Ирина Волк - Искушение Модильяни Страница 9

Сгибаясь от ветра, Наталья и ее учитель добежали до машины.

За недлинную, но долгую дорогу до Остоженки они успели переговорить о предстоящей выставке, обсудили современные тенденции выставочного дела, осудили низкую квалификацию нынешних галерейщиков, невзыскательность публики, дурной вкус коллекционеров…

Когда светские темы были исчерпаны, Наталья набрала в грудь побольше воздуха и решилась:

– Всеволод Вениаминович, как вы думаете, может быть у кого-нибудь собрание рисунков Модильяни?

Соколов удивленно посмотрел на нее:

– Тебе не хуже меня известно, что в России Модильяни практически никто не собирал. Все, что имеется, давно занесено в реестры.

– А если все-таки допустить… Например, те, о которых рассказывала Ахматова.

– Ты имеешь в виду легенду о пропавших пятнадцати рисунках?

Наталья на минуту задумалась, а потом, выпалила, почти зажмурясь:

– Я видела их…

В этот момент они поравнялись с домом Соколова. Она затормозила. Он продолжал сидеть. Молчал. Молчала и Наталья. Так прошло несколько томительных минут.

– Вот что, – очнулся Всеволод Вениаминович, – пойдем ко мне там и поговорим. Банкета не обещаю, но хороший чай найдется. Поговорим. Расскажешь об этих рисунках.

Она благодарно кивнула.

Они поднялись по стертым ступеням в старую, хорошо знакомую Наталье квартиру. Соколов отворил дверь, пропустил Наталью вперед, галантно помог снять шубку и проводил на кухню. И сразу же принялся ворожить над причудливым заварным чайничком мейсенского фарфора. Пока он священнодействовал, Наталья подробно рассказала о том, как к ней попали рисунки и как удалось установить их подлинность.

– Ты профессионал, и понимаешь, что это – находка века, – не отрываясь от дела, заметил Всеволод Вениаминович. – Почему ты скрыла это?

– Да, находка, но и пропажа тоже. И скрывать было нечего. Сразу же после того, как я установила их подлинность, они снова исчезли. И мне кажется, что обнаружить их можно, только выяснив, откуда они появились.

– Пожалуй, – коротко согласился Соколов.

Он, наконец, поставил чайник на старинный серебряный поднос, вынул хрупкие тонкостенные чашки и такую же сахарницу, водрузил их туда же. Подумал, присоединил к ним изящную вазочку из того же сервиза и высыпал в нее хорошо знакомое Наталье «лакомство» – сушки с маком.

– Готово, – сообщил он и скомандовал: – Бери поднос, идем в гостиную.

Медленно попивая действительно замечательный чай, Наталья внимательно слушала учителя:

– Я всегда был уверен, что уничтожение этих портретов – миф. Рассказы Ахматовой об их исчезновении не очень правдоподобны. Возможно ли листы рисовальной бумаги раскурить на цигарки? Вряд ли…

– Но где она могла их спрятать?

– В Царском Селе, конечно. Там, куда вернулась из Парижа. В доме мужа. Она уехала из него в конце 1916 года, а вернуться уже не смогла, началась февральская революция.

Ахматова вернулась из Парижа, где в течение всего лета изменяла мужу. Да еще и привезла с собой доказательства этой измены. Известные рисунки, считающиеся ее портретами, не оставляют сомнений в том, каковы были отношения модели и художника. Прежде всего потому, что Ахматова того времени была очень робкой и застенчивой девушкой. Вряд ли она решилась бы позировать малознакомому неблизкому человеку в наряде, состоящем лишь из египетских бус. И вполне естественно предположить, что эти рисунки-улики, которые никому нельзя показывать, но и нет душевных сил уничтожить, как это произошло с большинством ее стихотворений Парижского периода, Ахматова просто спрятала от Гумилева. Ведь как бы ни складывалась их личная жизнь, у них была семья, а потому она постаралась скрыть следы того, что было в Париже. И прежде всего – шокирующие ню.

– Но этого дома давно не существует!

– А кто сказал, что рисунки не забрали из него в 1917-м или 1921-м?

Он еще помнил, как гимназистом, влюбленным в загадочно-недоступную жену Николая Гумилева, в девятнадцатом пробился на концерт акмеистов и неистово аплодировал ей, Анне Ахматовой, читавшей свои стихи.

Но сегодня, в двадцать первом, он – уже отмеченный наградным «наганом» сотрудник ВЧК – стоял на пороге дома участника контрреволюционного заговора. Дома номер 63 по Малой улице Красного Села[10]. И никакие воспоминания о поэтическом бреде не марали его руки, не остужали его сердце и не горячили его голову.

– Ломай! – приказал он.

Двое помощников, тоже, конечно, в черных кожаных тужурках и кепках, начали отдирать прибитые к входной двери доски. Старое прогнившее дерево крошилось, проржавевшие гвозди противно скрипели, но поддавались.

Через минуту работа было закончена.

Рукояткой «нагана» он сшиб ржавый, ненадежный замок и отворил дверь.

С первого взгляда было ясно – искать нечего. В доме не жили уже несколько лет, а события семнадцатого года и Гражданской оставили неизгладимый след. Полное запустение. Камин разрушен, выломаны даже деревянные перила ведущей на второй этаж лестницы. На полу толстенный слой пыли укрывал обрывки бумаг, драные корешки книг. По углам потолка чернела многолетняя паутина.

Но перед подчиненными надо держать марку.

– Ты – вниз, в подвал. – Ткнул он пальцем в стоящего ближе. – А ты, – он перевел палец на второго, – здесь. Простучать, проверить все углы. Я посмотрю, что наверху.

В неглубоком тайничке лежал аккуратно завернутый в газету свиток.

Осторожно, придерживаясь за стену, он поднялся на второй этаж. То же запустение, только еще более унылое. Сорванные с петель двери, голые стены, ободранные обои. Он заглянул в ближайшую комнату. В лучах солнца, едва пробивающихся сквозь запыленные окна, искрились пылинки. С потолка свисала штукатурка. Отклеившиеся, когда-то веселенькие, обои колыхались на сквозняке. В углу валялся плюшевый кот с оторванным хвостом. Хвост лежал рядом.

Видимо, здесь когда-то была детская, понял он. Подошел к окну, выглянул на улицу. Снизу на него печально смотрел запущенный садик.

Он прошелся вдоль стены, повернул, снова вернулся к окну, двинулся в противоположную сторону. Под ногой скрипнула половица. Он остановился, несколько раз надавил.

Есть!

Краешек небольшого прямоугольного блока приподнялся. Он опустился на колени, вытащил из-за голенища нож, просунул его в щель. Деревянная плитка легко приподнялась.

В неглубоком тайничке лежал аккуратно завернутый в газету свиток.

Он развернул газету, отбросил в сторону. В руках оказался плотно скатанный и перевязанный ленточкой рулон толстой слегка сероватой бумаги.

Неужели секретные документы контрреволюционеров? Планы, списки, адреса…

Трясущимися руками он начал развязывать ленточку. От волнения и азарта затянул узел еще сильней, попробовал перегрызть зубами, вспомнил про нож, поддел острием тонкую шелковистую ткань, рванул вверх, плотный рулон разжался, как пружина, и на пол посыпались листы…

Один, другой… десятый…

На всех – изображена обнаженная женщина. С характерным профилем.

Он не знал, кто рисовал их, но они притягивали, завораживали. Хотелось смотреть и смотреть на это чудо. Чудо любви. Даже такой неискушенный в живописи человек, как он, не мог не понять, что рукой художника двигала любовь, отображающая ответную любовь.

Он воровато оглянулся – нет, конечно, за спиной никого не было. Слышно было лишь, как подчиненные, матерясь, копошатся внизу. Он быстро скатал рисунки в рулон и сунул за голенище. Это не улики. Никому они не нужны. Беды не будет, если вместо того, чтоб пылиться в архивах, рисунки останутся у него.

Он время от времени будет смотреть на эту неясно-загадочную тень прошлых лет, может быть, тосковать по ней, может быть – нет…

Утром продолжалась метель. Наталья ходила по дому, изредка поглядывая в окно и тяжело вздыхая. На плече у нее сидел ее любимец-попугай Кеша, который, несмотря на непогоду, весело щебетал на ухо. Ну какой нормальный человек выходит на улицу в такую погоду? Про собак речи нет, даже самый безалаберный хозяин поостережется выводить сейчас своего питомца. Но сидеть сложа руки – тоже удовольствие не из приятных. Она машинально нажала кнопку телевизионного пульта.

– В ближайшие пять дней в Санкт-Петербурге будет солнечно и ясно, днем температура три – пять градусов тепла, в Москве сохранится холодная ветреная погода с дождем и снегом…

Наталья тяжело вздохнула и выключила телевизор.

Вот ведь повезло! Туда бы. До конца недели. А почему – нет? Соколов определенно сказал, что искать следы рисунков надо в Северной столице. Он и порекомендовал, к кому обратиться. Володя, когда вчера она рассказала ему об этом, отнесся к предложению без всякого энтузиазма – работы и здесь хватало. Так не отправиться ли ей самой? В конце концов, на карту поставлено ее доброе имя! Да, конечно, Воронцов поверил ей, он знает, что она никогда не станет связываться с темными делами. Но можно ли того же ожидать от других? Даже от коллег? Разве втолкуешь каждому, что твоя честь тебе дороже денег и ты никогда не выдашь не то что ложного, а просто сомнительного экспертного заключения. И никто не вспомнит, что до сих пор репутация твоя была незапятнанной, словно ангельское покрывало. Нет, нет и нет! Сидеть сложа руки и ждать, пока кто-то докопается до истины и найдет эти рисунки, нельзя. Надо уметь постоять за себя!