Александр Кашин - Агентство «БМВ» Страница 8

Судя по всему, молодой человек никуда лететь не собирался. Наоборот, он, что называется, представлял собой классический тип встречающего: нес в руках тщательно закутанный в целлофан букет цветов, помимо которого у него имелся только старый потертый фибровый чемоданчик с металлическими уголками. Послонявшись по первому этажу и поглазев на сидевших в креслах пассажиров, молодой человек все тем же фланирующим шагом поднялся по изогнутой змеей алюминиевой лестнице наверх, где и устроился в маленьком баре, спросив себе бутылку пепси-колы и бутерброд с семгой. Он сидел с самым добродушным и довольным видом, сопровождая глазами каждую мало-мальски привлекательную женщину, проходившую мимо. Можно было подумать, что ожидание ему предстояло долгое — он ни разу не бросил взгляд на круглый циферблат своих плоских золотых часов, беззаботно мотал в воздухе ногой и не смотрел на громадное электронное табло аэропорта, сообщавшее о вылетах и прилетах.

Однако приземление самолета Ту-134 из Казахстана, о котором поведал приятный женский голос, проворковавший несколько слов из динамика, вызвал у молодого человека вспышку активности, которую тот, впрочем, старался не слишком афишировать.

Оставив на столе под пепельницей несколько купюр, парень в куртке «пилот» поднялся, размеренным шагом, в котором бы только очень наметанный глаз уловил тень торопливости, двинулся к покрытой ковром лестнице, спустился на первый этаж и, не сделав даже попытки приблизиться к жалкой струйке пассажиров с рейса Алма-Ата — Москва, покинул здание аэровокзала.

На улице он огляделся и с размаху зашвырнул в бетонную урну роскошный букет в целлофане.

Пассажиры с рейса Алма-Ата — Москва прошли таможенный досмотр и тоже стали выбираться на улицу. Большинство из них кинулись к многочисленным таксистам и разномастным частникам, потиравшим руки в ожидании клиентов, и лишь малая часть принялась дожидаться самого дешевого вида транспорта — безразмерного «Икаруса», ходившего не слишком регулярно и доставлявшего пассажиров не туда, куда им надо, а к окраинным станциям метро.

Молодой человек в воинственном берете и куртке «пилот» тоже пристроился в хвост этой очереди, но торопливости больше не проявлял и терпеливо вместе со всеми поджидал автобус.

Когда к остановке подкатил «Икарус», молодой человек забрался по заледеневшей подножке в салон и расположился в самом его конце один на заднем диванчике.

Вел он себя по-прежнему очень спокойно, даже ногой — как раньше в баре — не покачивал и только упорно смотрел вперед — вдоль салона.

Вдруг два пассажира, расположившиеся в первом ряду неподалеку от кабинки водителя, синхронно поднялись с кресел и, нагнувшись к шоферу, стали что-то взволнованно ему втолковывать. Ясное дело, это был непорядок, и к водительской кабине отчаянно заторопилась женщина-кондуктор. Беспокойные пассажиры разом накинулись на нее, выражая свою просьбу отчаянной жестикуляцией и гортанными выкриками — судя по всему, на казахском языке. Женщина некоторое время их слушала, после чего обреченно махнула рукой и уже сама обратилась к водителю. Стальная махина автобуса, разогнавшаяся было на прямом, как стрела, шоссе, неожиданно начала притормаживать и наконец остановилась. Свистнула гидравлическая система, открывавшая складную, как ширма, дверь, и страстные обитатели восточных степей, предварительно сунув купюру в ладонь кондукторши, скрылись в черном проеме двери.

Молодой человек в берете в мгновение ока сорвался с места и устремился по салону вперед — к двери. Из освещенного брюха железного левиафана он вырвался в самый последний момент—когда стальная ширма двери уже закрывалась.

Как только дверь захлопнулась, махина автобуса стронулась с места и, развив ход, помчалась по шоссе дальше — к Москве, мигнув на прощание оставившим ее пассажирам рубиновыми глазками подфарников.

Местность, где водитель «Икаруса» высадил двух казахов и молодого человека в куртке «пилот», вовсе не была дикой и необитаемой, как это могло показаться пассажирам освещенного автобуса. Вдоль оживленной трассы горели фонари, а чуть в стороне виднелись двух- и трехэтажные дома — то ли поселок городского типа, то ли административный центр какого-то еще совсем недавно процветавшего подмосковного совхоза.

Казахи сразу же двинулись по направлению к кафе с неоновой вывеской «ВВС». Они отлично ориентировались во мраке и ступали с такой уверенностью, что можно было подумать, будто здешние места им хорошо знакомы.

Выждав минут десять, к голубым неоновым буквам «ВВС» двинулся и молодой человек в спецназовском берете. Теперь он не спешил, но курс выдерживал абсолютно определенный — к дверям кафе, за которыми уже скрылись два господина из солнечной Алма-Аты.

Чуть помедлив у стеклянной, треснувшей в нескольких местах двери, молодой человек вошел в заведение.

Миновав неработающий гардероб, он прошел в залу и, скинув берет и распахнув куртку, расположился за стойкой бара на высоком деревянном табурете, изготовленном, судя по всему, на местном мебельном предприятии.

— Чего тебе? — поинтересовался бармен, крепкий, будто статуя, отлитая из чугуна. Его маленькие серые глаза смотрели на посетителя внимательно и не слишком любезно — видно было, что он не жаловал чужаков, а местных завсегдатаев, расположившихся за неопрятными столиками в не слишком просторной комнате, знал всех наперечет и, возможно, даже по именам.

— Мне-то? — переспросил молодой человек, засовывая свой военизированный берет за кожаный погон куртки. — Пива, если можно.

— Ответ неоригинальный, — буркнул бармен, не сводя глаз с клиента. — Пива, по счастью, у нас много. Разного. Тебе-то какого надо, приятель?

— Какого хочешь — главное, светлого, — сообщил свое пожелание молодой человек, с некоторым вызовом обращаясь к бармену на «ты». — «Холстен» дай, если есть.

Бармен вытянул с полки серебристую банку «Холстена», вскрыл ее, перелил содержимое в длинную пивную кружку и, не сказав больше ни слова, поставил ее перед молодым человеком на стойку, ткнув предварительно пальцем в ценник, висевший у стойки на самом видном месте.

Потягивая пиво, молодой человек принялся лениво обозревать полупустой зал, декорированный по стенам фотографиями боевых самолетов и вертолетов, вставленными в металлические рамки, а также портретами известных асов-истребителей всех времен и народов, среди которых были красный барон Германии Манфред фон Рихтгофен и Главный маршал авиации СССР Александр Иванович Покрышкин.

Казахи сидели за самым крайним столиком — у окна — и о чем-то тихонько переговаривались — настолько тихо, что нельзя было понять, по-русски они говорят или по-казахски. Бармен отнес за их столик четыре высоких бокала светлого пива. Как ни странно, никакого неудовольствия по отношению к гостям из Средней Азии он не проявлял. Впрочем, скоро в зале стал гаснуть свет, и наблюдать за всем, что происходит в зале, стало трудно. На небольшом подиуме в центре, снабженном микрофоном и стереоколонками, появился певец. Это был парень лет примерно двадцати — двадцати двух, с длинной нечесаной гривой и в темных очках кружочками. Одет он был в голубой джинсовый костюм не по сезону и черную рубашку, распахнутую на белой, безволосой груди.

Ударив по струнам подключенной к динамикам гитары с двумя грифами, певец затянул песню в стиле блюз. В переводе на русский текст означал примерно следующее:

— Далеко, далеко есть гора Джомолунгма…На вершине горы раз в годураспускается желтый тюльпан.По весне поднимаются в горы паломники,Чтобы к сердцу прижатьэтот странный цветок, что врачует от ран…

В полутьме молодой человек в куртке поднялся с высокого стула и, прихватив свой обшарпанный чемоданчик, неторопливо направился к столику, за которым сидели казахи.

— Здравствуй, Касым, — тихим голосом произнес молодой человек в куртке, присаживаясь за стол. — Не ожидал, что ты остановишься в этой забегаловке.

— Салям, Цитрус, — произнес мусульманин в ондатровой шапке, оказавшийся по правую руку от молодого человека. — Чем тыбе этот место плёх? Ветер не дует, мюзык ыграет, хозяин — добрый друг. Все очинь карашо.

— Кто это с тобой? — спросил молодой человек по прозвищу Цитрус, указав на второго казаха. — Я его не знаю. Ты же помнишь наш договор?

— Адын ездыть — страшна, Цитрус. — Смуглый, с плоским лицом человек затянулся папиросой, издававшей приторный, удушливый запашок. — Эта — Мансур. Зверь, а не человек. Убыть можыт. Легко. Голым рукам.

Молодой человек смерил взглядом Мансура, который походил в полумраке на затаившегося в засаде барса.

— Бог с ним, с твоим Мансуром. Ты привез? — настороженно устремил взгляд на мусульманина Цитрус. — Договор все еще в силе?