «Слушай, Лепорелло, я с нею познакомлюсь», что означало, я трахну и ее, стало вообще нестерпимо мерзко. Действительно, когда ничтожный похотливый мужичонка собирается соблазнить пусть приличную, но взрослую женщину, это просто неприятно, когда тот же мужичонка целит, но уже в ребенка, за это хочется не только набить ему морду, а конкретно прикончить. Это желание ощутил не только я. Кто-то из зала визгливо крикнул: «Убить бы тебя, подонка!» Наверняка это была одна из тех артисток, которая делала аборт от исполнителя главной роли. «Теперь вы поняли, – прервав репетицию, обратился я в зал, – почему пушкинский Командор безжалостно убивает Дона Гуана? Почувствовали вы это всем своим существом? И, не дожидаясь ответа, пояснил: «Пушкин говорит всем нам: «Нельзя соблазнять ребенка. А ведь именно таким ребенком виделась ему будущая жена Наталья Гончарова. Одним словом, Командор это сам Пушкин». В зале наступило гробовое молчание. На меня с нескрываемым удивлением смотрели полтора десятка глаз. «Как же так? – недоуменно спросила меня примадонна. – Ведь пять минут назад вы говорили, что Пушкин писал с себя Дона Гуана, а сейчас утверждаете, что он писал с себя Командора».

В ответ я выпалил такое, до чего не мог дойти ни один пушкиновед: «Пушкин это и Дон Гуан и Командор одновременно». «Это как?» – робко спросил кто-то. Признаюсь, я сам не знал, как, но вдруг нашелся: «В минуты творчества у гениального поэта имело место раздвоение личности». В зале зааплодировали. Я понял, что только что поддержал данную мне характеристику театрального новатора.