Охотник - Тана Френч Страница 8

— По этой части я им без толку, — говорит Кел. — Я отошел от дел.

— Ай да ладно, — говорит Джонни, улыбаясь плутовски. — Хоть раз полицейский — всегда полицейский.

— Так говорят, да, — отзывается Кел. — Сам-то я полицейского не врубаю, пока мне за это не заплатят. Нанимаете?

Тут Джонни хохочет щедро. Кел на этот раз не подключается, и Джонни угомоняется и серьезнеет.

— Что ж, — говорит, — для меня это, видимо, хорошо. Как по мне, так пусть уж лучше Тереза развивает вкус к столярному делу, а не к полицейскому. Дурного про такую работу не скажу, я к ней со всяким почтением, однако ж и риски в ней есть — а то, кому я рассказываю? Не хотел бы я, чтоб она под ударом оказывалась.

Кел понимает, что с Джонни надо поласковей, но вразрез с таким намерением прет позыв всыпать этому кенту. Ясное дело, Кел такого делать не станет, но даже представляя это себе, получает некоторое удовлетворение. В Келе шесть футов четыре дюйма и телосложение соответствующее, а за два года ремонта этого дома и помощи на разных соседских фермах в форму он пришел лучшую, чем та, в какой был в свои двадцать, пусть даже какое-никакое брюшко отрастил. Джонни же — тощий недомерок, чей главный борцовский навык, по всей видимости, состоит в том, чтобы уговаривать других драться вместо него. Кел прикидывает: если разбежаться и под удачным углом приложить носком ботинка, этого мелкого говнюка можно отправить прямиком через грядку с помидорами.

— Постараюсь приглядеть, чтоб она себе палец не отпилила, — говорит. — Хотя гарантировать не могу.

— Ай, понимаю, — говорит Джонни, пригибая шею чуточку застенчиво. — Просто самую малость поберечь ее хочу, вот и все. Стараюсь, видать, загладить, что столько отсутствовал. У вас свои-то есть?

— Одна, — говорит Кел. — Взрослая. Живет в Штатах, но каждое Рождество приезжает в гости. — Обсуждать Алиссу с этим кентом его не тянет, но он хочет, чтобы Джонни знал: она с ним связь не рвала, ничего такого. Главное, что в этом разговоре Кел пытается донести, — безобидность.

— Приятное тут место, чтоб в гости наезжать, — говорит Джонни. — Большинству оно кажется чуток слишком тихим для жизни. Вам-то как?

— Не, — говорит Кел. — Мне любая тишь да гладь годится.

Из-за Келова выгона доносится оклик. К ним, опираясь на свою клюку, ковыляет Март Лавин. Март мелкий, жилистый и щербатый, в пуху седых волос. Когда Кел прибыл, ему было шестьдесят, и с тех пор он ни на день не состарился. Кел подозревает, что Март из тех мужиков, какие выглядят на шестьдесят в свои сорок и будут выглядеть на те же шестьдесят и в восемьдесят. Драч бросается обнюхаться с Коджаком, Мартовой черно-белой овчаркой.

— Батюшки святы, — прищуриваясь, говорит Джонни. — Уж не Март ли это Лавин?

— Похоже на то, — говорит Кел. Поначалу Март захаживал к Келу всякий раз, как становилось скучно, однако последнее время так часто не появляется. Кел знает, чтó его привело сегодня, когда ему глистов у ягнят гонять надо. Увидал Джонни Редди и все побросал.

— Что ж не учел-то я, что он все еще тут, — с удовольствием произносит Джонни. — Этого старого беса и «шерманом» не задавишь. — Машет, Март ему отвечает тем же.

Март где-то разжился новой шапкой. Его любимый летний головной убор — панамка-ведро хаки-оранжевой камуфляжной расцветки — несколько недель назад исчез в пабе. Подозрения Марта пали на Сенана Магуайра, тот громче всех высказывался насчет того, что панамка эта похожа на гниющую тыкву, позорит всю деревню и дорога ей прямиком в костер. Март списывал это на зависть. Верит железно, что Сенан поддался искушению, украл панамку и втихаря шастает в ней по своей ферме. С тех пор споры в пабе непрестанны и горячи, по временам близки к рукоприкладству, а потому Кел надеется, что новая шляпа немножко разрядит обстановку. Это широкополая соломенная штуковина, которая, на глаз Кела, должна иметь прорези для ослиных ушей.

— Ох ты боже всемогущий, — говорит Март, подойдя поближе. — Вы гляньте, кого дивные на крыльце оставили.

— Март Лавин, — произносит Джонни, расплываясь в широкой улыбке и протягивая руку. — Собственной персоной. Как оно твое все?

— Лепо, как лягушьи патлы, — отвечает Мартин, пожимая Джонни руку. — Сам тоже хоть куда смотришься, но ты и всегда-то был франт. Мы все стыд и срам по сравненью.

— Ай брось. С этим пасхальным капором мне не тягаться.

— Эта хрень — для отвода глаз, — уведомляет его Мартин. — Сенан Магуайр стырил у меня мою старую. Пусть теперь думает, будто я ее из головы выбросил, и утратит бдительность. За ним глаз да глаз нужен. Это сколько ж тебя в этот раз не было?

— Чересчур долго, чувак, — отвечает Джонни, качая головой. — Чересчур. Четыре года, считай.

— Слыхал, ты на ту сторону плавал, — говорит Март. — Что же, бриты тебя там не ценили как следует?

Джонни смеется.

— Ай, они-то ценили, все путем. Лондон классный, чувак, славнейший город на свете. Там за полдня повидаешь больше, чем тут за всю свою жизнь. Ты б сам коротенечко смотался туда как-нибудь.

— Я бы да, канеш, — соглашается Март. — Овцы сами за собой, ясное дело, присмотрят. Что ж привело такого столичного парнишку из славнейшего города на белом свете в такую задницу невесть где?

Джонни вздыхает.

— Эти края, чувак, — отвечает он, обаятельно отклоняя голову назад, чтоб глянуть по-над полями на долгий бурый горб гор. — Лучше места не найдешь. Как бы ни был славен большой город, рано или поздно возникает в человеке лютая тяга к дому.

— Так в песнях поется, — соглашается Март.

Кел знает, что Март почти всю свою жизнь на дух не выносит Джонни Редди, и тем не менее наблюдает за ним с живым интересом. Мартов личный бес — скука. Согласно пространным объяснениям Келу, Март считает скуку величайшей для фермера опасностью, куда большей, чем трактора и жижесборники. От скуки ум у человека делается беспокойным, и тогда человек берется лечить себя от беспокойства, вытворяя всякую дурацкую херню. Что б там Март ни думал о Джонни Редди, его возвращение, вполне вероятно, скуку облегчит.

— Есть в старых песнях правда, — говорит Джонни, продолжая созерцать. — Не уедешь — не поймешь. — Вдогонку добавляет: — Да и семью забросил я надолго.

Кел замечает, что с каждой минутой Джонни Редди нравится ему все меньше и меньше. Напоминает себе, что к такому был заранее подготовлен — независимо от того, каким Редди оказался бы в самом деле.

— Ты послушай сюда, я тебе скажу, кто помер, пока ты жуировал, — говорит Март. — Помнишь Лопуха Ганнона? Мелкого парнягу с большими ушами?

— Помню, канеш, — говорит Джонни, возвращаясь с просторов, чтобы уделить обсуждаемому все внимание, какого заслуживает. — Хочешь сказать, не стало его?

— Сердечный инфаркт его хватил, — говорит Март. — Обширный. Сидел на диване, отдыхал немножко и покуривал после воскресного обеда. Хозяйка его только-то и вышла белье развесить, а как вернулась, он уж сидит мертвый напрочь. И папиросина «Мальборо» еще в руке не догорела. Пробудь она с бельем своим на улице подольше, он бы весь